Зато рыбных консервов, тушенки и ванильных сухарей я привез в достаточном количестве. В холодильнике после непродолжительных поисков была обнаружена кастрюлю с остатками макарон.

Так, что через некоторое время я уплетал за обе щеки макароны с тушенкой, поджаренные на сковороде и залитые парой яиц. После испытанных волнений жор на меня напал капитальный.

Ни оставив на сковороде, ни кусочка, я включил телевизор и стал дожидаться своего напарника, который должен был вскоре придти с работы.

Анатолий Владимирович прибыл точно по графику. Заглянув ко мне в комнату, он довольным голосом произнес.

– Привет отпускник! Я, как увидел твою машину во дворе, сразу понял, что ты прибыл, сейчас переоденусь, потом чайку выпьем, да поговорим, расскажешь, как тебе отдыхалось.

– Да, ты что!!! – удивленно воскликнул он, узнав, что мы с женой были в отпуске на теплоходе Адмирал Нахимов, – Ну, вам крупно повезло, что остались в живых. Ладно, давай рассказывай, как там на самом деле все было, в газетах ведь все не напишут.

И как я не отнекивался, но кое-что рассказать все же пришлось. Семенихин и дальше бы продолжал вытаскивать из меня подробности катастрофы, но я категорически отказался, сказав, что очень тяжело вспоминать все эти события.

В посольстве, если верить собеседнику, ничего нового не случилось. Но меня периодически вспоминали, и больше всех вспоминал атташе, привыкший заскакивать на кухню за пирожками.

Собеседник особо не распространялся, но я понял, его пирожки чем-то полковника не устраивали.

Толя намекнул, что было бы неплохо отметить мой приезд, естественно, он имел в виду водку, привезенную мной из Союза, но у меня на эти бутылки имелись совсем другие планы, поэтому его слова я пропустил мимо ушей.

Сосед особо и не настаивал, прекрасно все понимая.

Так, что спать мы легли рано, чай не водка, много не выпьешь.

Утром, проснулся по будильнику и сразу отправился на пробежку. Все делал тихо, чтобы не разбудить соседа. Тот все еще ощутимо похрапывал.

Когда вернулся, надеясь, что душ будет свободен, в квартире пахло не заваренным кофе, а красками.

Дверь в Толину комнату была распахнута настежь, а сам Толя ожесточенно сдирал шпателем краску с холста, натянутого на мольберт.

– Доброе утро, – поздоровался я, разглядывая в его комнате две большие картины в позолоченных рамках, висящие на стене.

Трудно было удержаться, чтобы не разглядывать тот праздник живота изображенный на них. На обоих натюрмортах горами лежали фрукты, колбасы, жареные поросята и фазаны.

Сейчас же Толян отскребал с холста написанную масляными красками симпатичную зажаренную курицу, лежащую на фарфоровом блюде.

– Чего ты ее сдираешь? – поинтересовался я. – Здорово ведь получилось.

– Понимал бы чего, – кряхтя, отозвался напарник. – Нет в ней жизненной силы, экспрессии нет.

Надо сказать, что похвалил я художника, так на всякий случай, ну не высказывать же сразу настоящее мнение о его произведениях. Зачем отбивать у человека желание творить?

Убрав сторону мольберт, тот снял с себя синий халат, стряхнул с него на развернутую газету остатки краски и сказал:

– Ладно, на утро все закончил, пора завтракать. Скоро на работу.

– Понимаешь, Сашок, – оживленно говорил Толик, немного погодя, размахивая кружкой с кофе. – Я с детства рисовать люблю. Ну, если уроки рисования не считать, до всего сам доходил, самоучкой. Видел, картины на стене? Я их уже здесь рисовал, вроде неплохо получились.

– Надо же, как интересно, – думал я. – Нехилое хобби у моего соседа. У меня профессия повара была, как хобби в прошлой жизни. А у профессионального повара хобби – живопись. Правда, какая-то односторонняя. Еда на блюдах да фрукты на столе и больше ничего.

– Толя, а почему ты рисуешь одни натюрморты? – поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.

Оживление из глаз Семенихина испарилось. Немного помолчав, он признался.

– Саня, таланта мне бы немного не помешало. Не умею людей рисовать, не получаются, и с перспективой беда. Вроде советовался с художниками, а не получается и все.

Зато во всех кабаках, где я работал, мои картины висят, понял? – закончил он на бодрой ноте свое признание.

Пока мы шли к посольству, он все не сходил с этой темы и рассказывал, что в отличие от Москвы, где все от беличьих кистей до хороших красок приходилось доставать по блату, здесь этого добра лежит навалом в магазинах и вроде бы никому не нужно.

Насколько я понял, мой сосед весь тот мизер валюты, который он получил на руки, здесь в Финляндии, успел потратить на свои художественные припасы типа красок, масел, и кистей. Так, что его родне можно будет рассчитывать только на зарплату и чеки, копящиеся на его счете в Союзе.

– Ну, что сказать, молодец, – думал я, шагая рядом с ним. – Такое увлечение стоит уважать.

– Вот ты думаешь, чего это я натюрморты рисую, – перебил мои мысли Толик. – Все очень просто, еще по молодости работал я в одной кондитерской, в Куйбышеве. И там старичок один имелся, делал из крема фигурки на тортах, на работе говорили, что он еще до революции этим делом занимался. Я у него дома побывал, так представляешь, у него карандашных эскизов штук сто на стенах висело, да еще в альбомах сколько, и все фигурки для тортов.

Этот старичок и уговорил меня попробовать самому придумывать эскизы для тортов, а потом дело пошло, я увлекся и начал уже красками рисовать. После его учебы рискнул в Москву податься, у Ирки, жены моей, там тетка жила в пригороде, у нее и поселились. Устроился сначала в ближайшую кулинарию, ну, а затем и на более денежную работу. Настоящий кондитер, Саня, художником должен быть.

– Ого! – мысленно воскликнул я. – Это уже в мой адрес высказывание, мол, сверчок знай свой шесток. Ну, да ладно, я не обидчивый, переживу как-нибудь. Тем более, остался всего год работы в посольстве, в следующем году придется возвращаться в Союз.

В посольстве доложился о выходе на работу коменданту и отправился на кухню.

Зайдя туда, удивленно глянул на столик, за которым мы обычно обедали. На нем стояла ваза с огромным букетом багряных роз.

– Это еще что за сюрприз? – спросил я, подходя ближе и пытаясь уловить запах от полураскрытых бутонов. – Кто тебе такие букеты дарит?

Однако от роз доносился только запах миндаля и карамели и больше ничего.

Толя смотрел на меня с легкой усмешкой.

– Эх, ты, гегемон, – сказал он, наконец. – Понял, как работают профессионалы!? Догадался хоть, что за розы?

– Так ты из марципана их сделал! – восхитился я.

– Хм, дошло, наконец, молодца. Три дня пришлось время выкраивать, чтобы до ума все довести.

Продолжая разглядывать это чудо, я выдохнул:

– Толя, проси что хочешь, только научи, пожалуйста.

Напарник хитро улыбнулся.

– Не переживай, научу, кого другого бы еще подумал, но у тебя должно получиться.

С полчаса мы работали спокойно, а затем к нам началось паломничество водителей и охраны, их всех, конечно, интересовали подробности катастрофы Нахимова и моего чудесного спасения.

И если первому посетителю я кое-что рассказал, то следующих сразу посылал по известному адресу, мотивируя тем, что нужно работать, а не лясы точить.

Однако Никодимова послать не удалось. Тот, заглянув в двери, коротко приказал.

– Красовский, идем со мной.

– Сергей Геннадиевич, дайте, хоть переоденусь, не в этом же прикиде по посольству ходить.

– Хм, я смотрю ты, мастер новые слова, придумывать, прикид, надо же! – Никодимов усмехнулся, и попросил поторопиться.

Когда мы зашли в его кабинет, он нахмурился и сказал:

– Я уже в курсе твоих приключений. Неплохо, что ты держишь язык за зубами и особо не распространяешься на эту тему.

Хотел бы тебя попросить и дальше вести себя подобным образом. Особенно со своими родственниками. Поменьше ужасов рассказывай и больше о том, как хорошо были организованы спасательные работы. Хоть родственники у тебя и престарелые, мало ли где, что ляпнут, а нам в финской прессе плохие комментарии о нашей стране не нужны. Как комсомолец, ты должен понимать, что это вопрос политический.

– Конечно, Сергей Геннадиевич, все ясно, я и так особо не распространялся, очень уж воспоминания тягостные.

– Понятно, понятно, – Никодимов побарабанил пальцами по столу. – Не в службу, а в дружбу, расскажи хоть мне, как там все происходило.

Мысленно вздохнув, я приступил к рассказу.

Надолго Никодимов меня не задержал, получив ответы на интересующие его вопросы, спросил, продолжим ли мы заниматься айкидо, после чего отправил на работу.

Мой новый напарник в отличие от Петровича особым любопытством не страдал, и лишнего, не спрашивал.

Зато по работе, он был намного въедливей. И частенько упрекал меня в криворукости и незнании массы поварских тонкостей.

К вечеру, когда мы, закончив с основной работой, уселись перекусить, он с вздохом сообщил.

– Красовский, ты для меня загадка века. Смотрю на тебя и вижу пацана, недавно надевшего поварской колпак. И никак не возьму в толк, почему при всех этих делах продукт ты зря не переводишь. Хотя ухватки у тебя отработаны.

Скажем, сегодня ты гуляш делал. Дело нехитрое, в любой столовке его приготовят, а я смотрел и думал, что сейчас все это добро у тебя пригорит. Ан, нет, ни фига не пригорело. Вот как это получается? Верил бы в бога, сказал, что тебе он помогает.

Смотря на озадаченное лицо коллеги, я мысленно посмеивался. Ну да, за год учебы и два года работы трудно стать настоящим профессионалом. Но за моими плечами лежала целая жизнь. Надо признаться, что и работа с Петровичем очень помогла. Рядом со специалистом высочайшего класса хочешь, не хочешь, а чему-нибудь научишься. Тем более что он на меня так не наезжал, как Толик.

Но поучиться и у нового напарника было чему. Именно поэтому я полностью взял на себя готовку первых и вторых блюд, оставив ему кулинарию. Если не считать торта птичье молоко, ничем особым в приготовлении сладостей я не блистал.

Ведь знание рецептов, это далеко не всё, что нужно знать для их приготовления. Поэтому я в оба глаза следил, как Анатолий Владимирович священнодействует в своем углу. Из-за чего чуть не пригорел мой гуляш. К счастью, отдельного кулинарного цеха мы позволить себе не могли, и все что творил мой напарник было полностью у меня на виду.

И сейчас вместо роз из марципана, исчезнувших в неизвестном направлении, на его столе красовался круглый кремово-бисквитный торт. Таких красавцев сейчас ни в наших, ни в финских магазинах, днем с огнем было не найти.

Естественно, мне надо было заниматься своими делами, поэтому многие этапы я пропускал, но не без основания надеялся, что за оставшийся год изрядно подниму свое мастерство.

Через пару дней я втянулся в работу, и периодически казалось, что никакого отпуска у меня не было, а все летние приключения просто приснились.

К концу сентября я получил письмо от жены, в котором она с гордостью сообщала, что поступила на заочное отделение Ленинградского финансово-экономического института им. Н. А. Вознесенского.

– Отлично! – удовлетворенно подумал я, читая эти строки. – Не прошли даром мои слова, пусть учится, не всю же жизнь в бухгалтерии зарплату начислять. Хм, а ведь, когда вернусь, она и на меня наедет с требованием учебы. Подобные намеки уже появлялись с её стороны.

Зато второе письмо от нее, пришедшее всего через три дня было полно восторгов. Строительство нашего кооперативного дома, шедшее целый год ни шатко, ни валко, и находящееся на стадии фундамента, вдруг резко ускорилось.

И строители клятвенно обещают осенью следующего года сдать его приемной комиссии.

У меня, в отличие от Люды, эта новость восторгов не вызвала. Цену обещаниям строителей я хорошо знал. Но с другой стороны, будет совсем неплохо, если, вернувшись в Союз, мы переедем в новую квартиру.