На этом же канале связи раздался крик боли – все пилоты «Осколков» были связаны биофидбэком, все они чувствовали смерть корабля-сиблинга, пожираемого заживо. Рыдания. Звук прерывистого дыхания, гипервентиляции. Звук стона, размноженный эхом, подхваченный другими голосами…

– Выполняйте приказ, – сказала Девять Гибискус. – Стреляйте по ней, как она просила.

Смертоносный огонь, точный и милосердный. Голубая вспышка – и один тейкскалаанец превратился в прах.

Тишина на всех каналах связи. Девять Гибискус не слышала ничего, кроме ужасающе громкого биения ее собственного сердца.

– Что ж, – сказал наконец Двадцать Цикада, и голос его звучал потрясенно, как и у всех остальных, но оптимистически потрясенно, – мы узнали в этих людях приблизительно восемь новых качеств, о которых не знали десять минут назад.

Глава 2

[…] и конечно, ваша репутация опережает вас так же, как землетрясение опережает волну, затопляющую город; сотрясения вашего прибытия уже вызвали вибрацию в министерстве, словно все мы были сотворены из тетивы тлини, а вы были луком. Мы, конечно, сожалеем об отсутствии бывшего министра Девять Тяги – ее руководство было теплой шелковой перчаткой, а ее отставка – столь неожиданная! – равносильна снятию этой перчатки с руки, но что касается меня, то я с нетерпением жду встречи с персоной, которая была первым успешным губернатором системы Накхар. Нам предстоит большая работа. И я пребываю в предвкушении […]

Письмо от третьего заместителя министра Одиннадцать Лавра министерства войны назначенному министру войны Три Азимут, датировано 21-м днем, 1 года, 1-го индикта Всетейкскалаанского императора Девятнадцать Тесло

Писать письма мертвецам – занятие неблагодарное; я бы сделала доброе дело для себя, если бы просто вела дневник, как половина императоров, которые спали в этой постели до меня. Но когда это я делала добрые дела для себя? А ты, по крайней мере, мертв – или теперь проще всего думать о тебе в таком ключе, – и все звезды у меня в руках, Искандр, и мне ужасно просто позволять им выскальзывать в пространства между пальцами. Особенно когда некоторые из них темнеют, съеденные столь удобной чужеродной угрозой твоего преемника. Ты спал здесь чаще меня, чаще, чем я сплю теперь, если говорить о сне, а не о ночах. Как часто ты желал, чтобы все удобное и привычное склонялось перед твоими капризами? Чаще или реже, чем наш император, лежащий без сна рядом с тобой?

Частные записки Ее Великолепия Императора Девятнадцать Тесло, без даты, заблокировано и зашифровано

Капитан «Острия ножа» Тридцать Восковая Печать сжимал в пальцах чашку кофе так, словно только эта чашка и могла скрыть дрожь его рук. Его лицо приобрело противный оттенок серого: Девять Гибискус пришла в голову овсянка, ее нижний слой, подгоревший в кастрюле, остатки рассыпчатой серо-белой массы, которую придется соскребать со дна.

– Это не язык, – сказал он во второй раз; такими были его первые слова, сказанные ей, когда по ее приказу его в целости и сохранности извлекли из корабля и доставили к ней в малый конференц-кабинет для доклада. – Со мной была Четырнадцать Костыль, она говорит на пяти языках, поэтому-то я и взял ее, на случай, если перехватим что-то, – но то, что мы перехватили, ничуть не походило на язык. Там не было поддающихся анализу фонем, сказала она. Это случилось до того, как вражеский корабль появился словно из ниоткуда и стал нас преследовать. Она не продвинулась дальше чем «мы не можем производить подобные звуки».

«У меня нет средств для реализации сценария первичного контакта, – подумала Девять Гибискус, – особенно когда объект контакта выплевывает металлорастворяющие жидкости в моих подчиненных и не производит членораздельных звуков». Она была солдатом со стратегическим мышлением, за ее спиной стоял огромный кулак тейкскалаанской мощи, но при этом она оставалась солдатом. Первичный контакт должны были осуществлять дипломаты и люди, которые потом попадали в эпические поэмы.

– Если это не язык, то с чего вы взяли, что это вообще была коммуникация? – спросила она, сделав глоток кофе.

Тридцать Восковая Печать последовал ее примеру и тоже отпил из своей чашки. Это ее порадовало.

– Потому что эти звуки начались, только когда мы появились в зоне его видимости. Он реагировал на нас, яотлек… Когда я подвел «Острие ножа» поближе, трансляция зазвучала иначе, когда сдал назад, она снова изменилась, а когда я попытался проскользнуть с другой стороны карликового солнца и посмотреть, что случилось с нашей колонией Пелоа-2, он завизжал на нас, и тут появился этот корабль с обручами…

Нотки истерики в голосе Тридцать Восковая Печать тревожили. Это было не похоже на него. Он не стал бы капитаном разведчика, оснащенного оружием, если бы поддавался страхам. Корабль с обручами был ужасен, а его слюна была еще ужаснее, но все же такая реакция была неподобающей.

– Вы вернулись живым, капитан, – сказала Девять Гибискус ровным, даже одобрительным голосом. – Вы вернулись к нам домой, принесли перехваченное сообщение, и теперь мы имеем приблизительно восемь сведений об этих людях, о которых не знали до сегодняшнего дня. – Она говорила словами Двадцать Цикады, но капитан не знал этого. Не знал он и того, насколько она напугана, и никогда не узнает, если она будет осторожна. – Вы прекрасно выполнили поставленную перед вами задачу. Можете отдохнуть в ожидании новых приказов, если только не хотите сказать мне еще что-то, что я должна знать.

– Нет, сэр. Запись передана старшему офицеру связи Два Пена, если захотите прослушать. Но там вы не услышите ничего особенного. Мы не смогли подойти к Пелоа-2 достаточно близко, чтобы провести разведку, имеющую практическую ценность.

Девять Гибискус очень хотела прослушать запись, хотя, с другой стороны, при мысли о записи ее кожа покрывалась мурашками. Но у нее оставался еще час сорок пять минут до прилета Шестнадцать Мунрайз для обсуждения стратегии. Такая ни к чему не обязывающая повестка встречи должна была обеспечить Девять Гибискус некоторыми рычагами управления ситуацией с крайне несвоевременными интригами на Флоте, затеянными Шестнадцать Мунрайз, а потому требовалась вся информация, какую только можно было получить. В частности, была коммуникация языком или нет.

* * *

Под императорским дворцом располагалась целая сеть тоннелей, тайных и маленьких. В их честь было сочинено стихотворение, удачное, в прогулочном ритме. Там были такие слова: в земле столько же корней, сколько цветов устремляется к небу / дневные слуги империи собирают цветы для дворца / среди них справедливость, наука, информация, война / но корни, что кормят нас, невидимы и сильны. Восемь Антидоту больше всего нравились две части этого стихотворения: о том, как его подошвы ступают по выложенному плиткой полу туннеля в ритме с корнями в земле и цветением в небесах, а еще о том, что он вовсе не был дневным слугой. Дневные слуги собирали цветы для дворца. Восемь Антидот, одиноко бродивший по туннелям, единоличный наследник всего Тейкскалаана – ставший единоличным совсем недавно, а это что-то да значило, возможно, необходимость подумать о себе, – не нуждался в цветах. Он был погружен в почву, где безмолвные вещи становились сильнее.

Он бывал в туннелях десятки раз еще до того, как император – не нынешний, а тот, который его предок; важно было прояснить это в голове – увел его туда во время восстания, случившегося незадолго до его смерти. Он достаточно времени провел в туннелях, чтобы научиться ориентироваться в них, знал тайные переходы, посты прослушивания и подглядывания. Его предок-император показал ему все это и позволил бывать внутри.

Это было одно из исключений, которые дозволял ему Шесть Путь, словно в награду, как своего рода пароль, существовавший между ними двумя, индульгенция. Восемь Антидот часто спрашивал себя о причинах такого поведения предка. Он задавал себе этот вопрос еще до того, как предок покончил с собой в храме солнца, сделав это во славу Тейкскалаана.

Здесь туннель сужался, резко уходил влево, и пахло тут сырой землей, дождем и подземными частями цветов. Восемь Антидот провел пальцами по стене, влажной от конденсации, и вообразил Шесть Путь, разгуливающего на такой же манер под дворцом, невысокого, не выше, чем сам он, одиннадцатилетнего. И у него тоже не возникало бы нужды нырять в узкие проходы в его одиннадцать лет. Если между Восемь Антидотом и его предком и существовали какие-то физические различия, то он пока не знал о них. Девяносто процентов сходства – высокий показатель для клона. А он видел еще и голограммы.

Но ведь Шесть Путь вырос не во дворце – верно? Все эти голограммы мальчишки с его лицом столетней давности были привезены с какой-то планеты, на которой росла трава, зелено-серые растения высотой по его хилую грудь. Шесть Путь никогда здесь не был, только уже потом.

После узкой части тут шел ряд ступеней, долгий подъем в темноту. Теперь он знал дорогу даже вслепую; за прошедшие несколько недель он поднимался по этим ступеням семь раз. Сегодня был восьмой. Он уже вырос из тех лет, когда верят в нумерологическое везение, но восьмерки все равно казались ему подходящими цифрами: восемь раз на удачу, присущую именно ему. Ему и всем, кто разделял символический знак, обозначавший цифровое содержание его имени, а потому приносящий счастье и министру юриспруденции, которая технически была его законным родителем, поскольку взяла его в качестве приемного сына, как и десятки тысяч других детей – почему он больше и не верил в цифровую удачу, поразмыслив об этом должным образом. В потолке в конце этой лестницы была дверь. Восемь Антидот постучал в нее, она открылась, и он оказался подвале министерства войны.

Там его ждал Одиннадцать Лавр, высокий, с точеным, очень темным лицом и глубокими морщинами у глаз и рта, в форме министерства, которая отличалась от формы легионеров, но во многом с ней совпадала: это был не костюм, как в других министерствах, а оружейно-серые брюки и двубортный, на маленьких плоских золотых пуговицах, мундир, полы которого доходили до бедер. Он, казалось, никогда не был против посидеть в пыли министерского подвала в ожидании Восемь Антидота. Он встал, бесцеремонно отряхнул пыль с брюк и сказал:

– Ну, как вы сегодня утром, Эликсир?

Восемь Антидот кое-чему научился у своего предка-императора, еще кое-чему у Девятнадцать Тесло, которая правила в нынешнее время и обещала заботиться о нем, даже если это убьет ее. Самое главное, что он узнал, вероятно, состояло в следующем: не доверяй никому, кто способствует твоему хорошему настроению, если не знаешь, почему они это делают.

Одиннадцать Лавр, который ожидал его раз в неделю в подвале и обучал премудростям работы с картографическим стратегическим столом и стрельбе из энергетического пистолета, был заместителем Третьей Ладони, одним из шести заместителей, подчинявшихся только министру. Одиннадцать Лавр называл его Эликсир, а не «ваше великолепие», «со-император Восемь Антидот» или как-то еще, и Восемь Антидоту это искренне нравилось. По крайней мере, думал он, он знает, что ему это нравится. Это должно было помогать. Ему это нравилось, Одиннадцать Лавр определенно хотел, чтобы ему нравилось, и за этим могло крыться что-то плохое. Но пока ничего такого за этим не крылось. И сегодня он широко раскрыл глаза, улыбаясь, вылез из дыры в полу и проговорил:

– А я ее решил. Задачку с прошлой недели. Ту, которая про систему Каураан.

– Решили? – сказал Одиннадцать Лавр. – Прекрасно. Покажите мне, что, по вашему мнению, сделала капитан Флота на Каураане, чтобы одержать победу, и что ее действия говорят вам о ней. Мы можем немедленно подойти к картографу.