На следующее утро мы отправились к пирамидам. Сев в двуколку, мы пересекли остров Гезиру с его рощами гигантских лебахий и по небольшому мосту, построенному по английскому проекту, выехали на западный берег. Миновав зоосад в предместье Гизы, а затем свернув в направлении Эль-Харам, мы пересекли район каналов и бедняцких лачуг. Внезапно из утреннего тумана перед нами предстал, отражаясь во многочисленных лужах, объект нашей поездки. Сорок веков смотрели на нас с вышины этих пирамид, молвил в этом самом месте своим солдатам Наполеон.

Дорога начала крутой подъем, и мы достигли посадочной платформы между трамвайной станцией и отелем «Мина-Хаус». Абдул Рейс, предельно быстро раздобывший нам билеты, казалось, прекрасно ладил с толпящимися здесь шумливыми бедуинами, жителями окрестных деревень, считавшими чуть ли не долгом своим докучать каждому встречному путешественнику. Он старался не подпускать их к нам. Раздобыв отличную пару верблюдов для нас, сам гид взобрался на осла и поручил вести наших животных группе мужчин и подростков, которые скорее обернулись для нас лишними тратами, чем подспорьем. Местность, которую нам предстояло пересечь, была настолько коротка, что вряд ли была необходимость и в верблюдах, но мы не жалели о том, что обогатились таким опытом – ездой на славных «кораблях пустыни».

Пирамиды были возведены на выдающемся каменном плато, близ самой северной группы усыпальниц, строившейся исключительно для мемфисской знати. Мемфис, деливший с пирамидами один речной берег, ныне не был столицей Египта; строго говоря, он вовсе прекратил свое существование. Период его расцвета остался в далеком прошлом – между 3400 и 2000 годами до нашей эры.

Самая большая пирамида, расположенная ближе всех к современной дороге, была возведена фараоном Хеопсом – или, если угодно, Хуфу – в ту памятную плодотворную эпоху. Высотой она сравнима с телебашней. Юго-восточнее нее стоит вторая пирамида, выстроенная фараоном Хефреном на полвека позже – пусть она чуть меньших размеров, смотрится даже внушительней первой, из-за поднятого выше уровня песков фундамента. Значительно меньшая третья пирамида – усыпальница фараона Микерина – относится приблизительно к 2700 году до нашей эры. На краю плато, прямо к востоку от второй пирамиды, восседает исполинский Сфинкс, лицу которого, как издавна принято считать, придано портретное сходство с фараоном Хефреном, – безмолвный, сардонический и невероятно мудрый. Существует множество жутких историй о том Сфинксе, каким он был до преображения в Хефрена – впрочем, какими бы ужасными ни были его прежние черты, древний царь мудро заменил их своими, дав людям смотреть на этого колосса без страха и содрогания.

Малые, не представляющие большого интереса пирамиды и остатки разрушенных малых пирамид рассеяны по всему плоскогорью – то тут, то там проступают следы гробниц и захоронений, принадлежащих жрецам и священнослужителям меньшего ранга. Эти гробницы изначально обозначались с помощью усеченных пирамид вокруг помещенных на большей глубине надгробий. Традиционно эти мастабы находились лишь на мемфисских кладбищах – в Гизе подобные зримые приметы были разрушены временем или уничтожены мародерами; остались только высеченные из камня надгробия, занесенные песком либо же расчищенные археологами – одно лишь доказательство былого существования. Каждая гробница сообщалась с часовней, в которой жрецы и родственники поминали умершего, оставляли подношения и читали молитвы витающей здесь ка. У небольших гробниц были свои малые часовни, расположенные прямо в мастабах или надстройках; часовни пирамид, в которых покоились фараоны, были обособленными храмами. Они имелись в восточной части каждой такой пирамиды и были соединены мощеной дорожкой с центральным храмом или же монументальной аркой, поставленной у края каменистого плато.

Именно у входа в центральный храм была обнаружена диоритовая статуя Хефрена в натуральную величину. Ныне она хранится в одном из музеев Каира – статуя, пред которой я побывал лично, пред которой испытал благоговейный трепет. Произведены ли сейчас раскопки этого величественного сооружения, я не могу сказать с уверенностью, но в тысяча девятьсот десятом году основная его часть находилась еще под землей и по ночам вход в него был прегражден вооруженной охраной. Всеми работами тогда руководили немцы. Я многое бы отдал – принимая во внимание свой опыт, а также распространяемые бедуинами слухи, – чтобы узнать, что же произошло в поперечной галерее, где статуи фараона были обнаружены в непосредственном соседстве со статуями бабуинов и других животных.

Дорога, по которой мы в то утро ехали верхом на верблюдах, резко забирала влево от полицейского управления, почты, аптеки и магазинов, круто спускаясь на юго-восток, и там окончательно сворачивала к каменному плато, сталкивая следующего по ней лицом к лицу с великой пустыней и не менее великой Пирамидой. Мы проехали мимо гигантской каменистой клади, завернули с восточной стороны и посмотрели вниз, на парк малых пирамид, за которыми извечный Нил, блестя на солнце, нес свои воды на восток. Крупнейшее из сооружений этого парка лишилось изначальной облицовки, придававшей в свое время завершенность и гладкость монументальной фигуре, – время обнажило серость каменной кладки; но его более удачливые сестры-пирамиды сохранили свою цельность и задуманную древними зодчими эстетику.

Подойдя к Сфинксу, мы молча застыли под взглядом его слепых глаз. На широкой каменной груди исполина с трудом читался символ Ра-Горахти, за копию которого принимали Сфинкса в более поздних династиях. Хоть надпись между огромными лапами чудовища и была сокрыта песком, мы вспомнили о ней – слова принадлежали Тутмосу IV и описывали откровение, что посетило его пред наследованием престола. Суть откровения того вселяла страх перед улыбкой Сфинкса и пробуждала в памяти подробности легенд о подземных лабиринтах, расположенных под исполином, – лабиринтах, ведущих вниз на такие глубины, на которые не каждый осмелится посягнуть, глубины, связанные с тайнами более древними, чем открывшийся нам династический Египет. Секреты антропоморфных зверей-богов нильского пантеона! Именно они побудили меня задаться кошмарным в своей невинности вопросом, скрытый подвох коего стал понятен мне лишь позднее.

Понаехавшие отовсюду туристы мало-помалу нагнали нас, и мы направились от них прочь, к занесенному песком Храму Сфинкса – центральному храму при второй пирамиде. Большая его часть все еще находилась под землей, во власти песков. Спешившись, мы спустились по проходу вполне современного облика в гипсовый коридор, а из него перешли в колонный зал – и чувствовал я, что Абдул, равно как и местный немецкий гид, показывает нам не все, что здесь можно было увидеть.

Нашему досмотру подверглись вторая пирамида с характерными руинами восточной часовни, третья пирамида с ее миниатюрными южными сателлитами и разрушенным храмом, каменные надгробия и могилы представителей четвертой и пятой династий и, наконец, знаменитая усыпальница Кэмпбелла, зияющая черным провалом в пятьдесят три фута глубиной с возлежащим на дне саркофагом. Один из наших погонщиков очистил его от песка, спустившись в головокружительную бездну на веревке.

Тут от великой пирамиды до нас донесся гомон. Это бедуины осаждали группу туристов, наперебой предлагая на спор совершить скоростное восхождение на вершину пирамиды. Говорят, рекордное время для такого подъема и спуска – семь минут, но диковатые дети песков заверяли нас, что способны уложиться и в пяток, был бы только необходимый стимул в виде щедрого бакшиш.

Никакого стимула они не получили, зато Абдул по нашей просьбе сводил нас на вершину пирамиды – оттуда мы получили возможность полюбоваться не только небывалой красоты видом далекого, мерцающего огнями Каира, увенчанного золотисто-лиловыми вершинами гор, но и всеми пирамидами в этой округе, от Абу Рош на севере до Дашура на юге. Сооружение Саккара, являющее собой пример эволюции невысокой мастабы в собственно пирамиду, заманчиво проступило в песчаной дали. Как раз недалеко от этого места была обнаружена знаменитая гробница Пернеба – более чем в четырехстах милях севернее фивейской Долины Царей, где покоится Тутанхамон. И вновь я вынужден замолчать, испытывая истинный благоговейный восторг. Вид той классической древности – вкупе с тайнами, которые каждый здешний монумент, казалось, хранил и вынашивал в себе, – наполнили меня глубоким почтением и трепетом, каковой я давно уже ни пред чем не испытывал.

Устав от крутого подъема и чувствуя отвращение к назойливым бедуинам, которые дошли до того, что уже пренебрегали всеми правилами приличия, мы упустили возможность пройти по тесным внутренним ходам открытых пирамид, хотя и видели, как некоторые особо упорные изготовились к вояжу по душным лабиринтам величайшего памятника фараону Хеопсу.

Когда мы, снова заплатив, отпустили наших местных проводников и поехали обратно в Каир с Абдулом Рейсом под слепящим полуденным солнцем, мы волей-неволей стали сожалеть об утерянном шансе. Столько интересного рассказывали об этих подземных ходах! Конечно, не в справочниках для туристов – те, по традиции, предоставляли в ваше распоряжение лишь скупые и скучные описания; но какие ходили истории вне тех мертвых страниц! Входы в подземные пассажи были опечатаны некоторыми собственниками-археологами – якобы для сохранения целостности и взятия различных проб, но кто знает, что они скрывают на самом деле?

Конечно, на поверку часто оказывалось, что слухи эти были безосновательными, но любопытно было иной раз призадуматься над той категоричностью, с какой посетителям воспрещалось входить в пирамиды по ночам или забираться в самые нижние ярусы и подземную часть Великой Пирамиды.

Возможно, последнее было банальным психологическим давлением, желанием заставить ослушавшихся чувствовать себя как бы заживо погребенными под гигантским монументом из прочной каменной клади, откуда выход был возможен лишь по туннелю, в котором взрослому человеку даже не разогнуть спины. А если такой проход пострадает – скажем, его завалит или занесет? Да, было в этих предосторожностях рациональное зерно, но искушение порой идет наперекор всем доводам разума – мне ли об этом не знать! При первой же возможности мы решили вернуться на плато еще раз… и, к слову, мне представился шанс значительно раньше, чем ожидалось.

В тот же вечер, когда члены нашей группы, утомившись после напряженного дня, отправились отдыхать, я пошел погулять с Абдулом Рейсом по живописному арабскому кварталу. Хотя я видел его днем, мне хотелось побродить по узким улочкам и базарам в сумерках, когда густые тени и мягкие отблески света привносили в пейзаж романтический флер фантастики. Прохожих становилось все меньше, но те, что оставались, шумели за десятерых. В Сукен-Наххазине, египетском городе мастеров, мы столкнулись с компанией веселящихся бедуинов. Их явный предводитель, дерзкий молодой человек с крупными чертами лица и вызывающе вздернутым подбородком, обратил на нас внимание. Очевидно, он узнал, не проявив при этом большого дружелюбия, моего опытного, но, признаться, надменного и расположенного к насмешкам проводника.

Возможно, думал я, ему ненавистно было то странное сходство улыбки Абдула Рейса с полуулыбкой Сфинкса, которое и я часто про себя отмечал; или, может быть, ему не нравился низкий, замогильный голос Абдула. Во всяком случае, обмен любезностями на местном диалекте был оживленным; недолго думая, Али Зиз – так звали незнакомца – стал с силой тянуть Абдула за халат. Последний тут же ответил ему взаимностью, приведшей к горячей схватке, в которой оба противника потеряли свои головные уборы (а к ним, замечу, у арабов особое отношение). Потасовка грозила обернуться настоящей дракой, если бы я не вмешался и не растащил их по сторонам, приложив к тому немалое усилие.