* * *

Бернард Шоу, чьи книги помогают мне лучше многих учебников психотерапии, писал: «Люди иногда привязываются к своим проблемам прочнее, чем проблемы – к ним». Мы умудряемся рассказывать о себе, не имея четких представлений о своих истинных, сильнейших желаниях и потребностях. Мы запутываемся в лабиринте препятствий. С любовью выходит так же: мы перечисляем причины, по которым не можем что-то сделать, и проблемы, которые нам мешают. Нам часто легче говорить о том, чего мы не хотим, чем о том, чего хотим. Позволить себе желать любви – значит стать внутренне уязвимым, беззащитным перед риском получить отказ и испытать унижение, которое мы уже пережили в фантазиях или реальности. Чтобы открыто заявить: «Я хочу любви», требуется немалое мужество.

Желание любить и быть любимым – это так просто, так естественно. Но оно может и причинять адскую боль, и создавать множество проблем. Расставаясь с жизнью, моя клиентка Тесса узнала о любви кое-что новое – и рассказала мне.

Что узнала Тесса

Карьеру психотерапевта я начала в крупной лондонской больнице, в команде, которая вела недолгие беседы с тяжело больными пациентами и их родственниками. Уединяться было негде: все организовали наскоро, и мы работали у постелей больных, в подсобных помещениях, в коридорах. Но я была полна непоколебимого оптимизма и считала, что психотерапия помогает всегда, независимо от условий работы и обстоятельств. Я и сейчас так считаю. Есть много способов сделать жизнь лучше.

К первой пациентке нас направила палатная медсестра. Она передала нам записку, написанную от руки, и я с трудом смогла разобрать старомодный почерк. Писал мужчина. Его жене было за шестьдесят, у нее была последняя стадия рака поджелудочной железы, и она хотела поговорить с психотерапевтом, причем как можно скорее.

Я вошла в общую палату, чувствуя себя очень взрослой: на груди у меня висел бейджик с указанием моего имени и специальности. Я безумно гордилась им (еще бы – вместе с ним я получила право официально называть себя психотерапевтом!) и несколько дней не снимала его даже после работы. Медсестра проводила меня в палату, где лежали несколько женщин. Я подошла к постели очень элегантной дамы. Тесса, так ее звали, хоть и была больна, буквально светилась мягкой жизненной силой и женственностью. Ее волосы были тщательно уложены, губы подкрашены. Она сидела в постели, обложенная подушками. На постели лежала газета Financial Times, на столике у кровати – стопка книг и визитных карточек. В палате пахло болезнью и хаосом, но вокруг моей клиентки сохранялась небольшая зона тщательно продуманного порядка. Возле кровати Тессы сидел импозантный мужчина – ее муж, Дэвид. Представившись, он учтиво и непринужденно извинился и сказал, что оставит нас на час.

Тесса посмотрела мне в глаза и попросила:

– Подойдите ближе.

Я села на стул, который еще хранил тепло тела ее мужа. Внутри у меня что-то дрогнуло. Я задернула шторку у кровати, чтобы создать хотя бы видимость личного пространства, символически обеспечить обстановку конфиденциальности, необходимую для психотерапии, и сказала, что у нас есть пятьдесят минут. Я пыталась изображать авторитетность и профессионализм. Увидев руки Тессы вблизи, я заметила синяки от уколов – и поняла, что моя клиентка очень слаба, но изо всех сил пытается скрыть это.

– Мне нельзя терять время. Я действительно могу поговорить с вами? – спросила Тесса.

Ее манера речи, прекрасная дикция и четкость формулировок заставили меня выпрямиться на стуле.

– Да, конечно. Для этого я и пришла.

– Я имею в виду – можем ли мы поговорить откровенно? Честно? Мне никто этого не позволяет. Полагаю, у вас есть соответствующая подготовка. Медсестры, врачи, мои близкие – все они стараются отвлечь меня, облегчить мое положение. Как только я решаюсь заговорить о том, что со мной происходит, они тушуются и меняют тему разговора. А я не хочу менять тему. Я хочу поговорить именно об этом.

– Скажите, о чем вы хотели поговорить?

– О своей смерти. О своей жизни. Я хочу честно взглянуть на них. Я всю жизнь этого избегала, и это мой последний шанс все исправить.

Я ловила каждое сказанное слово и внимательно следила за тем, как говорит Тесса. То, о чем клиенты рассказывают на первом сеансе, и то, как именно они это делают, дает психотерапевту пищу для размышлений на долгие годы. Какие-то фрагменты я записывала – быстро, максимально сокращая слова, – но важнее всего для меня был зрительный контакт, совместное переживание: это было главное, что я могла предложить в больничной палате, где мы встретились. Поэтому я часто отвлекалась от записей и просто слушала.

– Я чувствую, что с каждым днем угасаю, – сказала Тесса, – и хочу навести порядок в своем доме. Для этого нужно обсудить всего две вещи. Я всегда мало говорила, это была моя сильная сторона. До сих пор я ни разу не обращалась к психотерапевту. Мне важно говорить по существу, быть откровенной, кое-что понять и, может быть, осмыслить, а потом – посмотреть, что с этим можно сделать. Вы согласны?

– Да-да, – кивнула я.

Действительно, Тесса умела выражать свои мысли кратко.

– Но сперва давайте кое о чем условимся. Я составила первое впечатление о вас. Оно мало на чем основано, но, мне кажется, с вами можно говорить. Так что поговорим. Мне не хотелось бы, чтобы этот разговор был единственным. Я ведь не легкомысленная девушка. Давайте вы придете еще и будете приходить, пока у меня будут силы разговаривать.

– Можем условиться о следующих сеансах, – ответила я.

– Повторяю для ясности: вы будете приходить до тех пор, пока у меня будут силы. Я собираюсь рассказывать о себе, и мне важно быть уверенной в том, что, несмотря ни на что, я могу рассчитывать на продолжение разговора и на вас лично в течение всего времени, которое мне отпущено. Договорились?

– Договорились.

Правила позволяли мне провести не более дюжины сеансов. Я понятия не имела, сколько времени осталось Тессе. Но разве можно было отказать ей? Она проявила инициативу – и, учитывая ее положение, это было прекрасно. Мы заключили психотерапевтический союз, основанный на безопасности, взаимопонимании, доверии.

– Отлично.

Тесса посмотрела мне в лицо и слегка наклонилась вперед. Казалось, она наконец обрела личное пространство.

– Я буду сама себе противоречить. Не останавливайте меня. Я сказала, что краткость – моя сильная сторона, но сейчас собираюсь сказать все, что хочу. Насколько я понимаю, у нас еще осталось немного времени.

Тесса говорила непререкаемым тоном с оттенком легкого озорства.

– Я слушаю.

Если бы она предложила начать разговор мне, я могла бы задать вопросы и выстроить разговор так, как делают обычно на первом сеансе. Но клиентке нужно было другое.

– Моя первая проблема, как выражаются психотерапевты (в мое время проблемы обсуждались в печати и не имели отношения к эмоциям), – это сожаление. Только, Шарлотта, пожалуйста, не говорите, что мне не о чем сожалеть. Мне нужно об этом рассказать.

Я кивнула.

– Я сожалею, что проводила слишком мало времени с моими мальчиками. У меня двое сыновей, они уже взрослые. Сейчас, когда я прикована к постели, я больше всего жалею о том, что проводила с ними мало времени. Я не тоскую по своей жизни – по ужинам, путешествиям, нарядам, драгоценностям. Со всем этим я готова расстаться. Я люблю губную помаду и красивые вещи, но сейчас это не кажется мне важным. Но мне больно думать, что можно было почаще обнимать сыновей. А я отправила обоих в пансион. Совсем маленькими. Они еще не были к этому готовы. Особенно старший. Он так не хотел уезжать из дома! Умолял меня никуда его не посылать. А мне тогда казалось, что это решение – единственное со всех сторон верное. Мы с Дэвидом каждые несколько лет переезжали в другую страну… Но не буду утомлять вас оправданиями. Суть вот в чем: если бы я действительно слышала детей, сейчас мы, может быть, были бы ближе… или, по крайней мере, могли бы быть. Обнимать их, прижимать к себе – я мало о чем могу думать сейчас, кроме этого… Мне просто хотелось бы, чтобы мальчики тогда остались со мной в нашем старом доме, чтобы мы были вместе, чтобы нам было тепло и уютно, чтобы мы были близки. Кажется, вы еще слишком молоды для материнства. У вас есть дети?

– Пока нет, – быстро ответила я, хотя знала, что супервизор^[2] не одобрил бы непреднамеренного раскрытия личной информации.

– Что ж, наверное, будут. Когда они появятся, обнимайте их почаще. Все остальное, конечно, тоже делайте, но помните: очень важно обнимать детей. Я поняла это только сейчас… А всю жизнь – не понимала, как важно прижимать их к себе… Все эти обнимашки… Даже звучит глупо, но обнимашки – это очень важно. Это главное. Я поняла это только сейчас.

Я встретила умоляющий взгляд Тессы и почувствовала необходимость показать, что усваиваю уроки ее жизни. Она говорила очень эмоционально, начала вспоминать о каких-то радостных моментах. Я по-прежнему слушала ее очень внимательно. Мне так хотелось слышать ее голос, ее откровения, ее историю.

Муж Тессы, Дэвид, был дипломатом. Он работал в Азии и Африке, они сменили шесть стран.

– Как вы понимаете, нас все время куда-нибудь приглашали. Роскошные приемы и вечеринки. Мы встречались с необыкновенными людьми. С выдающимися личностями. А иногда – со смертельно скучными.

Тесса рассказывала о званых обедах, которые она давала, о том, как меняла наряды, о блюдах, которые готовила для вечеринок с близкими друзьями.

– Вечеринки были самые обыкновенные, но на них царила атмосфера доверия, всегда собиралось много гостей. Все говорили: «Слишком много перца, Тесса!» Но я обожаю перец, и я сама хотела быть, знаете ли, с перчинкой, поэтому не слушала друзей. Я не жалею об этом. Боже мой, я с тоской вспоминаю, как они дразнили меня этим перцем! Теперь, когда я больна, меня никто не дразнит.

Тесса говорила, что любила зажигать свечи.

– Дэвид смеялся над моей страстью. Уверял, что не сто́ит так стараться. Он мягко говорил: «Не утруждай себя, Тесса. Все равно твои свечи никто не заметит». Но это были милые пустяки, и потом, я-то их замечала! Некоторые пустяки важны просто потому, что надо делать себе что-то приятное, радовать себя. Да, это так, теперь я знаю. Я любила приятные пустяки. Шарлотта, не забывайте делать себе приятное. Это проявление любви к себе. И к жизни.

Тесса хотела работать редактором.

– Мне нравится приводить тексты в порядок, выискивать ошибки. Я была бы хорошим редактором. Я всегда понимаю, что автор хочет сказать, как бы коряво он ни писал. Единственное, чего я не понимала, – чего хочу сама.

Но Тесса была рада, что не зависела от работы. Приходилось часто переезжать, делать кучу других дел, многие из которых радовали… Она предложила представить ее прежней:

– Вы видите меня сейчас, когда я в таком состоянии, но представьте меня с каре. Я всегда любила такие прически, независимо от моды. Знаете, как в шестидесятых, как у Джеки Кеннеди…

Теперь тело Тессы стало другим, она утратила возможность делать прически и самовыражаться так, как бы ей хотелось.

Вспоминая о вечеринках с друзьями, о бесчисленных часах, проведенных с ними, Тесса рассказывала, чем они занимались: пили, беседовали о книгах, людях, театре, кино, путешествиях, искусстве, политике, обо всем прочем… Подробности стерлись из ее памяти. Но теперь ее не беспокоило, что эта часть жизни видится словно в тумане. Ей хватало знать: это было «старое доброе время». Но она попусту беспокоилась о том, что о ней думали окружающие.

– Только представьте себе: у меня были друзья, которым я нравилась, и знала, что нравлюсь им. Дружба с ними стала частью жизни. Но я беспокоилась о том, что обо мне думают люди, которые мне совершенно безразличны. Пустая трата времени. Все понемногу тратят время впустую, но это совсем другое.

Тессе важно было еще раз повторить, что она хотела бы проводить больше времени с детьми, чаще обнимать их. Теперь она попала в западню, прикованная к постели, ее преследовали мысли и чувства, от которых нельзя убежать. В конце концов ей пришлось признать, что она испытывает глубокое сожаление.

– Мальчики уверяют: они очень рады, что все было так, как было. Вообще-то они никогда не жаловались. Сейчас они на пути в Лондон. Увидимся завтра.

– Замечательно.