Я потом тоже искал эти чертовы негативы. Фотография младенца, представляете? Ладно, не буду вас мучить хотя бы по этому пункту. Скажу сразу: отыскать негативы не удалось. Помимо предположения о том, что они сгорели вместе с самолетом, если вообще существовали не только в воображении Витралей, у меня родилась еще одна гипотеза. Лично я всегда думал, что Леонс де Карвиль организовал проникновение в квартиру Паскаля и Стефани еще до того, как мысль о негативах посетила полицейских, и на всякий случай уничтожил все доказательства, связанные с ребенком. Он был вполне способен на что-нибудь в этом роде. Можете сами делать вывод о том, какими возможностями он обладал.

Судью Ледриана бросило в пот. Шарф живой змеей скользил у него по плечам. От дела начинало отчетливо попахивать юридической головоломкой.

– Ладно, – сказал он. – Мы рассмотрели почти все вероятности. У Эмили Витраль были другие родственники? Или тут тоже тупик?

– Похоже на тупик, – ответил комиссар Вателье. – Стефани была сиротой. Мать отказалась от нее в роддоме. Девочка воспитывалась в детском доме фонда Отея, в Руане. В шестнадцать лет познакомилась в кафе с Паскалем Витралем и влюбилась в него без памяти. Одним словом, у Эмили – если выжила в катастрофе именно она – в жизни не осталось никого, кроме деда с бабкой, Пьера и Николь Витраль, и старшего брата Марка.

Судья Ледриан стоял у окна, устремив взгляд вдаль и ввысь, над огнями Эйфелевой башни, словно искал в небе путеводную звезду, способную в ночь на Рождество указать ему путь в свой Вифлеем.

Я мог бы еще долго пересказывать, о чем они спорили, приводя друг другу самые разные аргументы и контраргументы. Помимо пленок с записями заседаний рабочей группы, имеются материалы расследования – почти три тысячи страниц, – на протяжении нескольких недель скопившиеся у судьи Ледриана. Я прочел их все. Про документы из своего личного архива я пока не говорю. Не бойтесь, к ним я еще вернусь, во всяком случае, к тем деталям, которые мне представляются важными. Однако я думаю, вы уже начали понимать, в какое трудное положение было поставлено следствие. Разрешить дилемму оказалось не так-то просто.

На какую сторону должна упасть монета? За все эти годы я так и не приблизился к разгадке тайны.

Оставляю вам в наследство все собранные мной доказательства. Попробуйте, может, у вас получится…

Слышу, слышу ваши протестующие возгласы.

А как же наука? Одежда? Анализ крови? Цвет глаз? И все прочее?

Скоро вы все узнаете.

И поверьте, не разочаруетесь.

8

2 октября 1998

09:35

Марк проглотил остатки круассана. На часы он больше не смотрел: что толку, если стрелки замерли как приклеенные. Не смотрел на хорошенькую студентку с ярко-синими глазами, сидевшую напротив. Не смотрел на Мариам, вид которой действовал ему на нервы. В баре «Ленин» стоял гвалт. На площади перед университетом, впрочем, тоже. Вряд ли откровения Гран-Дюка снимут все его сомнения, но все-таки он дочитает их до конца.

Потому что Лили так захотела…

Дневник Кредюля Гран-Дюка

Две недели спустя, 11 января 1980 года, судебный следователь Ледриан снова собрал совещание рабочей группы. Те же персонажи, то же место, тот же кабинет в здании на авеню Сюффрен – правда, на сей раз заседание проходило в утренние часы. Эйфелева башня расплывалась в промозглом тумане. Прохожие, шагая по мокрым тротуарам, не видели собственных ботинок. Змеилась очередь туристов под зонтиками. Поблизости от главной достопримечательности Парижа не было ни одного места, где можно было бы укрыться от дождя, даже простых стеклянных навесов.

Проклятье. И погода собачья.

Судья Ледриан чувствовал, что ему грозят крупные неприятности. Начальство прозрачно намекнуло, что симпатии наиболее влиятельных в обществе лиц, бесспорно, на стороне Карвилей.

Судья не был глупым человеком, он правильно расшифровал послание. Но работать он мог только с теми данными, которые имелись в деле. Или они рассчитывают, что он займется фабрикацией фальшивых доказательств?

Доктор Моранж завершил свой отчет рассказом о результатах анализа крови. Он принес с собой копии бумаг, испещренных сложными формулами.

– Итак, резюмирую, – сказал доктор. – У спасенной девочки самая распространенная группа крови, А+, как у более чем сорока процентов французского населения. Из больничных архивов Дьеппа и Стамбула мы узнали, что у Эмили Витраль и Лизы-Розы де Карвиль была та же группа крови. Самая распространенная, то есть А+.

Естественно, подумал судья Ледриан.

– А какие-нибудь еще выводы ваши анализы позволяют сделать? – сварливо спросил он.

Моранж терпеливо пустился в объяснения:

– Поймите одно. Анализ крови позволяет исключить вероятное родство, но не подтвердить его. Мы можем утверждать, что родственная связь не исключена, только в том случае, если речь идет о наличии мало распространенного резус-фактора или редкого генетического заболевания. Ни того ни другого у нас не наблюдается. Наука не в силах установить происхождение этого ребенка.

Так и вижу, как при слове «наука» вы презрительно хмурите брови. А как же генетика? Анализ ДНК, тест на установление отцовства и прочее бла-бла-бла? Но не забывайте, что шел 1980 год! Анализы ДНК тогда многим казались научной фантастикой. Первый в мире судебный процесс с привлечением доказательств в виде тестов ДНК состоялся в 1987 году. Так что учитывайте фактор времени. Впрочем, уверяю вас, к вопросу о ДНК мы еще вернемся, – очевидно, что рано или поздно его пришлось бы поднять. Правда, девочка к тому времени успела вырасти, и условия задачи кардинальным образом изменились. А наука… Наука не дает ответов на все вопросы, и вы в этом вскоре убедитесь…

Итак, в 1980 году эксперты, собравшиеся на авеню Сюффрен, делали что могли. Доктор Моранж выложил на стол серию фотоснимков.

– Мы обратились к специалистам лаборатории в Медоне. Они разработали компьютерную программу искусственного старения. То есть попытались смоделировать облик ребенка через пять, десять, двадцать лет…

Судья бросил взгляд на снимки и раздраженно произнес:

– Неужели вы думаете, что я стану принимать решение на основе подобного бреда?

В этом он был прав, по меньшей мере частично. На смоделированных фотографиях искусственно состаренная девочка больше походила на Витралей, чем на Карвилей, но сходство было весьма и весьма отдаленным. Адвокаты Карвилей разнесли методику в пух и прах. Сегодня, спустя восемнадцать лет, в течение которых я своими глазами наблюдал, как росла и менялась девочка, я могу вам сказать: методика искусственного старения – действительно полная чепуха!

– Остается цвет глаз, – продолжал доктор Моранж. – Единственный характерный признак спасенного ребенка. В таком нежном возрасте у детей редко бывают глаза столь интенсивного голубого цвета. С годами они могут потемнеть, но, как бы там ни было, это генетическая особенность…

Слово взял комиссар Вателье:

– По свидетельству деда и бабки Витралей, друзей семьи и медицинского персонала роддома, у маленькой Эмили были светлые глаза, с намеком на голубизну. Такие же светлые, как у ее родителей, родителей родителей, да и вообще у всех Витралей. Напротив, со стороны Карвилей мы имеем темные волосы и карие глаза. Со стороны Бернье – то же самое, я проверял.

Судья Ледриан был на грани нервного срыва. Ситуация складывалась явно не в пользу Карвилей. Сыщик его просто бесил. На улице моросящий дождь перешел в ливень. Самые стойкие из туристов продолжали толпиться у подножия Эйфелевой башни, образовав крышу из зонтов, – словно древнеримские легионеры, построившиеся «черепахой» и готовые штурмовать стены крепости. Судья поднялся и включил в помещении свет. Шарф соскользнул с правого плеча, но он его не поправил.

– Ну и что? – наконец сказал он. – Это лишь предположение, но никак не доказательство. Всем известно, что у темноволосых и кареглазых родителей может родиться ребенок с глазами любого цвета…

– Это правда, – признал доктор Моранж. – Вопрос вероятности, не более того…

Вероятность… Пока она явно не благоволила Карвилям. Хорошо помню, что несколько недель спустя журнал «Наука и жизнь» опубликовал статью, в которой на примере «чудом спасшегося ребенка с горы Мон-Террибль» объяснялось, почему генетика не способна с точностью предсказать внешний облик человека на основе физических данных его родителей. Я всегда подозревал, что публикацию прямо или косвенно организовал Леонс де Карвиль. Слишком уж вовремя она появилась…

Судья по громкой связи обратился к сотруднику посольства в Турции Сен-Симону:

– Что насчет одежды? Черт подери, неужели так трудно выяснить, откуда взялась одежда, которая была на девочке в день авиакатастрофы?

Сен-Симон не дал сбить себя с толку.

– Господа, – спокойно заговорил он, – напомню вам, во что именно была одета спасшаяся девочка. Хлопковое боди, белое платьице в оранжевый цветочек, шерстяная кофточка. Мы можем с уверенностью утверждать, что эти вещи были куплены на стамбульском Гранд-базаре, крупнейшем в мире крытом рынке.

Ледриан перебил его:

– Витрали приехали в Турцию всего на две недели! А в Стамбуле вообще провели не больше двух дней! Логически рассуждая, Эмили Витраль должна была быть одета в вещи, привезенные из Франции. Маловероятно, чтобы родители за несколько часов до вылета во Францию нарядили ее в вещи, приобретенные в Стамбуле! Если боди, платье и кофта, в которые был одет ребенок, куплены в Стамбуле, мне представляется очевидным, что этот ребенок – Лиза-Роза де Карвиль. Девочка родилась в Стамбуле…

Сен-Симон не дал ему договорить:

– Видите ли, господин судья, позволю себе заметить, что все эти турецкие одежки, о которых мы говорим, относятся к категории дешевых. Я проверил: они не имеют ничего общего с остальной частью гардероба Лизы-Розы, найденной в шкафах виллы в Джейхане. Я вышлю вам подробный перечень. Лизу-Розу одевали исключительно в фирменные вещи, купленные в Галате, западном квартале Стамбула. Но уж никак не на Гранд-базаре!

Ледриан прервал Сен-Симона, готового представить подробный сравнительный анализ кварталов Стамбула с точки зрения социальных различий.

– Хорошо, присылайте. Я посмотрю. Вателье, что говорят результаты баллистической экспертизы?

Вателье поскреб бороду, бросил на судью неодобрительный взгляд и заговорил:

– Эксперты попытались реконструировать ситуацию. Установить, в какой именно момент ребенка выбросило из самолета. Нам известно, какое место занимал каждый пассажир. Карвили сидели в десятом ряду, чуть позади кабины; Витрали – в середине салона, на уровне крыльев. Следовательно, оба ребенка находились приблизительно на одном и том же расстоянии от дверцы, смявшейся во время удара, благодаря чему образовалось отверстие, через которое и вылетел ребенок. По последнему пункту у экспертов нет расхождений. Я принес копию отчета. Специалисты с точностью подсчитали силу удара, измерили деформацию двери и пришли к единому мнению: живым из этой ловушки могло выбраться существо весом не тяжелее десяти килограммов…

– Хорошо, комиссар, хорошо, – остановил его судья. В тот день на нем был горчичного цвета шарф, худо-бедно гармонировавший с бутылочно-зеленым пиджаком. – Вы слышали о теории Леталандье? Если я не ошибаюсь, профессор физики Серж Леталандье доказал: вероятность того, что тело летело по горизонтальной траектории, ничтожно мала; иными словами, с научной точки зрения менее вероятно, что из самолета выбросило именно Эмили Витраль, потому что она находилась с родителями в середине салона. Что вы об этом думаете, комиссар?

– Откровенно говоря, расчеты Леталандье настолько сложны, что во всей французской полиции, включая подразделение научно-технической экспертизы, не найдется никого, кто осмелился бы их опровергнуть. Однако я вынужден подчеркнуть, что Серж Леталандье – сокурсник Леонса де Карвиля по Политехническому университету и научный руководитель Александра де Карвиля, который писал у него диплом…

Судья посмотрел на комиссара Вателье как на еретика, оскорбившего божество. Он замахал руками и дернул за конец горчичного шарфа – слишком сильно, чтобы выровнять его концы.

– Ну, знаете… Если мы будем подвергать сомнению экспертизу ученых Политехнического…

Вателье улыбнулся: