В нем, надо признать, была некая эмоциональная ограниченность, но дело было не только в ней. И всё же, как сказал Кларенс, могла ли бы Гарриет найти кого-то лучше? Она вообразила себе кого-то похожего, но зависящего от нее, постижимого, принадлежащего ей. Видимо, это был ребенок. Возможно, когда-нибудь ей будет это дозволено, но пока что Гай говорил, что их положение слишком зыбко, чтобы заводить ребенка. Было ли это причиной или оправданием? В конце концов, дети – то же имущество. Они так же определяли и ограничивали своих родителей.

– Я верю в Гая, – продолжал Кларенс. – Думаю, вам повезло, что вы нашли его. Он – цельная личность, хотя в этом-то и кроется проблема. Вы пытаетесь разрушить его.

– О чем это вы?

– Вы набиваете ему голову всякими идеями среднего класса. Заставляете стричься и каждый день принимать ванну.

– Надо же ему когда-то вырасти, – сказала Гарриет. – Не женись он на мне, на всю жизнь остался бы студентом с единственным рюкзаком. Думаю, он рад был поводу найти некий компромисс.

– В том-то и дело. Компромиссы портят людей. А респектабельность – это компромисс. Взять хотя бы меня. Я учился в дорогой школе, где меня избивали, как нелюдя. Я хотел взбунтоваться, но не осмелился. Хотел воевать в Испании, но не решился. Мог выбрать любую профессию, но не выбрал ничего. Это был бунт против собственной респектабельности, и он ни к чему не привел. Я нашел компромисс, и это меня сгубило.

– Это было неизбежно в любом случае. Вы сами стремились к гибели.

Молча поразмыслив над ее словами, Кларенс заявил:

– В общем, я пропал. Я всех подвожу. Даже Гая могу подвести.

– Это вряд ли.

– Почему вы так уверены?

– Вы не так много для него значите.

– Ха! – воскликнул Кларенс в мрачном удовлетворении от такой пренебрежительной характеристики.

Их спутники остановились у ворот. Завидев Гарриет и Кларенса, они собирались двинуться дальше, как вдруг кто-то вышел из кустов и заговорил с ними. Кляйн и Дэвид вышли на улицу, но Гай остановился.

– Кого там еще подцепил Гай? – с неудовольствием спросил Кларенс. – Какого-то нищего?

– Непохоже.

Несмотря на их разногласия, Гарриет и Кларенс одинаково не одобряли готовность Гая поощрять всех и каждого.

Когда они подошли ближе, Гай восторженно окликнул Гарриет:

– Угадай, кто тут!

Гарриет не знала ответа и не видела никакого повода для восторга. Незнакомый ей мужчина был одет в потрепанную, грязную солдатскую форму. Издалека она решила, что это молодой человек, но в неверном уличном свете стала заметна та особая немощь, которая встречается у нищих стариков.

Это был высокий, тощий и узкоплечий человек, сгорбленный, словно больной чахоткой. На бритой голове виднелась седая щетина. Бледное лицо с впалыми щеками и крупным носом казалось бы лицом мертвеца, если бы не обращенный на нее отчаянный взгляд темных, близко посаженных глаз.

Подобное несчастье отвращало. Ей хотелось отойти. Она покачала головой.

– Милая, это же Саша Дракер.

Она утратила дар речи. Девять месяцев назад Саша был сытым, хорошо одетым сыном богатого человека. Теперь же от него исходил кладбищенский запах.

– Что случилось? Где он был?

– В Бессарабии. Когда отца арестовали, его забрали на военную службу и послали на границу. Когда пришли русские, румынские офицеры дезертировали. Началась суматоха, и Саша сбежал. С тех пор он в бегах. Он голодает. Милая, мы должны его принять.

– Разумеется.

Слишком потрясенная, чтобы говорить, она отошла от Саши и пошла вперед с Кларенсом, размышляя, куда пойдет Саша, когда его накормят.

Когда они пересекли площадь и подошли к дому Принглов, Гарриет пригласила Кларенса зайти: ей хотелось с кем-то разделить этот груз.

– Ни в коем случае, – ответил он, отказываясь от какой-либо ответственности.

– Что нам с ним делать? – жалобно спросила она, но какой-либо помощи или сочувствия от Кларенса в тот вечер ждать не приходилось.

– Положите его с Якимовым, – посоветовал он и со смехом удалился.

На кухне нашлись только хлеб и яйца. В такую жару в стране, не знавшей холодильников, приходилось покупать свежую еду каждый день. Готовя омлет, Гарриет слышала, как в каморке храпят горничная Деспина и ее муж.

Пока Саша с виноватой жадностью поглощал омлет, его лицо чуть порозовело. Он напоминал молодое деревцо, сломленное бурей. Когда-то Саша Дракер был нежным, обласканным юношей, любимцем большой семьи и походил на кроткого и наивного домашнего зверька. Теперь же у него был опасливый взгляд загнанного человека.

Гай сидел напротив и озабоченно наблюдал за мальчиком. Вид Саши, очевидно, потряс его. Повернувшись к Гарриет, он заговорил тем убедительным тоном, который она уже ожидала услышать:

– Мы же можем его где-нибудь положить? Он может остаться?

– Не знаю, – сказала она, досадуя, что Гай говорит так открыто. Ей казалось, что подобную ситуацию надо обсудить наедине, прежде чем принимать какое-либо решение. Куда именно предполагалось положить Сашу?

Сам Саша молчал. В другой ситуации он, конечно, начал бы протестовать, но теперь Гарриет была его единственной надеждой. Покончив с едой, он улыбнулся ей, и улыбка его была мучительно пустой.

Гай предложил ему кресло:

– Устраивайся поудобнее.

Саша неловко заерзал.

– Лучше деревянный стул. Видите ли… у меня вши.

– Хочешь принять ванну? – спросила Гарриет.

– Да, пожалуйста.

Выдав ему полотенца и показав ванную, она вернулась в комнату и атаковала Гая.

– Нельзя его здесь оставить, – сказала она. – Наше положение и так зыбко. Что будет, если узнают, что мы укрываем дезертира – тем более сына Дракера?

Гай страдальчески уставился на нее.

– Как можно ему отказать? Ему некуда пойти.

– У него что, нет друзей?

– Никто не осмелится принять его. Он на грани. Нельзя выгонять его на улицу. Надо оставить его на ночь. Хотя бы сегодня.

– И где же?

– На диване.

– А Якимов?

Гай смутился.

– Всё будет хорошо, – сказал он, хорохорясь, но они оба понимали, что это не так. Якимову нельзя было доверять.

Видя, как мучается Гай, Гарриет пожалела его, но он сам загнал себя в этот тупик. Когда-то он заставил ее принять Якимова, и теперь она с некоторым злорадством ждала, пока он найдет какой-то выход из сложившейся ситуации. Выход не находился.

– Ты не знаешь, кто мог бы приютить его? – спросил Гай мрачно.

– А ты?

Последовала долгая пауза, и Гай закручинился еще сильнее.

– Можно выставить Якимова, – сказала Гарриет.

– Куда он пойдет? У него нет ни гроша.

В последовавшей затем тишине Гарриет размышляла о том, какие они всё же разные. Гай, как обычно, привел Сашу домой, не думая о последствиях. Она же, возможно, чрезмерно беспокоилась. Если бы Гай принимал решение в одиночку, он бы не увидел никаких препятствий. Он бы доверился Якимову, а тот, возможно, даже оправдал бы доверие. В то же время она была раздосадована, поскольку готовность Гая принять Сашу казалась ей очередным бегством от скучной ответственности, которая, собственно, и лежит в основе брака.

Гай жалобно уставился на нее, словно надеясь вымолить какое-то решение. На самом деле решение было. Пожалев его, она сказала:

– На крыше есть что-то вроде комнаты – вторая спальня для прислуги.

– И это наша комната?

– Это часть квартиры. Ей нельзя пользоваться, не сказав Деспине. Она хранит там вещи.

– Милая! – От облегчения он так и просиял, вскочил на ноги и обнял ее. – Что у меня за жена! Ты просто чудо!

Это всё, конечно, очень мило, сказала она себе.

– Саша может остаться здесь на одну ночь. Потом ты найдешь ему другое пристанище. Я не уверена, что Деспине можно доверять.

– Разумеется, ей можно доверять.

– Почему ты так думаешь?

– Она достойный человек.

– Если ты считаешь, что всё в порядке, тогда иди и разбуди ее. Она знает, где эта комната. Я не в курсе.

Гай уже собирался радостно объявить Саше, что вопрос решен. Но, услышав о возложенной на него непосильной задаче, он так и замер.

– Спроси ее сама, – умоляюще попросил он, но Гарриет покачала головой.

– Нет, буди ее сам.

Когда он неохотно двинулся в кухню, ей захотелось сказать: «Ну ладно, я сама», но она сдержалась и впервые за всю их совместную жизнь не уступила.

4

Якимов исполнил роль Пандара в постановке «Троила и Крессиды» под руководством Гая. Теперь спектакль остался позади, его триумф забыт, и он страдал от мучительной неудовлетворенности. Гай во всё время подготовки сдувал с него пылинки, но теперь совершенно позабыл о нем. И ради чего были все эти часы, потраченные на репетиции, вопрошал Якимов? Всё впустую.

Он брел по Каля-Викторией, и его печальное верблюжье лицо оплывало потом: полуденная жара всё крепчала. На нем была панама, репсовый костюм, розовая шелковая рубашка и галстук некогда цвета пармских фиалок. Одежда была очень грязной. Поля шляпы обвисли и пожелтели от старости. Поношенный пиджак побурел под мышками и так сел, что обхватывал его тело на манер корсета.

Зимой сквозь дыры в подошвах он чувствовал смерзшийся буграми снег, теперь же его мучала раскаленная солнцем брусчатка. Энергичные прохожие то и дело выталкивали его на обочину, и пролетающие мимо автомобили обдавали его жаром. Бряцание трамваев, блеск лобовых стекол, рев гудков и визг тормозов выбивали его из колеи: в это время ему полагалось уютно спать.

Тем утром его разбудил безжалостный телефонный звонок. Хотя по характеру освещения было ясно, что еще нет и десяти утра, в квартире, видимо, никого не было. Вяло потея под простыней, он лежал, не имея энергии даже на то, чтобы повернуться, и ждал, пока звонки стихнут. Они не стихали. Наконец он мучительно пришел в сознание, кое-как поднялся и выяснил, что звонили ему. Это был его старый друг из Миссии, Добби Добсон.

– Счастлив слышать вас, – сказал Якимов и устроился поудобнее, готовясь к приятному обсуждению их совместного участия в «Троиле и Крессиде». Но Добсон, как и все остальные, уже позабыл о пьесе.

– Послушайте, Яки, насчет транзитной визы… – начал он.

– Какой еще визы, дорогой мой?

– Вы же знаете, о чем я. – В голосе Добсона слышалась усталость добродушного человека, доведенного, однако, до предела. – Каждому британскому подданному было приказано иметь действующую транзитную визу на случай внезапной эвакуации. В ходе проверки консул обнаружил, что у вас такой визы нет.

– Послушайте, ну это же всё было не всерьез. Нет причин беспокоиться.

– Приказ есть приказ, – сказал Добсон. – Я находил для вас оправдания, но, если вы не получите визу сегодня, вас арестуют и отправят в Египет.

– Дорогой мой! У меня же нет ни гроша.

– Отправьте счет мне. Вычту из вашего содержания.

Тем утром, прежде чем покинуть квартиру, Якимов решил поискать, не найдется ли там чего-нибудь полезного. Гай беспечно обращался с деньгами. Якимов не раз находил и присваивал банкноты, которые выпали из кармана Гая вместе с носовым платком. Раньше он не искал деньги специально, но сегодня его обуяла такая тоска, что он решил, что ему причитается всё найденное. В спальне Принглов он порылся в штанах и сумках, но ничего не нашел. В гостиной он порылся в ящиках буфета и письменного стола и некоторое время разглядывал корешки чековых книжек, в которых значились платежи в лондонские банки от лица местных евреев. Поскольку Дракер как раз ожидал суда по обвинению в торговле на черном рынке, Якимов некоторое время обдумывал возможность шантажа. Но дело представлялось невыгодным. Торговля на черном рынке была так распространена, что даже теперь евреи только посмеялись бы над ним.

В центральном ящичке письменного стола он обнаружил запечатанный конверт с надписью «Совершенно секретно» и пришел в восторг. Он был не единственным, кто подозревал, что деятельность Гая в Бухаресте была далеко не такой невинной, как могло показаться. По мнению Якимова, приветливый, добродушный, отзывчивый Гай идеально подходил на роль агента.