– Когда я рассказываю, о чем сожалею, мне становится легче, и наши беседы изменили мое отношение ко всему этому. Я все еще жалею, что не обнимала мальчиков чаще, крепче. Не проявляла свою любовь более открыто. Но теперь я понимаю, в чем дело. Меня так воспитали, я выросла в том мире, в котором выросла, – и не только. Я не стремилась прикасаться к ним, сжимать их в объятиях: это не казалось мне важным. Говоря им, что люблю их, говоря это прямо и открыто, я чувствовала, что все было бы понятно и без слов. Но, может быть, то, что ясно и так, лучше все-таки сказать… Я всегда, всю жизнь думала, что когда-нибудь жизнь будет такой, как нам хочется. У нас с Дэвидом были грандиозные планы на его пенсию. Мы собирались наконец потратить часть сбережений. Я была уверена, что когда-нибудь все будет чудесно. Получается, это «когда-нибудь» было каждый день, все годы, которые я прожила.

Тесса отличалась поразительно острым умом и проницательностью. Ее здравомыслие резко контрастировало с разрушающимся, распадающимся телом.

– Я готова принять свою жизнь, – говорила Тесса. – Сейчас у меня нет выбора, но я ее принимаю. И все еще не перестаю сожалеть. Так я могу надеяться, что вы будете ценить объятия? Ведь это проявление любви, полной близости. Не отказывайтесь от этого. Вы так или иначе задумываетесь о будущем, хотя бы о планах на день. Это неизбежно. Нельзя быть счастливыми слишком долго. Но умоляю вас: не думайте, что главное в жизни случится когда-нибудь потом. Потом – тоже, но главное происходит и сейчас. Каждый день, всю жизнь случается что-то главное, если вы это замечаете.

Тесса тихо застонала, и я поняла, что ей больно. Она редко говорила о физических страданиях. Сердце у меня колотилось, когда я сидела и смотрела на них. Она была почти побеждена болезнью.

– Не противьтесь желаниям, – повторила Тесса. – Я могла дать больше любви, но почти всю жизнь не позволяла себе признать это. Честно признать. А теперь это так ясно, так очевидно, даже если мне так кажется. Я понимаю, что именно важно, понимаю, как именно сдерживала себя. Моя любовь никогда не была безграничной, и ей мешала я сама. Я не сопротивляюсь, я позволяю себе принять свое сожаление. Я наконец-то честна – и признаю́сь вам в этом.

– Ваша честность заслуживает восхищения, – сказала я. – Хотя я не думаю, что любовь бывает безграничной. Ей многое мешает.

– Трудности есть, но их может и не быть. Мне хотелось бы сказать сыновьям, что я должна была чаще их обнимать. Прежде чем вы задумаетесь о моих словах, послушайте, что я скажу: это не сблизит нас в один миг. Но это позволит моим сыновьям почувствовать любовь, которую я не смогла проявить в прошлом. Не знаю. Подумайте о том, как жить полной жизнью сейчас. Не ждите. Если будете ждать, останетесь ни с чем.

Все, что говорила Тесса, казалось мне важным. Я все еще надеялась, что она расскажет сыновьям о своих чувствах. Сеанс подошел к концу.

– Шарлотта, – позвала она, когда я уже собралась уходить, и я задержалась. – Я хочу, чтобы вы знали: я прощаю Дэвиду его ребенка. И, надеюсь, мои мальчики тоже смогут простить мои недостатки. Мы все хотим любить и быть любимыми. Для этого нужно примерно все, и это чертовски трудно.

* * *

На следующей неделе, когда я вошла в палату, медсестра сказала, что Тессу перевели в отделение для больных с заболеваниями печени. Я отправилась туда. В лицо ударил отвратительный резкий запах. Я никак не могла найти свою клиентку. Мне указали на чью-то постель, но я все равно не видела Тессу. Я почувствовала раздражение: видимо, медсестра не поняла, кто мне нужен. Я громко, по буквам назвала фамилию Тессы – таким тоном, как если бы разговаривала с непроходимой дурой.

– Да, мисс, она именно там, – сказала медсестра, указывая на постель, мимо которой я прошла. Я вернулась к постели. На ней лежала какая-то другая женщина. Где Тесса? Я не видела ни ее, ни ее мужа. Я снова подошла к медсестре.

– Это не моя клиентка, – сказала я, подчеркивая слово «моя».

– Нет, это именно она, – ответила медсестра.

Я прочла имя и фамилию на табличке в ногах больной. Это была Тесса. Распухшая, буквально раздутая, изменившаяся до неузнаваемости. Я не могла поверить, что это женщина, с которой я говорила всего неделю назад. В такое странное, немыслимое превращение было трудно поверить. Тесса смотрела на меня. Отечное лицо исказилось, губы раздвинулись, и я увидела голубые глаза, теперь тусклые и остекленевшие. Все в ней казалось чужим, незнакомым. Я надеялась – она не заметит, что я ее не узнала.

– Здравствуйте, – я придвинула к кровати стул, задернула шторку и приготовилась провести с клиенткой положенное время. Этот сеанс разительно отличался от предыдущих. Тесса говорила неразборчивым, едва слышным шепотом, с трудом выражала свои мысли. Дышала она тоже с трудом – сбивчиво, неглубоко.

– Спасибо, дорогая, – наконец удалось выговорить ей через несколько минут. – Люблю вас.

Нет, я не ответила ей тем же. Я даже не знаю, сказала ли она именно то, что я услышала, не бредила ли. Не уверена, что она обращалась именно ко мне. Я не сказала, что тоже люблю ее, – мне казалось некорректным сказать «люблю вас» или даже просто «люблю». С того дня прошли годы, но я ни разу не говорила этих слов клиентам. Я чувствовала, что во мне много любви, говорила о любви, допускала возможность любви между психотерапевтом и клиентом, но никогда не говорила «люблю вас» во время сеансов. Мне казалось, это было бы слишком открытым проявлением личных чувств, а то и навязчивостью.

Нашу беседу прервали медсестры, которым нужно было что-то сделать с трубкой, торчавшей из тела Тессы, что-то убрать или заменить. Мне было досадно, что они вторглись в наше личное пространство. Я хотела, чтобы Тесса чувствовала, что она не одна, что она окружена вниманием, кому-то нужна. Я никак не могла понять, во что она превратилась, как произошло это превращение, – и мне хотелось продолжать сеансы, как мы планировали. Мы же договорились! Мы не закончили проработку ее истории. Мне так хотелось побыть героиней для Тессы, сделать конец ее жизни прекрасным. Она потеряла сознание, и я не знаю, что дало ей мое присутствие, но я просидела у ее постели все отпущенные на сеанс 50 минут, не думая о том, понимает ли она это. Встав, я заглянула ей в глаза и сказала, что наши беседы многое мне дали, что я никогда не забуду ее слов. Ее губы слегка шевельнулись. Не знаю, услышала ли она меня.

– Очень жду следующего сеанса. Увидимся через неделю, – сказала я, и это было последнее, что она от меня услышала.

– Прощайте, – отчетливо ответила Тесса.

* * *

Когда я со слезами на глазах обсуждала с супервизором свою работу с Тессой, тот заметил, что я должна была откровенно сказать, что сеансов больше не будет. По его мнению, делая вид, что мы с Тессой встретимся снова, я пыталась убежать от реальности. Но даже если Тесса явно была при смерти, – как я могла сказать ей это?

– Нам приходится обсуждать трудные вопросы, – убеждал меня супервизор.

Он был уверен: скажи я Тессе, что она вот-вот умрет, я могла бы попрощаться с ней (в конце концов, она ведь попрощалась со мной), мы могли бы вместе закончить сеансы. Но я вела себя как все, кто окружал ее раньше, – притворялась, дистанцировалась от происходящего.

«Может быть, на следующей неделе Тесса еще будет жива, и тогда я попрощаюсь с ней», – думала я. До следующего сеанса она не дожила. Узнав о ее смерти, я вышла на улицу, посмотрела на облака и позволила себе разреветься. Позвонила матери и сказала ей, что люблю ее, позволила чувствам захлестнуть меня. В каком-то смысле это было не слишком разумно: мы были знакомы с Тессой совсем недолго, так почему же я чувствую себя убитой горем? Коллега по отделению, увидев, что я реву, сказала:

– Примите мои соболезнования в связи с потерей.

Это и правда была потеря, пусть я и чувствовала, что вряд ли имею на нее право. А может быть, я перешла какую-то грань, позволив Тессе занять так много места в моем сердце?

Последние дни этой женщины были первыми днями моей работы психотерапевта. Я была совсем зеленой, неопытной, и обстоятельства, в которых проходили наши непродолжительные сеансы, придавали им романтический ореол. Я удержалась от того, чтобы ставить перед Тессой какие-либо задачи, говорить то, что можно было бы сказать, будь у нее впереди целая жизнь. За то недолгое время, которое мы провели вместе, мало что можно было сделать, но мы все-таки что-то делали. Я дорожу этим ощущением возможности.

Тесса дала мне гораздо больше, чем я смогла дать ей. С тех пор я неустанно поражаюсь тому, какую радость дает проявление душевной щедрости. Это совершенно очевидно, но мы часто забываем, что, давая что-то другим, обогащаем свою жизнь. Совсем не нужно изводить себя, пытаясь дать больше, чем мы можем. Дело в другом: не давая, нельзя иметь. Писательница Наташа Ланн как-то сказала мне:

– Мы получаем так много, когда нас любят, когда нам что-то дают. Дарить любовь – такая же радость.

Тесса была на редкость щедра: она позволила мне что-то дать ей. Она знала, что пора попрощаться со мной, хотя я и не сделала этого сама. Она научила меня мужественно смотреть правде в глаза и понимать, как важно рассказывать и редактировать истории, хранить секреты, смиряться, признавать сожаление. А еще она показала мне, какая высокая честь для психотерапевта быть свидетелем человеческих переживаний и какого труда это стоит.

Я вспоминаю слова психотерапевта, поэта и писателя Ирвина Ялома^[3] об эффекте кругов по воде, о том, что самые незначительные встречи могут привести к самым неожиданным долговременным последствиям. Мы все хотим любить и быть любимыми, и это чертовски трудно. Я думаю об этом постоянно. Это приходило мне в голову несчетное количество раз, когда я слышала о проблемах в отношениях, о распавшихся семьях, трудностях на работе, внутренних конфликтах. И, разумеется, я время от времени вспоминаю о желании Тессы чаще обнимать детей.

Мы ценим то, что имеем, когда знаем, что вот-вот это потеряем. Заглянув за грань бытия, Тесса узнала, чего хочет и что еще может. Она поняла кое-что до того, как стало слишком поздно.

Кончина может оказаться внезапной и трагической, даже если мы знаем, что она близка. Мы совершаем ошибки в отношениях с теми, кого любим, – и все время учимся. Не ждите, когда жизнь станет полной.

То, что Тесса впервые обратилась к психотерапии на смертном одре, доказывает, что учиться и получать новый опыт никогда не поздно. Опыт прожитой жизни был для этой женщины свежим. Она вдохновляла меня тем, что, умирая, оставалась удивительно восприимчивой, живой и открытой. Пока не пришел последний час, всегда можно что-то изменить – даже если просто рассказать свою историю.

Что значит любить

Мы любим и теряем любовь. Опасаясь потери или отказа, мы сдерживаем себя, не позволяем себе сближаться с теми, кого любим, не разрешаем себе любить слишком сильно и открыто. Мы можем цепляться за любовь, держаться за нее руками и ногами. Можем понимать все правильно и неправильно. Как заметил драматург Артур Миллер, «может быть, единственное, что нам остается, – надеяться на то, что в конечном счете нам будет о чем сожалеть».