Из всех вторых половинок я обожала только Гетина, давнего бойфренда моего университетского друга Дэна. Мы втроем были знакомы сто лет и провели вместе немало безумных ночей и незабываемых выходных. Уж на кого-кого, а на Дэна и Гетина всегда можно было рассчитывать в вопросе пренебрежения традициями. Однако в последнее время их поступки все чаще разочаровывали своей тривиальностью. Во-первых, они «закрыли» свои отношения – к моему огорчению, поскольку их союз был единственным известным мне успешным примером полигамии, а истории о сексуальных похождениях того и другого стали притчей во языцех. Во-вторых, они составили ужасно запутанный график употребления спиртного, согласно которому пить дозволялось только в определенные выходные, а в другие – нет, и никакого алкоголя по будням. Наконец, они перестали ходить по вечеринкам, потому что вечно откладывали деньги, а недавно начали процесс усыновления и купили в Бромли дом с двумя спальнями.

Дэн и Гетин пропустили по две пинты лимонада, поведали кошмарную историю о дереве на соседском участке, которое переросло к ним в сад, и уехали в восьмом часу, чтобы «добраться до Бромли», словно им предстоял путь в Мордор.

Подарки были хорошо продуманными: гости внимательно отнеслись к моей личности, предпочтениям и образу жизни. Среди прочего – раннее издание «Свадеб в Троицу» Филипа Ларкина^[4], моя любимая марка дымчатого соуса чили, который можно купить лишь в Америке, и китайское денежное дерево в качестве сувенира на новоселье и талисмана для новой книги. Схалтурила только моя бывшая школьная начальница. Она подарила оформленную в рамку иллюстрацию 1950-х годов с изображением женщины за мытьем посуды и надписью: «Если бы Бог создал меня для работы по дому, он бы насыпал бриллианты в раковину!» Не в первый раз я получала подарок такого сорта: очевидно, мое длительное одиночество и пристрастие к водке с мартини наводили окружающих на мысль, что мне нравятся кричащие винтажные лозунги, высмеивающие пьяных, отчаявшихся, бездетных, падких на сладости или расточительных женщин. Я поблагодарила ее за подарок.

Мои друзья Эдди и Мира предложили мне дорожку кокаина. Они умирали от желания «хорошенько оттянуться вместе» в первый раз за полтора года, поскольку в течение этого срока Мира была беременна, родила и совсем недавно перестала кормить грудью. Теперь она могла накачиваться выпивкой без риска навредить ребенку. В глазах Эдди и Миры я разглядела дикий восторг новоиспеченных родителей, вырвавшихся на свободу. Я вежливо отказалась от подношения: от меня не ускользнуло, что под кайфом Мира без умолку трещит о необходимости декретного отпуска для отцов, особенно упирая на фразу «стандартные патриархальные концепции воспитания». Эдди никак не мог принять удобную позу и беспокойно переминался с ноги на ногу, и оба беспрестанно говорили о фестивале в Гластонбери словно его устроители.

Моя Единственная Незамужняя Подруга Лола отвела меня в сторонку и посетовала на осуждение и холодность, исходящие от женатых гостей. На губах у нее была красная помада, на голове – нечто невообразимое из наполовину подколотых, наполовину распущенных завитых локонов, на манер парика барристера. Лола сооружала подобные прически только с сильного похмелья, когда хотела поднять самооценку. Она призналась, что прошлым вечером много выпила на свидании, которое началось в семь часов в пабе на берегу канала, перетекло в ужин, затем в бар, потом в другой, после чего – в три часа ночи – к ней домой. Судя по всему, она не ложилась спать. Моя Единственная Незамужняя Подруга Лола занималась организацией мероприятий, но я назвала бы ее внештатным специалистом по свиданиям. Вот уже десять лет она отчаянно искала серьезных отношений, и никто из наших общих знакомых не мог понять, почему ей не удавалось зайти дальше нескольких свиданий. Очаровательная, забавная, красивая! Природа щедро наградила ее не просто огромным бюстом, а огромным бюстом, не нуждающимся в лифчике. По словам Лолы, она «балдела» из-за вчерашнего свидания. Я пошутила, что ее прическа говорит сама за себя. Лола хотела ехать домой на метро, но согласилась выпить еще бокал просекко на дорожку: я пообещала, что вскоре придет младший брат Эдди, холостяк двадцати шести лет и стажер в ветеринарной клинике.

Моя самая давняя подруга Кэтрин, которую я знала с первого дня средней школы, спросила меня о планах на предстоящий год. Я сказала, что, похоже, наконец созрела для новых отношений. Она так и просияла, вероятно, усмотрев в моем желании искать партнера скрытое одобрение своего решения выйти замуж и родить ребенка. Я заметила, что после тридцати люди воспринимают любой ваш выбор как прямое суждение об их жизни. Если они голосуют за либеральных демократов, а вы за лейбористов, значит, вы поддерживаете лейбористов нарочно, чтобы досадить им. И переехать в пригород вслед за ними вы отказываетесь исключительно из желания подчеркнуть, что в отличие от них ведете светскую жизнь. Кэтрин познакомилась с будущим мужем, Марком, в двадцать с небольшим и с тех пор проповедовала многолетнюю моногамию, зазывая всех под свои знамена.

Я была пассивной одиночкой – то есть не ходила на свидания – вот уже два года, с тех пор как рассталась с Джо. Мы встречались семь лет, прожили вместе четыре, наши жизни и круги общения были тесно связаны; при мне он взял моду говорить «сей же час» вместо «сейчас» и называть «Фейсбук»^[5]«книгой лиц». После разрыва я на шесть месяцев ушла в загул, чтобы наверстать упущенный за эти годы секс. Правда, «загул» для меня ограничился тремя мужчинами, с каждым из которых я пыталась построить серьезные отношения. Диагностировав у себя созависимость, накануне тридцатилетия я решила завязать с романами и посмотреть, что собой представляет одиночество. С тех пор я впервые жила одна, путешествовала самостоятельно, из учителя и по совместительству писателя превратилась в полноценного писателя с опубликованной книгой и отбросила все привычки, накопленные за почти десять лет уютной, комфортной моногамии. Недавно я вновь почувствовала себя готовой к свиданиям.

Последние заказы принесли в одиннадцать. Кэтрин ушла незадолго до того, потому что была беременна. Она об этом не говорила, но я и сама догадалась: вначале Кэтрин съела маринованные огурцы со всех бургеров, а потом заказала тарелку корнишонов. Ее страшно тянуло на соленое во время беременности Оливией. Я спросила, не сказались ли ее вкусовые пристрастия на выборе имени для ребенка – она обиделась. За последние несколько лет я много узнала о том, что не нравится беременным женщинам и молодым мамам, например, любые вопросы или комментарии насчет имени их ребенка. Одна подруга перестала со мной разговаривать, когда я весьма любезно сообщила, что имя ее сына Бо следует писать «Beau», а не на манер французского множественного числа «Beaux». Увы, свидетельство о рождении уже выдали. Другая разозлилась на мой вопрос о том, что сподвигло ее назвать дочь Бэй – лавровое дерево, оконная ниша или дорожный карман^[6]. Особенно их выводило из себя, если они сообщали вам имена своих детей «по секрету», а вы случайно проговаривались кому-то, и это доходило до сведения матери.

Но самой страшной бестактностью (хуже, чем вопросы о возрасте, отрыжка на людях и еда с ножа) было догадаться об интересном положении женщины и спросить ее напрямик. Когда же вас наконец известят о ребенке, нельзя говорить, что вы догадывались, – они это ненавидят. Им нравится нотка театральности, сопутствующая важному признанию. Если честно, я их понимаю и, возможно, сама поступала бы так же: откуда еще брать острые ощущения, если вам девять месяцев нельзя пить спиртное? Вот почему я лишь молча кивнула, когда Кэтрин ушла с вечеринки под выдуманным предлогом: якобы утром ей «надо починить машину».

Около десяти вечера раздались призывы отправиться в круглосуточный клуб на Кингс-Кросс – в основном со стороны вновь прибывшего стажера, которого Лола уже вовсю обхаживала. Однако к четверти двенадцатого никто его так и не поддержал. Эдди и Мире пора было возвращаться домой, чтобы отпустить няню. Наблюдая за ритмичным движением их челюстей, я с ужасом представляла ожидающую их нервную, бессонную ночь. Лола и ветеринар удалились на поиски «винного бара», иначе говоря – какого-нибудь темного места, где можно будет нести друг другу пьяную чепуху, пока один из них не сделает первый шаг, и они не займутся петтингом на диванчике. Я не возражала, так как сама уже хотела отправиться на боковую. Я обняла на прощание оставшихся гостей и не вполне трезво призналась всем в любви.

Дома я прослушала половину эпизода любимого на текущий момент подкаста (забавные истории о серийных убийцах-женщинах), смыла тушь с ресниц, почистила зубы нитью и щеткой. Потом поставила новый старый томик «Свадеб в Троицу» на книжную полку, а китайское денежное дерево – на каминную. Я чувствовала себя необычайно приподнято. В тот августовский вечер, в первые часы второго дня тридцать третьего года моей жизни, мне казалось, что все случайные мелочи давным-давно складывались так, чтобы совпасть в этом моменте.

Я легла в постель и впервые в жизни скачала приложение для знакомств. Лола, ветеран в этом деле, рекомендовала «Линкс» (иконка с силуэтом дикой кошки): по ее словам, у них был самый большой выбор подходящих мужчин и лучшие показатели по совпадениям для долгосрочных отношений.

Я заполнила раздел «Обо мне»: Нина Дин, 32 года, кулинарный писатель. Местонахождение: Арчвэй, Лондон. Ищу: любовь и идеальную булочку с изюмом. Я загрузила несколько фотографий и вскоре уснула.

Так, тридцать второй день рождения, самый заурядный из всех возможных, чудесным образом положил начало самому странному году моей жизни.

Часть первая

Наше воображение, а не другой человек, несет ответственность за любовь.

Марсель Пруст

1

Решение родителей переселиться из Восточного Лондона в северный пригород, когда мне исполнилось десять лет, было исключительно утилитарным. Объясняя свой переезд, они неизменно ссылались на практичность: здесь было немного безопаснее и просторнее и в то же время близко к городу, школам и большинству автомагистралей. Они говорили о переезде в Пиннер, как о поиске гостиницы неподалеку от аэропорта для раннего вылета – удобно, анонимно, без суеты, ничего примечательного, зато функционально. Ничто в месте проживания не дарило родителям эстетического удовольствия или поводов для гордости: ни пейзаж, ни история, ни парки, ни архитектура, ни сообщество, ни культура. Они жили в пригороде, потому что отсюда до всего было рукой подать. Их семейный очаг – да, собственно, и вся жизнь – строился вокруг удобства.