Когда Марк понял, что произойдет сейчас у него на глазах, ему сделалось дурно. Кровь бросилась в лицо. Оставалось только надеяться, что Рений не расскажет брату, при каких обстоятельствах был ранен. Маскируя смущение, он быстро заговорил:

– Уверен, это могли сделать и Луций, и Кабера.

Рений жестом остановил его.

– Могли многие, но Прим – лучший.

Прим по-стариковски кхекнул, явив скудный набор зубов.

– Меньшой рубил людей на кусочки, а старшой сшивал заново! – бодро сказал он. – Давай добавим света.

Он взял масляную лампу, зажег ее от свечи, а потом повернулся и, прищурившись, посмотрел на Рения.

– Глаза у меня уже не те, но не покрасил ли ты волосы?

Рений вспыхнул.

– Не надо мне рассказывать, какие у тебя слабые глаза, – вспылил Рений. – Ты еще и не начал резать. Я просто хорошо несу свои годы.

– На удивление хорошо, – согласился Прим.

Из кожаной сумки он высыпал на стол инструменты и жестом предложил брату сесть. Глядя на пилы и иглы, Марк пожалел, что не послушался Рения и остался с ним, но теперь было слишком поздно. Рений сел, роняя со лба пот. Прим дал ему бутыль с какой-то бурой жидкостью, и старый гладиатор сделал несколько больших глотков.

– Возьми, парень, вон ту веревку и привяжи его к стулу. Мне не надо, чтобы он тут бушевал и ломал мебель.

Едва справляясь с тошнотой, Марк взял веревку и, к своему ужасу, обнаружил на ней следы давно засохшей крови. Стараясь ни о чем не думать, он занялся делом.

Через несколько минут Рений был обездвижен, и Прим влил ему в горло остатки неведомого пойла.

– Боюсь, больше у меня нет. Боль притупит, но не сильно.

– Да начинай уже! – рыкнул Рений сквозь стиснутые зубы.

Прим сунул ему в рот толстый кусок кожи и приказал закусить.

– По крайней мере, зубы сбережешь.

Он повернулся к Марку:

– Бери руку и держи покрепче, чтоб я быстрее отпилил.

Он проверил прочность веревок на запястье и локте. Потом вытащил из сумки зловещего вида нож, поднес его к свету и, прищурившись, осмотрел лезвие.

– Я сделаю надрез вокруг кости, потом еще один, пониже. Мы уберем мясо, потом перепилим кость и прижжем сосуды. Все надо сделать быстро, иначе он истечет кровью и умрет. Я оставлю лоскут кожи, чтобы завернуть культю. Первую неделю он не должен ее трогать, а потом каждое утро и каждый вечер нужно втирать мазь, которую я тебе дам. У меня нет кожаной чашечки для культи – вам придется сшить такую самим или купить.

Марк нервно сглотнул.

Некоторое время Прим ощупывал руку, потом поцокал языком и грустно покачал головой.

– Так и есть. Он ничего не чувствует. Мышцы перерезаны и начинают отмирать. Боевое ранение?

Марк невольно покосился на Рения. Глаза над оскаленными зубами горели как у безумца, и он отвернулся.

– Случай на занятии, – прохрипел Рений через кожаный кляп.

Прим кивнул и прижал нож к коже. Рений напрягся, Марк крепче стиснул его руку.

Точными, уверенными движениями Прим сделал глубокий надрез, остановившись только раз, чтобы промокнуть рану куском ткани и убрать сгустки крови. Марк боялся, что его вот-вот вырвет, но брат Рения держался совершенно спокойно и даже мычал что-то похожее на мелодию. Когда появилась белая кость в розовой оболочке, Прим довольно хмыкнул. Обнажив кость полностью, он приступил ко второму надрезу.

В какой-то момент Рений посмотрел на запачканные кровью руки брата и скривился в горькой гримасе. Потом стиснул зубы и уставился в стену, так что страх выдавала только легкая дрожь.

Кровь стекала на руки Марку, на стул, на пол. Из Рения вытекла уже целая поблескивающая в свете лампы лужа. Срезая и соскабливая ошметки мяса, Прим небрежно ронял их на пол.

– Об этом не беспокойся. У меня две собаки, которые очень обрадуются, когда я их впущу.

Марк отвернулся, и его наконец вырвало. Прим опять поцокал языком и сдвинул его руки. На ладонь выше локтя белела кость.

Рений шумно задышал через нос, и Прим прижал палец к шее брата, проверяя пульс.

– Я быстренько, – пробормотал он.

Рений кивнул, не отрывая взгляд от стены.

Прим встал, вытер руки о тряпицу, посмотрел брату в глаза и поморщился, обнаружив что-то, что ему не понравилось.

– Сейчас самое трудное. Когда я стану пилить кость, будет больно. И само ощущение не из приятных. Я постараюсь побыстрее. Парень, держи его крепко. Две минуты будь тверд как скала. И держи все свое при себе, понятно?

Бедняга Марк сделал глубокий вдох. Прим достал пилу с тонким лезвием и деревянной рукоятью, немного напоминавшую кухонный нож.

– Готовы?

Оба согласно промычали, и Прим начал пилить, так быстро работая локтем, что движения почти сливались.

Рений замер, напрягшись всем телом и вырываясь из пут. Марк держал гладиатора так, словно от этого зависела его жизнь, и моргал всякий раз, когда окровавленные пальцы соскальзывали с руки и пила застревала.

Внезапно рука отделилась. Рений взглянул на нее и сердито рыкнул. Прим вытер пальцы и прижал к ране тряпицу. Потом жестом приказал Марку подержать тряпку, а сам принес железную кочергу, которая все это время лежала на углях. Конец ее раскалился докрасна, и Марк заранее сморщился.

Убрав тряпицу, Прим принялся быстро тыкать раскаленным железом в те места, откуда текла кровь. Мясо шипело, воняло ужасно. Марка снова стошнило на пол, но на этот раз вырвало одной желчью.

– Положи кочергу на угли, быстро. Я подержу тряпку, пока нагреется.

Марк, пошатываясь, встал, взял кочергу и сунул в очаг. Рений уронил голову на грудь, кожаный кляп выпал из безвольного рта.

Прим отнял тряпку от раны, и кровотечение открылось снова. Он с чувством выругался.

– Пропустил половину сосудов! Раньше мог прижечь все с первого раза, но уже несколько лет этим не занимался и потерял навык. Все нужно сделать как следует, иначе рана сама себя отравит. Готово?

Марк достал кочергу – кончик был еще черный.

– Нет. С ним все будет в порядке?

– Нет, если я не закрою рану должным образом. Сходи, принеси дров.

Марк с радостью воспользовался предлогом и, поспешно выйдя, постарался отдышаться. Уже почти стемнело – боги, сколько же времени прошло? У стены за углом спали на привязи два больших пса. Он поежился и взял несколько поленьев из кучи возле них. Собаки проснулись и негромко зарычали, но не встали. Не глядя на них, Марк вернулся в дом и бросил в очаг два полена.

– Принеси кочергу, как только конец покраснеет, – пробормотал Прим, прижимая тряпку к кровоточащему обрубку.

Марк старался не смотреть на отпиленную руку. Отдельно от тела она производила жуткое впечатление, тошнота снова подкатилась к горлу. Он поспешно отвернулся к очагу.

Кочергу пришлось нагревать еще раз, пока Прим не удовлетворился результатом. Марк знал, что это шипение останется с ним навсегда. Справившись с дрожью, он помог забинтовать обрубок чистыми холщовыми полосками. Вместе они подняли Рения и положили на соломенный тюфяк в другой комнате. Марк присел на краешек, вытер пот с глаз и с облегчением выдохнул – все кончилось.

– Что будет с… этим?

Он жестом указал на все еще привязанную к стулу руку.

Прим пожал плечами:

– Отдавать ее собакам как-то нехорошо. Наверное, закопаю где-нибудь в лесу. Иначе сгниет и будет вонять. Правда, есть такие, кто забирает свое. Рука хранит так много воспоминаний. Пальцы помнят, как обнимали женщин и трепали по голове детей. Что и говорить, потеря большая, но мой брат – сильный человек. Надеюсь, переживет.

– Наш корабль уходит через четыре дня, с приливом, – сказал Марк.

Прим потер подбородок:

– Сидеть на лошади он сможет. Слабость пройдет через несколько дней, но вообще он крепок как бык. Вот держать равновесие будет труднее. Придется многое начинать заново. Вам долго плыть?

– Месяц при попутном ветре.

– Используйте это время. Занимайся с ним каждый день. Быть беспомощным не нравится никому, а уж моему брату и подавно.

Глава 17

Марий остановился у внутренних дверей сената.

– Тебе входить нельзя до тех пор, пока ты не будешь признан римским гражданином, и даже тогда сможешь войти только как мой гость. Я назову твое имя и коротко тебя представлю. Это обычная условность, не более того. Жди. Я вернусь и покажу, где можно сесть.

Гай спокойно кивнул и отступил в сторону. Марий постучал и, когда двери открылись, вошел. Гай остался один и, не зная, чем занять себя, прошелся взад-вперед.

Минуло минут двадцать, и он забеспокоился – из-за чего задержка? Внешние двери остались открытыми, и Гай, подойдя к ним, увидел стоящих на площади солдат. Выглядели они внушительно и, несмотря на полуденную жару, стояли, вытянувшись по струнке. Отсюда, с высоты, Гай видел не только весь Форум, но и улицы за ним с их обычной, повседневной суетой. От наблюдений его отвлек скрип дверей.

– Добро пожаловать, Гай. – Марий подошел к племяннику. – Теперь ты римский гражданин. Отец гордился бы тобой. Идем, сядешь рядом со мной и послушаешь, какие дела сегодня обсуждают. Полагаю, тебе будет интересно.

Гай вошел в зал вслед за Марием и сразу привлек к себе взгляды сенаторов. Двое или трое кивнули – возможно, они хорошо знали его отца, – и Гай решил запомнить их лица на случай, если потом доведется с ними говорить. Он огляделся, стараясь не выдать любопытства. Подумать только, к голосу этой горстки людей прислушивается весь мир.

Внутреннее устройство зала напоминало цирк в миниатюре, подумал он, садясь на указанное Марием место. Пять ступенчатых ярусов опоясывали центральный круг, откуда ораторы – по одному – могли обращаться к присутствующим.

Сиденья были снабжены черными деревянными подлокотниками. Все сенаторы носили белые тоги, и, может быть, поэтому создалось впечатление, что зал – это огромный рабочий кабинет, место, до предела заряженное энергией. Большинство мужчин были седоволосы, но встречались и молодые лица. Несколько человек стояли, и Гай предположил, что они ждут своей очереди, чтобы поднять какой-то вопрос или высказать свое мнение.

Стоявший в центре зала Сулла говорил о налогах и пшенице. Заметив, что Гай смотрит на него, он улыбнулся, и юноша ощутил силу в самом этом взгляде. Мгновения хватило, чтобы понять – этот человек равен Марию. Вот только найдется ли в Риме место для двоих таких? Гай видел его на играх, и теперь Сулла выглядел так же – белая тога с пурпурной каймой, смазанные маслом и поблескивающие волосы цвета темного золота. Здоровье и жизненная сила били в нем ключом, и в то же время он был спокоен и расслаблен.

Гай сел рядом с Марием.

Сулла сдержанно откашлялся в кулак.

– Принимая во внимание, что сегодня на повестке дня более серьезные вопросы, предлагаю отложить обсуждение налогов на следующую неделю. Никто не возражает? – Стоявшие с невозмутимым видом вернулись на свои места, и Сулла снова улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. – Я приветствую нового гражданина и от имени сената выражаю надежду, что он будет служить городу так же хорошо, как его отец. – По залу прокатился одобрительный ропот, и Гай слегка наклонил голову в знак признательности. – Однако с формальностями придется повременить. Сегодня утром я получил известие о грозящей Риму опасности. – Он помолчал, терпеливо ожидая тишины. – Понтийский царь Митридат напал на наши посты в Малой Азии. В его распоряжении, вероятно, не менее восьми тысяч человек. Очевидно, он посчитал, что наши силы растянуты, и сделал ставку на нашу слабость и неспособность вернуть завоеванную территорию. Если не принять мер для отражения нападения, есть риск, что армия Митридата укрепится, численно вырастет и начнет угрожать безопасности наших греческих владений.

Несколько сенаторов встали, зазвучали громкие голоса, разгорелись споры. Сулла поднял руки, призывая к тишине.