Я задавался вопросом, каковы эти губы на вкус. Мне было интересно, похожи ли они на леденцы, которые она постоянно клала себе в рот. Я спрашивал себя, каков на вкус ангельский грех, который я в ней видел. На долю секунды я задумался… задумался, а потом она захлопнула свой шкафчик, ушла, и я протрезвел.

Тем не менее я об этом подумал.

Пару секунд мы оба молчали, прежде чем я снова прочистил горло. Я не любил тишину и плохо ладил с неловким молчанием.

– Всего один поцелуй, Цыпа. Я никому не расскажу.

– Ты бережешь секреты так же, как бережешь девушек. То есть никак – не считая Моники.

– Моника не моя девушка.

– Это не отменяет того факта, что она считает тебя своим парнем.

Я слегка ухмыльнулся.

– Завидуешь ей?

– Завидую, что ей приходится иметь дело с таким парнем, как ты? Ни в коем случае.

– Как скажешь, Цыпа.

– Я бы хотела, чтобы ты перестал называть меня Цыпой, – отрезала она. – Я ненавижу это прозвище.

– Хочешь, чтобы я придумал что-то новое, милашка? Я могу называть тебя Сладкие Щечки.

Она вздрогнула от отвращения. Чудно. Не было ничего, что нравилось бы мне больше, чем ее злость.

– Это тоже не подходит.

– Буду над этим работать.

– Или ты можешь просто называть меня по имени.

– Нет, Шей – слишком уродливое имя, чтобы я произносил его вслух.

– Ненавижу тебя.

– Ненавижу тебя сильнее.

– Я ненавижу тебя больше всех на свете.

Я хмыкнул.

– Ты действительно думаешь, что сможешь заставить такого парня, как я, влюбиться в тебя?

– Да. Я настроена положительно. Читать людей очень просто, в том числе и тебя.

– Ты не можешь меня прочитать, Шей.

– Могу, как открытую книгу.

– Хорошо.

Я полез в карман, вытащил телефон и включил фонарик, освещая наше небольшое пространство.

– Прочти меня.

Она приподняла бровь.

– Ты уверен, что хочешь, чтобы я это сделала? Читать людей – это мой особенный дар, и тебе может не понравиться то, что я скажу.

– Мне никогда не нравится то, что ты говоришь, так что действуй.

Она расправила плечи и вытянула руки так, словно собиралась поднимать штангу.

– Хорошо. Ты фальшивка, Лэндон.

И это было оно? Грандиозное открытие?

– Что, черт возьми, ты имеешь в виду, говоря, что я фальшивка?

– Именно это. Ты. Фальшивый. Именно этим. Фальшивый. В тебе нет ничего настоящего. Ты – ходячая ложь.

Я рассмеялся. Без шуток, я на самом деле громко и искренне рассмеялся, что со мной случалось нечасто. Это был глубокий, животный смех.

– О чем ты, черт возьми, говоришь? – спросил я. – Во мне все настоящее. Я самый большой реалист в этом сраном городе.

– Нет, – не согласилась она, покачав головой. – Ты фальшивый. Еще более фальшивый, чем новые сиськи Карли Патрик, которые она сделала на свое восемнадцатилетие.

– Что?! – выдохнул я, ошеломленный ее словами. – Я не фальшивка, Шей.

– Ничего страшного, Лэндон. – Она пожала плечами и принялась ковырять ногти. – Кажется, людям нравится твоя ложь.

– Я не фальшивка, – снова возразил я, и в этот момент моя кровь начала закипать. – Кроме того, я видел сиськи Карли вблизи и лично. Два торчащих вперед шара со стоячими сосками. В мире нет ничего более фальшивого, чем эти силиконовые арбузы. Во мне много плохих качеств, но фальшь к ним точно не относится.

– Хорошо, тогда ты можешь ответить на мой вопрос?

– Легко.

– Сколько людей знает, что тебе плохо?

– Что за сраный вопрос? – рявкнул я.

– Прямолинейный, – ответила она.

Она казалась такой хладнокровной, спокойной и собранной – это было одной из многих вещей, которые я в ней презирал. Как будто ее жизнь всегда была стабильной. Я мечтал о такой жизни и, видя, что она у нее есть, чертовски раздражался.

– Как давно тебе плохо, Лэндон?

Я взглянул на часы.

– Около трех минут, потому что быть запертым с тобой в этой каморке – сущий ад.

– Разве это не ты хотел зайти сюда со мной?

– Моя ошибка. Я забыл, как сильно ты меня раздражаешь.

Она улыбнулась своей чертовой ухмылкой, довольная моим раздражением.

– Ты собираешься ответить на мой вопрос?

– Ты собираешься сосать мой член? – ответил я.

– Ты всегда так делаешь? – спросила она, наклонив голову и изучая выражение моего лица.

Она делала то, что делала – читала меня. Отмечала мои движения и напряженность моих челюстей, вглядывалась в каждый мой дюйм.

Не позволяй ей читать себя, Лэндон. Она не смогла бы справиться даже с моим прологом. Все мои стены были подняты, и я не собирался позволить ей их разрушить.

– Делаю что? – спросил я.

– Используешь сарказм, чтобы скрыть свою боль.

– Какая боль? Посмотри на мою жизнь. У меня есть деньги, крутые вечеринки и девчонки, которые на меня вешаются, зачем мне грустить?

– Может, потому, что деньги, девушки и вечеринки не делают человека счастливым. Я вижу, насколько ты ничтожен в своих собственных глазах.

Я поморщился и прошептал:

– Ты ни хрена обо мне не знаешь, Шей.

– Тогда почему я могу так легко залезть тебе под кожу? Если бы это было неправдой, если бы тебе не было грустно и плохо, могли бы мои слова тебя побеспокоить?

– Ты не понимаешь, – спокойно ответил я.

Она понимала.

Она задела меня, заставив меня чувствовать себя некомфортно из-за того, что она, казалось, могла видеть те части меня, которые я так тщательно скрывал от окружающих. В моей груди нарастал гнев, и мне нужно было выпустить его, пока он не достиг своего предела.

– Может быть, мы просто помолчим до конца времени, – сказал я ей.

– Второй раз в жизни я с тобой согласна.

Шей села на пол шкафа, и я сделал то же самое, прислонившись спиной к висевшему там пальто. Почему семь минут ощущаются как семьдесят? Время вообще идет? Я чувствовал себя в аду.

Затем наступила тишина. Тишина, навеянная тяжелыми мыслями. Каким-то образом ей удавалось читать меня, и поэтому, когда тишина стала слишком напряженной, я прочистил горло и попытался завести светскую беседу в надежде заткнуть внутренний голос.

– Цыпленок и Сатана заходят в чулан… Не слышала этот анекдот?

Она тихо рассмеялась.

Это был мимолетный смешок, но, черт возьми, я никогда не слышал, чтобы Шей смеялась над моими словами, – это было ново. Маленькая часть меня наслаждалась звуком ее смеха – это тоже было в новинку.

– Лэндон? – прошептала она.

– Да?

– Просто заткнись, ладно?

Что ж, хорошо.

– У вас еще минута, похотливые животные! – крикнул Эрик.

Мы оба встали, и я сделал шаг ей навстречу.

– Понимаю, что ты не хочешь целоваться. Это слишком интимно и лично, но, если хочешь, то это твой последний шанс прикоснуться к моему члену, пока никто не видит. Я не буду тебя останавливать.

– Спасибо, не стоит. У меня аллергия на арахис, – сказала она так легко и громко, что толпа по ту сторону двери разразилась смехом.

Шей снова ухмыльнулась, чувствуя гордость за свою маленькую шутку. Той красивой раздражающей ухмылкой, которую я ненавидел.

Шей: 1.

Лэндон: 0.

Впрочем, я не переживал. Игра только начиналась. Она могла забить один гол, но я не собирался позволить этому случиться снова. Мы играли на моем поле, и Шей не знала, с кем имеет дело.

Когда время истекло, мы открыли дверь и вышли к толпе. Лидером этой компании была Моника, и у нее были совершенно сумасшедшие глаза. Меньше всего мне хотелось иметь дело с обезумевшей Моникой. Она реагировала так всякий раз, когда видела меня с другой девушкой, хотя сама трахалась с миллионом парней.

Я расправил плечи и приоткрыл губы, чтобы заговорить, но ладонь Моники, звонко приземлившаяся на мою щеку, меня опередила. Если не ошибаюсь, прошло почти два месяца с тех пор, как Моника в последний раз дала мне пощечину, это был новый рекорд.

– Серьезно, Лэндон? Ты играешь в бутылочку с другой девушкой? С моей подругой?! – выкрикнула она, затаив дыхание.

Ее глаза наполнились слезами, в то время как толпа, замерев в ожидании, продолжала внимательно следить за происходящим. Если и были две вещи, на которые всегда можно было положиться, так это на драматизм Моники и на любопытство случайных людей, жаждущих понаблюдать за каким-нибудь скандалом.

Забавно, что при всем том дерьме, которое Моника выливала на Шей у нее за спиной, она называла ее своей подругой. Думаю, что она не выносила Шей даже больше, чем я. Казалось, Моника даже завидовала тому, как я ненавижу Шей, что лишь усиливало ее отвращение к ней. Иногда меня раздражало то, что она говорила о Шей, и то, как низко она опускалась, поливая грязью девушку, которую я ненавидел. Как ни странно, я нередко защищал Шей, до которой мне не должно было быть никакого дела. Как у человека может хватать смелости вставать на защиту своего врага в личной беседе и при этом обращаться с ней, как с дерьмом, на публике? Я был невероятным козлом.

Я был готов ей ответить, но не успел произнести ни слова, потому что она снова ударила меня по щеке.

Толпа загудела.

Ладно, это было даже немного смешно.

Ликующая толпа возмутила Монику. В своем нынешнем состоянии она стала чересчур самоуверенной. Когда она подняла руку, чтобы снова дать мне пощечину, я остановил ее, схватив за запястье.

Один шлепок – хорошо, так уж и быть. Честно говоря, это была своего рода карма. Две пощечины я тоже мог стерпеть. Иногда я вел себя довольно дерьмово в наших и без того токсичных отношениях. Но три пощечины?

Ты жадничаешь, Моника.

Я наклонил голову, одарив ее легкой ухмылкой и коронным щенячьим взглядом.

– Прости меня, хорошо?

Я не знал, за что именно извиняюсь, но девушкам, похоже, нравилось слышать такое от парней.

– Как угодно, Лэндон. Ты – придурок.

Я видел, что она улыбается, – ей это нравилось. Хоть кому-то здесь весело. Мое лицо до сих пор горело от пощечин.

Я все еще жив.

– Не волнуйся, Моника. Ничего не было. Поверь мне… – Шей оглядела меня сверху вниз с презрением во взгляде. – Между нами никогда ничего не произойдет.

Она развернулась и ушла. По какой-то причине я почувствовал желание последовать за ней и рассказать ей, почему она ошибается и как я собираюсь проникнуть в ее душу, словно яд, и как однажды ей придется выводить этот яд из своего сердца. Но я остался на месте.

Мой взгляд метнулся к толпе, окружившей меня и Монику.

– Займитесь делом или проваливайте, – прошипел я, глядя на людей.

Они поспешили вернуться к вечеринке, оставив меня и Монику наедине.

– Ты мне противен, – пробормотала она, стоя на высоких каблуках, которые, вероятно, убивали ее ноги. – Ты ничего не стоишь. Знаешь, что? Ты абсолютно ничтожен.

Я вздрогнул.

– Ты пьяна.

– Это вечеринка – тут все пьяны… кроме тебя и Маленькой Мисс Совершенство, – усмехнулась она.

Вот и она, та самая очаровательная Моника, которую я знаю.

– Бьюсь об заклад, эта зануда трахается под заглавную песню из «Соседство мистера Роджерса»^[16].

Я почти ее не слушал. Как правило, я пропускал мимо ушей ее комментарии, потому что многое знал о ее жизни. Я знал, какой беспорядок там творится. Видел все ее мятые страницы и погнутые уголки. Некоторые главы ее книги были вырваны, чтобы скрыть от окружающих самые темные части ее личности, и я был единственным, кому было позволено их прочитать. Если бы ей понадобилась боксерская груша, я бы с легкостью выдержал ее удары, но это не означало, что на мне совсем не оставалось синяков и ссадин.

– Пожалуй, тебе пора домой, – предложил я.

– Я все равно планировала уйти. Твоя вечеринка удалась, – сказала она, перебрасывая волосы через плечо. – Не забудь искупаться в бассейне, Лэндон, в честь твоего дяди, – пробормотала она, уходя.

Зачем ей это делать?

Зачем ей говорить такие вещи? Чтобы меня позлить? Чтобы причинить мне боль? Чтобы знать, что страдает кто-то, кроме нее самой?