Гений разведки (страница 2)
Но, как вы, должно быть, догадались, свой выбор – в пользу преступного сообщества – юноша уже сделал и менять его пока не собирался. Слишком был прямой и целеустремлённый – не метался из стороны в сторону, не шарахался. Избрал путь – иди по нему. Твёрдо, решительно, не оглядываясь назад…
Недаром в качестве жизненного кредо он избрал выражение: «Делай, что должно – и будь что будет!»
А ещё: «Не верь, не бойся, не проси». Но это уже не личный, а общий для миллионов бесправных постояльцев огромной «страны ГУЛАГ» девиз, позже воспетый антисоветскими вольнодумцами.
Хотя…
Я лично непременно взял бы последнее слово в кавычки.
* * *
Время шло.
Одна зона сменялась другой. Одни «подельники» и, как следствие, новые товарищи по несчастью, то есть отсидке, – другими.
При всём том долго на одном месте Володька не задерживался. Без раздумий, при первом же удобном случае – линял, «становился на лыжи». То есть, если выражаться нормальным человеческим языком, – попросту сбегал.
Чтобы почти сразу же в очередной раз попасться в лапы «краснопёрых» и отправиться по накатанной стезе либо в тот же (исходный), либо в какой-то иной, ничуть не лучше предыдущих, лагерь.
Пожалуй, он многого бы достиг на той неправедной, противозаконной воровской ниве. Если бы не генетическая память, не извечная тяга к добру и справедливости.
И – не «историческое» знакомство с одним, крайне авторитетным в арестантской среде человеком, в конечном итоге с ног на голову перевернувшее все представления о жизни в душе главного персонажа нашего сегодняшнего повествования.
В каком месте оно состоялось, автору, к сожалению, неизвестно. И имя мужчины, направившего Подгорбунского на праведный путь, доселе не ведомо.
Остальные сидельцы обращались к нему предельно просто, коротко и в то же время с глубочайшим уважением – Дед. А самые доверенные и вовсе – Полковник. При этом мало кто из них знал, что такая громкая «погремуха»[8] приклеилась к немолодому и очень авторитетному узнику вовсе не случайно и что столь высокое воинское звание он на самом деле получил много лет тому назад – ещё в начале 30-х годов, но вскоре жизнь, как говорится, дала трещину: в СССР начались массовые репрессии против руководящего состава РККА.
Как бы там ни было, именно этот, умудрённый сединой, но, как прежде, жизнерадостный и чрезвычайно стойкий, можно сказать несломленный и мудрый человек стал для Володьки Подгорбунского жизненным наставником, да что там! – вторым отцом, дал толчок для превращения незаконопослушного юнца в одного из самых отчаянных и дерзких героев великой Страны Советов…
II. На пути к исправлению
1
Высокий и невероятно худой даже по лагерным меркам мужчина, которому на самом деле ещё не исполнилось и пятидесяти лет (хотя выглядел горемыка на все сто – настоящий, как в своё время метко заметил классик мировой литературы, «живой труп»; точнее и не скажешь!), громко кашлянул и жестом подозвал к себе одного из соседей по бараку – юркого, смышлёного мальчишку лет восемнадцати. На воле тот слыл «форточником» – благодаря своим мелким габаритам, легко пролазил в любое, даже самое узкое отверстие и выносил наружу всё ценное, что находилось внутри указанного помещения.
А ещё…
Вечерами вместе со старшими товарищами паренёк отправлялся в очередное, заранее избранное питейное заведение с целью вычислить зажиточного «лоха» среди основательно загулявших лиц и немедля спровоцировать скандал: то ли в борщ плюнуть, то ли вроде как нечаянно опрокинуть на пол чужую тарелку или рюмку с водкой – и таким образом навлечь на себя вполне праведный гнев, частенько выливающийся в обычный звонкий подзатыльник – наш человек вспыльчив, легко воспламеняем и обычно готов махать руками по любому поводу и без.
«Ах… Так… Да я тебе!..»
В тот же миг перед его лицом, словно из-под земли, вырастала лихая ростовская братва… Мол, «зачем мальца калечишь?» За сим – неминуемые «разборки», разговор на повышенных тонах и, как следствие, всеобщий мордобой, во время которого Алик Дровянников (так звали в миру «народного артиста») умудрялся, как у них говорят, обчистить не одно жирное портмоне…
– Позови своего корешка, бесёнок.
– Горбуна? – переминаясь с ноги на ногу, молодой сиделец с подозрением покосился на бывалого – уж слишком необычным показалось его поведение.
Почему?
Несмотря на смертельную болезнь, Полковник старался поддерживать своё тело (и, главное, – душу!) в порядке: никогда не унывал, по утрам при возможности делал несложные физические упражнения и даже пытался иногда тягать гири, правда, в последнее время, – всё реже и реже; посему громоздкие железки успели основательно покрыться пылью под его козырной, отдельно стоящей, шконкой[9]. Но, если б он мог что-то сделать сам, ни за что не стал бы никого просить даже о таком, пустяковом, в общем-то, одолжении – по крайней мере, так было до сегодняшнего дня…
И вот всё изменилось.
Причём – не в лучшую сторону.
«Да уж… Конкретно сдал Дедуля; отощал, осунулся… Похоже, долго он не протянет!» – сделал неутешительный вывод совсем ещё зелёный, но не по годам наблюдательный и сообразительный – избранная «профессия» обязывает! – жулик.
– А то кого же? – устало обронил в ответ немощный «старец» и в очередной раз скорчился от боли, тем самым целиком и полностью подтверждая диагноз своего юного коллеги. – Найди и приведи!
– Зачем? – не совсем участливо и, наверное, абсолютно нетактично по отношению к старшему и более авторитетному товарищу, поинтересовался Алик.
Это в данной ситуации тоже выглядело непривычно и даже в какой-то мере неестественно, странно… Ибо ещё совсем недавно он был рад исполнить любую просьбу этого всеми уважаемого человека, никак не упорствуя и не задавая лишних вопросов.
– Хочу покалякать с ним по душам, покаяться… Авось в последний раз? – добавляя звука, твёрдо и чётко изложил суть своей позиции Дед.
– Кончай! – заводясь, тоже повысил голос Дровосек (так звали его товарищи по несчастью). – Тоже мне – страдалец выискался… Такого и ломом не добьёшь!
– Я раньше тоже так думал, сынок…
– И что, скажите, вдруг изменилось?
– Ничего. Просто время моё ушло. Больше не жилец я на этом свете… А жаль!
– Негоже преждевременно сожалеть о том, чего ещё не случилось… Сами учили…
– Что-то я не припомню в своём арсенале такого афоризма…
– Да как же? Было дело!
– Было… Не было… Какая разница?
– Большая!
– Прекрати пререкаться. Скажи прямо: кликнешь али нет?
– Попробую… Однако предупреждаю: шансов у нас с вами совсем немного, по факту – мизер!
– Разжуй!
– Что?
– Смысл своей последней фразы!
– А… Так ведь он, горемычный, с дальняка[10] вторые сутки не вылезает. После той баланды, что намедни на вечерний заход[11] давали…
– Начальству доложили?
– Конечно! А то предположат от незнания, что он сбежал из лагеря, сделал, в очередной раз ноги, и подымут кипишь; ещё собак по следу пустят…
– Эти могут.
Полковник ещё раз окинул взором щуплую фигуру дерзкого донского форточника, увенчанную узким жёлтым лицом, и, оценив блудливую плутовскую улыбку, не сходящую с тонких, плотно сжатых, уст, вдруг усомнился в правдивости его предыдущих слов:
– А ты, часом, ничего не придумал?
– Чистая правда – зуб даю, – поблескивая беспросветными жульническими глазками, отбился от наезда хитроватый от природы юноша.
– Странно… У меня лично после трапезы никаких неприятных ощущений не возникло.
– Это кому как повезёт, Деда, – продолжал ехидно ухмыляться, обнажая беззубый рот, «философ» Дровянников. – Я ведь тоже дно миски облизал, и ничего, выжил… А нашему корешу Вовану просто не посчастливилось… Сорвало нижнюю крышку конкретно! – продолжил развивать мысль Алик.
– Тогда, может быть, виной тому не похлёбка, а, например, гидрокурица?[12] – выдвинул свежую версию его многоопытный оппонент. – Она мне сразу не внушала доверия… Не трымалась купы[13], как говорят у нас на Полтавщине, разваливалась на мелкие кусочки, штыняла[14] так, что глаза слезились…
– С нашими хитро вымаханными ложкарями[15] всё возможно, – согласно кивнул Дровянников.
– Как бы там ни было, времени на анализ всех обстоятельств этого чрезвычайного происшествия у меня, похоже, не осталось. Поспеши! Как говорили у нас в войсках: ноги в руки – и вперёд за орденами. Быстрее ветра!
– Слушаюсь… Дело-то, по всей видимости, серьёзное! – громко вздыхая, потянулся юнец – до хруста в ещё слабых, окончательно несформировавшихся, костяшках. – Придётся снимать с горшка корешка и нести к вам, Дедуля, на руках. Иначе он не сможет. Но… Надо – значит, надо. Не волнуйтесь – сделаем!
Он нежно потрепал плечо тяжело больного, вкладывая в этот жест всё своё нерастраченное ранее сострадание и немедля выскочил во двор.
– Горбун, ты где? – громко заорал Алик, отступив несколько метров от барака.
(На землю быстро опускалась беспросветная майская ночь, а прожекторы освещали только небольшой участок местности у входной двери.)
– Да здесь я, здесь! – не очень бодро донеслось в ответ откуда-то справа.
– Идти сможешь?
– Не знаю… Пока больше, чем на пять шагов, отползти от нужника не получалось…
– Полковник вызывает.
– Что-то срочное?
– Дед совсем плох! Покаяться жаждет…
– Хорошо. Лечу…
Противно скрипнула дверь, и вдали нарисовалась пока ещё плохо различимая коренастая фигурка, с каждым мгновением увеличивающаяся в размерах.
– Ты останься здесь, – сухо распорядился Подгорбунский, пребывавший в блатной иерархии чуть выше своего закадычного кореша (столько ходок позади!). – Сторожи сортир. Держи для меня место. Всех, кто желает сходить «по-малому» – направляй за угол, а то не успею, не добегу!
– Понял! Бу сделано, – оскалил кривые редкие зубы верный Дровосек.
* * *
– По вашему приказанию прибыл! – с показушной лихостью отрапортовал Владимир перед тем, как примоститься на свободный край одиноко стоящей новенькой деревянной койки.
Руку к виску он при этом, естественно, не прикладывал.
На сером, измученном, практически мумифицированном (простите за такое выражение) лице давнего сидельца заиграла слабая улыбка. Вероятно, ему в очередной раз вспомнились славные боевые будни красных броневых сил, которым Дед посвятил всю свою жизнь.
Точнее, ту её часть, что прошла не за решёткой.
Ах, если б можно было повернуть время вспять. И, по мановению волшебной палочки, снова очутиться там, в том сладостном далёком прошлом… Поумневшим. Со светлой головой и огромным жизненным опытом… Скольких ошибок он бы смог избежать…
Все мы умны, как говорится, задним числом!
«Отставить!» – хотел привычно рявкнуть Полковник.
Но…
В местах лишения свободы нет места милым его сердцу уставным отношениям! Воинская дисциплина здесь не только не приветствуется, но и откровенно игнорируется, даже презирается большинством сидельцев…
– Смотри, какое дело…
Дед попробовал немного приподнять уставшее повиноваться тело, но из этой затеи конечно же ничего не вышло, и он продолжил говорить лёжа. Тихо. Спокойно. Почти шёпотом. Но в то же время – уверенно и твёрдо:
– Буду уходить. Скоро. Вот и хочу немного образумить тебя, сынок, предостеречь, так сказать, от неприятностей, от неверной линии поведения… Короче, направить на путь истинный.
– Я свою дорогу избрал и с неё не сверну, – отмахнулся Подгорбунский.
– Как знаешь… Но всё же… Не побрезгуй моими советами.
– Замётано.
Полковник сделал ещё одно усилие, чтобы принять наконец свойственное здоровому человеку вертикальное положение, но юноша не дал ему осуществить задуманное.