Глава 7. Обеденный шпион

Вмарте 1953 года умер Сталин. Отношения между советским блоком и Западом стремительно улучшались^[218], и Блейка с его сокамерниками скоро освободили. Коммунистические державы устроили им роскошное путешествие домой: на первом же промежуточном пункте за пределами Северной Кореи, в китайском пограничном городе Даньдун, «бывшие пленники нежились в чудесной городской бане, надраивая себя душистым мылом и радостно напевая детские песенки», пишет Фогель^[219]. 22 апреля вся британская группа приземлилась в Эбингдоне на самолете Королевских ВВС. Собравшаяся на аэродроме толпа встретила их гимном «Восхвалим мы Творца»^[220]. Блейку слышалась в этих словах «невероятная ирония. Мало кому захочется сказать спасибо за мое возвращение. Я понимал: я уже совсем не тот человек, которого они ждали»^[221].

Но, как и остальных членов группы, Блейка встречали как героя. В телехронике видно, как он, улыбаясь, спешно спускается по трапу самолета – франт с заостренной бородкой и в элегантном пиджачке. Он машет рукой, затем направляется к матери и целует ее в обе щеки, как это принято в Европе.

Телерепортер задерживает его вопросом: «Как вас там кормили, мистер Блейк?» С характерным для середины XX века кембриджским выговором, быть может, специально, чтобы аристократичнее выглядеть на телеэкране, Блейк отвечает: «Ну, кормили достатошно, но весьма однообразно». Журналист настаивает: «А не было ли каких-то странных продуктов?» Блейк не увиливает: «Нет, в основном только рис и репа»^[222].

Хотя двумя годами ранее Берджесс и Маклин разоблачили себя, сбежав в СССР, в СИС, похоже, никому в голову не приходило, не переманили ли Блейка в плену на сторону противника. Его с радостью встретили на службе после всего пары дней формальных опросов^[223], после чего отправили на несколько месяцев в отпуск. В сентябре 1953 года он начал работать в лондонском отделении службы по адресу Карлтон-Гарденз, 2, в роскошной усадьбе с лепниной, где в Первую мировую войну недолго размещался лорд Китченер. Во Вторую мировую войну ее сильно разбомбили^[224], но здание осталось излюбленным местом элитных шпионов: оно располагалось в укромном уголке с видом на Мэлл, при этом до клубов и пивных Вест-Энда было рукой подать.

В Корее Блейк нахватался категорически небританских привычек. Еще в плену он взял обыкновение дремать после обеда, а по офису любил расхаживать босиком. Кукридж, по-видимому, имевший надежные источники в СИС эпохи Блейка, рассказывает: «Порой он разувался, снимал носки и ковырялся в пальцах, что многие находили „чрезвычайно отвратительным“ и списывали на иностранное происхождение Блейка»^[225]. Тем не менее его считали, как писал Джон Ле Карре, «героем, освобожденным из северокорейского плена, и гордостью Британской секретной службы»^[226].

Однако он был еще и агентом КГБ под кодовым именем Диомид (Алмаз)^[227]. Начиная с 1953 года и далее он не покладая рук работал одновременно на две спецслужбы. По словам Ле Карре, обе стороны «считали [его] весьма ценным кадром»^[228]. В другой книге, в пассаже, который следует сразу за отступлением про Блейка, Ле Карре объясняет:

Если затаившийся предатель, с одной стороны, будет из кожи вон лезть, чтобы подорвать работу собственной службы, с другой – он постарается сделать там успешную карьеру, продумывая удачные ходы и эффектные тактики, без которых ее не оправдать, да и в целом выдавая себя за способного, надежного малого, доброго путника в ночи^[229].

Говоря словами Клема Сесила, Блейк стал «обеденным шпионом»^[230]. Как только он оказывался предоставлен самому себе в Карлтон-Гарденз, пока его коллеги выходили куда-нибудь пообедать, он брал свой миниатюрный фотоаппарат «Минокс» и спокойно снимал британские документы. Годы спустя на вопрос о шпионской романтике бондианы он отмечал: «Смею вас заверить, нет ничего романтического в том, чтобы целый день ходить с примотанным между ног фотоаппаратом»^[231].

Для КГБ Диомид был идеальным агентом. Он был профессионален, ангажирован и работал в самом центре вражеской территории. Его интересовали не деньги, а коммунистические идеалы, поэтому искушения подделать или приукрасить недостоверные сведения, чтобы выгодно их продать, у него не было. СИС неосмотрительно предоставляла ему обширнейший доступ к материалам, о чем можно судить по его дальнейшим заявлениям, что он выдал сотни агентов службы.

В КГБ его ценили столь высоко, что в Лондон был направлен сотрудник, основной задачей которого было курировать Блейка. Сергей Кондрашов, владевший английским, немецким и французским языком, поступил на службу в КГБ в 1944 году При приеме на работу он рассказал – как на духу, – что его родители – обычные московские конторские служащие, но не упомянул, что некоторые его предки были когда-то богатыми помещиками. Всю свою карьеру в КГБ (которая продлится до 1992 года) Кондрашов беспокоился, что тайну его происхождения однажды раскроют.

В своей деятельности он сопровождал иностранных гостей в поездках по СССР, приглядывал за советскими писателями и допрашивал обреченного шведского героя войны Рауля Валленберга^[232] в тюрьме (хотя кто он, Кондрашов узнал лишь много позже)^[233].

Лондон стал его первой иностранной командировкой. Кондрашов готовился, штудируя карты города и изучая досье КГБ на Блейка. Он носил серые фланелевые брюки и синие блейзеры – то ли чтобы не слишком выделяться в Британии, то ли ему просто нравился такой стиль^[234]. В Лондоне для прикрытия он занимал должность первого секретаря посольства СССР по культурным связям. Он сопровождал приезжавших сюда советских скрипачей и шахматистов, покупал билеты на спортивные мероприятия для советских сановников и попутно общался с большинством британских двойных агентов того времени^[235]. Алистер Уотсон, коммунист, выпускник Кембриджа, который был как минимум знаком с рядом агентов КГБ, вспоминал: «Терпеть не мог этого типа. Ужасный мещанин, да еще и с пуделем»^[236].

Первая лондонская встреча Кондрашова с Блейком произошла в один туманный октябрьский вечер 1953 года. По пути к условленному месту в Белсайз-Парк Блейк испугался, заметив поджидавший на углу полицейский автомобиль, и готов был уже развернуться, но, к счастью, оказалось, что полиция караулит там какого-то преступника^[237]. Встреча состоялась, и Блейк дебютировал блестяще: он передал полные сведения прослушки телефонов и жучков, установленных СИС для перехвата советских переговоров в Вене и по всей Западной Европе^[238]. Блейк отмечал, что Кондрашов, «само собой», остался доволен. Качество материалов почти гарантировало, что Блейк вовсе не подсадная утка британцев и всерьез работает на КГБ. «Английские спецслужбы вряд ли допустили бы передачу таких сведений»^[239].

Кондрашов позже вспоминал: «Мы были потрясены, как глубоко британцам удалось внедриться со своей прослушкой в наши тайны»^[240]. После окончания холодной войны он рассказывал своему бывшему коллеге из ЦРУ Тенненту «Питу» Бэгли, что благодаря Блейку в КГБ поняли, «насколько недооценили угрозу технического проникновения в свои официальные зарубежные представительства и какими утечками чреваты эти прослушки и жучки». По словам Кондрашова, это вдохновило Советы «развивать собственный потенциал – рыть собственные тоннели»^[241].

В чем-то отношения между шпионом и куратором интимнее брака. В те годы Кондрашов был единственным собеседником Блейка, который знал о нем правду, и единственным, кому он мог эту правду рассказать. Стоило Кондрашову оступиться – и остаток своей жизни Блейк провел бы в тюрьме. Раз в три недели они встречались в лондонских автобусах или на пригородных улочках, где Блейк передавал куратору свою добычу^[242]. Всякий раз, когда очередные данные венской прослушки отправлялись в британские и американские службы, одну копию с пометой «Экземпляр для Москвы» Блейк передавал и Кондрашову^[243].

Блейк постоянно подвергал себя огромному риску. «Контакт, – говорил он, выступая в Штази, – всегда один из наиболее опасных моментов в жизни шпиона»^[244]. В КГБ считали (и, возможно, не ошибались), что некоторые таксисты и постовые в Лондоне были глазами и ушами МИ-6. Однажды, после того как Блейк не появился на запланированной встрече, а потом пропустил и согласованную запасную, Кондрашов не на шутку разволновался: «Понять это способен только агент спецслужб или родитель». До окончательной контрольной явки – на оговоренных местах в лондонском кинотеатре – оставался еще месяц. Когда Блейк появился, Кондрашов «облегченно вздохнул», с профессиональным сочувствием пишет Бэгли^[245]. При этом куратору всегда казалось, что Блейк спокоен и не теряет самообладания: «Я не припомню, чтобы при мне он хоть раз сильно разволновался»^[246].

Василий Дождалев, другой куратор, долгое время работавший с Блейком, вспоминал, как тот сообщил сведения о намерении некоего советского дипломата перебежать на сторону противника. Проведя расследование, КГБ пришел к выводу, что донесение – фальшивка. По версии Дождалева:

Было очевидно, что британцы хотят испытать Блейка. Я сказал ему: «Они хотят проверить, не шпион ли ты». Он умолк, но не подал вида, что испугался. И мы совершенно спокойно планировали дальше наше будущее сотрудничество. Человек менее отважный предложил бы приостановить работу или отказался бы от нее. Но Джордж продолжил трудиться, в полной мере осознавая угрозу^[247].

Блейк, в свою очередь, восхищался профессионализмом своих кураторов из КГБ. Его поразило, что, хотя у СИС в Лондоне было помещение напротив советского посольства и служба фотографировала каждого, кто входил в здание и выходил из него, на встречи со своим агентом сотрудники КГБ умудрялись проскользнуть незаметно. Блейк также рассказывал Штази: «Должен сказать – и да простят меня наши друзья в России, – что, пусть русские и не славятся пунктуальностью, советские товарищи из КГБ всегда появлялись на месте с точностью до минуты». Сидевшие в зале немцы прыснули от смеха^[248].

С 1953-го и до своего разоблачения в 1961 году Блейк передавал КГБ любые сведения, которые только попадали ему в руки. ЦРУ в 1996 году утверждало: «Согласно подсчетам США, он снабдил Советы документальными материалами объемом в 4720 страниц»^[249]. Часть этих материалов могла использоваться для шантажа^[250]. Из некоторых переданных им документов у СССР складывалось представление о позиции Великобритании в переговорах на международных саммитах второй половины 1950-х^[251].