И рассказывают, как его привели и поставили перед троном, на котором сидел в одиночестве печальный царь, и арфист обратился к нему с такой речью:

– В моих руках, о царь, золотая арфа, и к струнам ее пристали, подобно пыли, малые секунды позабытых часов и незначительные события минувших дней.

И поднял голову Ханазар, а арфист прикоснулся к струнам, и тогда ожили вдруг позабытые дела и прошедшие события, и звучали мелодии песен, что давно умолкли, и уже много лет не воскрешали их голоса живых. А когда увидел арфист, что благосклонно на него глядит Ханазар, то пальцы его ударили по струнам с еще большей силой, и струны загудели, как тяжелая поступь идущих по небу богов, а из золотой арфы исторглась невесомая дымка воспоминаний.

Каи расхохотался

И царь подался вперед и, вглядываясь сквозь эту легкую дымку воспоминаний, увидел не стены своего дворца, а увидел он солнечную долину и звенящий ручей, увидел густые леса на каждом холме и старинный свой замок, что одиноко высился на далеком юге.

А арфист, заметив, как волшебно переменились черты лица Ханазара, как задумчив стал устремленный вперед взгляд, спросил:

– Доволен ли ты, о царь, который властвует над Авероном и окрестными горами, а также всеми подобными землями, буде таковые отыщутся?

И царь ответил ему:

– Вижу я, будто снова стал ребенком и снова живу в уединенной долине на юге. Откуда мне знать, доволен ли великий царь и владыка?

И когда высыпали на небе и засияли над Илауном звезды, царь все сидел и неподвижно вглядывался во что-то перед собой, и все придворные покинули огромный дворец, а вместе с ними ушел и арфист. Остался лишь один слуга, который стоял за троном и держал в руках длинную горящую свечу.

И когда новый рассвет вновь проник в мраморный дворец сквозь притихшие арки окон и входов, то огонь свечи поблек, а Ханазар все еще сидел и смотрел прямо перед собой, и точно так же продолжал он сидеть, когда в другой раз высоко над Илауном загорелись яркие звезды.

Но на второе утро очнулся царь и, послав за арфистом, сказал ему:

– Теперь я снова стал царем, и ты, кто умеет останавливать часы и возвращать людям прошедшие дни, должен встать на страже моего великого завтра. И когда я отправлюсь в поход, чтобы покорить край Зиман-хо, будешь ты стоять со своей золотой арфою на полпути между этим завтра и пещерой Каи, и тогда, быть может, что-нибудь из моих деяний и побед моей армии случайно пристанет к струнам твоей арфы и не канет в забытье пещеры, ибо мое будущее, что своей тяжкой поступью сотрясает мои сны, слишком величественно, чтобы смешаться с позабытыми днями в пыли минувших событий. И тогда в далеком далеке грядущего, когда мертвы будут цари и забыты их дела, какой-нибудь еще не родившийся музыкант придет и исторгнет из этих золотых струн память о тех свершениях, что гулким эхом тревожат мой сон, и тогда мое будущее проложит себе дорогу сквозь прочие дни и расскажет о том, что Ханазар был царем!

И ответил арфист:

– Я готов встать на страже твоего великого будущего, и когда ты отправишься в поход, чтобы покорить край Зиман-хо, и твоя непобедимая армия прославится, буду я стоять на полпути между твоим завтра и пещерой Каи, дабы дела твои и победы зацепились за струны арфы и не канули в забытье его пещеры. И тогда в далеком далеке грядущего, когда мертвы будут цари, а все их дела – позабыты, арфисты будущих столетий оживят этими струнами великие твои свершения. Так сделаю я!

И даже в наши дни люди, которые умеют играть на арфе, все еще поют о Ханазаре – царе Аверона и окрестных гор, а также и некоторых земель за горами – и о том, как пошел он войной на страну Зиман-хо и сражался во многих великих битвах, и как в последней из них одержал он славную победу, и как он погиб… Только Каи, который дожидался у своей пещеры, когда же сможет он вонзить свои когти в славные дни и часы Ханазара, так и не дождался их, а снял он урожай совсем никудышных делишек, а также дней и часов людей незначительных, и часто тревожила его тень арфиста, что стоял со своей золотой арфой между ним и всем остальным миром.

Скорби исканий

Рассказывают тако же о царе Ханазаре, как низко преклонялся он пред богами Древности. Никто не преклонялся пред богами Древности ниже царя Ханазара.

Однажды, помолившись богам Древности и преклонившись пред ними в храме богов, царь призвал к себе их пророков, говоря.

– Хочу я знать о богах больше.

И предстали пророки пред царем Ханазаром, сгибаясь под тяжестью бессчетных книг, и молвил им царь:

– В книгах этого нет.

На том ушли пророки, унося с собою тысячу тщательно продуманных книжных методов, посредством которых люди могут обрести мудрое знание о богах. Остался лишь один из них, старший пророк, позабывший взять с собою книги, и сказал ему царь:

– Могучи боги Древности.

– Весьма могучи, – подтвердил старший пророк.

И рек царь:

– Нет богов, кроме богов Древности.

– Нет иных богов, – согласился пророк.

А поскольку остались они во дворце вдвоем, молвил царь:

– Расскажи мне правду о богах или людях, ежели хоть что-то известно доподлинно.

И молвил старший пророк:

– Далека, бела и пряма дорога к Знанию, и по ней в жару и в пыли идут все мудрецы земные, но самые мудрые ложатся отдохнуть в полях, не доходя Знания, или собирают там цветы. На обочине дороги к Знанию – о царь, тяжко на ней и жарко! – стоят бессчетные храмы, и в дверях каждого храма толпятся жрецы, и взывают они к уставшим путникам и кричат им:

«Это Конец Пути».

А в храмах звучит музыка, и над каждым сводом струится благоухание сладостных воскурений, и всякий, кто смотрит на прохладный храм – не важно, на который из многих! – и всякий, кто слышит сокрытую музыку, заходит посмотреть, в самом ли деле это Конец Пути. А те, что обнаруживают, что храм сей – вовсе не Конец, снова выходят на пыльную дорогу и останавливаются по дороге у каждого храма, опасаясь, что, чего доброго, пропустят Конец Пути, либо спешат все вперед и вперед и не видят ничего в облаке пыли, пока не поймут, что дальше идти не в силах, а тогда усталого, измученного путника добрый жрец примет в какой-нибудь другой храм и скажет им, что и это тоже Конец Пути. Не дано человеку на этой дороге получить подсказку от собратьев своих, ибо из всего того, что они говорят, истинно только одно:

«Друг, за облаком пыли ничего не видать».

Ведь что до пыли, которая скрывает путь, немало ее клубится в воздухе с тех пор, как появилась дорога: пыль поднимают бредущие по ней путники и еще больше – двери храмов.

И, о царь, лучше бы тебе, идя по этой дороге, отдохнуть, едва заслышав, как кто-нибудь возвещает: «Это Конец Пути», – а позади него звучит музыка. Но если в пыли и во тьме пройдешь ты мимо Лоу и Муша, мимо отрадного храма Кинаша, или Шината с его опаловой улыбкой, или Шо с его агатовыми очами, впереди будут ждать тебя Шайло и Минартитеп, Газо и Амурунд, и Слиг, и жрецы их храмов не преминут позвать тебя.

И, о царь, говорится, что лишь одному дано было дойти до конца, и миновал он три тысячи храмов, и жрецы последнего из храмов были таковы же, как жрецы первого, и все твердили, будто храм их знаменует конец пути, и темное облако пыли укрывало их всех, и все храмы казались весьма приятственными, вот только дорога была утомительна. В одних храмах поклонялись многим богам, а в других только одному, а в иных святилище пустовало, но во всех храмах было великое множество жрецов, и везде путники отдыхали и блаженствовали. В какие-то храмы попутчики попытались затащить его силой; когда же молвил он: «Я пойду дальше», – многие говорили: «Этот человек лжет, ибо дорога заканчивается здесь».

А тот, кто дошел до Конца Пути, рассказывал, что, когда над дорогой грохотал гром, восклицали все жрецы до единого и далеко разносился многоголосый хор:

«Внемли Шайло!» – «Услышь Муша!» – «Се! Кинаш!» – «То глас Шо!» – «Минартитеп разгневан!» – «Внемли слову Слига!»

А еще дальше по дороге кто-то крикнул путнику, что Шинат, дескать, заворочался во сне.

О царь, весьма печально сие. Рассказывают, будто добрался наконец путник до самого Конца Пути, и разверзлась там глубокая пропасть, и во тьме на дне пропасти ползал один-единственный малый божок, не больше зайца, и слышно было, как плачет он на холоде: «Не дано мне знать».

А далее пропасти нет ничего, кроме плачущего божка.

И тот, кто достиг Конца Пути, бежал обратно – долго, очень долго, пока не добрался снова до храмов, и вошел в тот, где жрец взывал: «Это Конец Пути», – и прилег отдохнуть на ложе. Там восседал Юш – безмолвное изваяние с изумрудным языком и двумя громадными сапфировыми глазами; многие отдыхали в том храме и блаженствовали. И один престарелый жрец, уходивший утешить дитя, вернулся, и подошел к путнику, видевшему Конец, и сказал ему: «Се – Юш, и се – Конец мудрости».

И ответствовал путник: «Юш исполнен покоя, и воистину се – Конец».

О царь, хочешь ли ты услышать больше?

И отвечал царь:

– Я выслушаю все до конца.

И молвил старший пророк:

– Был и еще один пророк, и звался он Шаун, и так глубоко чтил он богов Древности, что научился различать их силуэты в звездном свете, когда бродили они меж людьми незримо для прочих. Всякую ночь Шаун видел силуэты богов и всякий день учил истине о богах, пока не узнали люди в Авероне, как появляются боги, словно серые тени на фоне гор, и что Роог выше, чем вершина Скагадон, а Скун – ниже; Асгооль подается вперед на ходу, а Тродат озирается вокруг, поводя крохотными глазками. Но однажды ночью, когда наблюдал Шаун за богами Древности в звездном свете, он смутно различил каких-то других богов: они восседали в безмолвии на высоких склонах гор позади богов Древности. На следующий день он сорвал с себя мантию аверонского пророка и объявил народу своему:

«Есть боги более великие, нежели боги Древности: три бога смутно видны в звездном свете на холмах, глядящих на Аверон».

И пустился Шаун в путь и шел много дней, и толпы людей последовали за ним. Каждую ночь он все яснее различал очертания трех новых богов, кои немо восседали на холмах, в то время как боги Древности расхаживали меж людьми. Выше по склону Шаун остановился со всем своим народом, и там возвели они город и стали поклоняться восседающим на горе богам, видеть которых мог один только Шаун. И учил Шаун, что боги подобны бледным росчеркам света, предвестиям зари, и что бог, восседающий справа, указует вверх, к небесам, а бог, восседающий слева, указует вниз, к земле, но бог, восседающий посередине, погружен в сон.

И возвели последователи Шауна в городе три храма. Тот храм, что справа, был святилищем для юных, а тот, что слева, – святилищем для стариков, но двери третьего храма были закрыты и заперты – и никто туда не входил. Однажды ночью, пока Шаун взирал на троих богов, подобных бледным лучам на фоне горы, углядел он на вершине двоих богов, которые беседовали промеж себя и указывали на богов холма, насмехаясь над ними, но Шаун не слышал ни звука. На следующий же день Шаун пустился в путь с несколькими сподвижниками, дабы подняться на одетую холодом вершину и отыскать богов, которые настолько велики, что насмехаются над тремя безмолвствующими. Вблизи двух богов остановились путники и построили себе хижины. А еще возвели они храм, где Шаун своими руками изваял Двоих: головы Их повернуты были друг к другу, в лицах Их читалась насмешка, Они указывали пальцем вниз, а под Ними помещались изваяния трех богов холма – в виде потешников-лицедеев. Никто уже не вспоминал про Асгооля, Тродата, Скуна и Роога, богов Древности.

Много лет прожили в своих хижинах на вершине горы Шаун и несколько его сподвижников, поклоняясь насмешникам-богам, и каждую ночь Шаун видел двоих богов в звездном свете, и вместе хохотали они в тишине. Шло время, и Шаун состарился.