Мать Адиля придвигает чашку и, подув, делает осторожный глоток. Наши с Адилем взгляды встречаются. Знаю, что в моем Адиль видит тонны сочувствия, но скрывать его нет сил. Это ведь не только о нем, но и о ней тоже. Гуля-апа немногим старше моей мамы. Столько хорошего еще могло произойти в ее жизни.

– Нужно поговорить, – произношу одними губами.

Сейчас совсем не время для вражды, но в ожидании его реакции внутри все натянуто в напряжении.

– Потом. – Вот и все, что он отвечает.

– Вы гулять выходите, апа? – спрашиваю я, чтобы не позволить повиснуть молчанию.

– Она предпочитает находиться дома. – Адиль смотрит не на меня, а на мать. – Так ей спокойнее.

– Много народа, – расстроенно подтверждает Гуля-апа и отодвигает от себя кружку. Она как-то резко обмякла и сейчас выглядит бесконечно уставшей. Может быть, это действия лекарств, о которых упоминал Адиль. Наверняка среди них есть нейролептики. – Я пойду полежу немного.

Первый порыв – встать, чтобы довести ее до кровати, но предупредительный взгляд Адиля меня останавливает.

Он поднимается из-за стола сам и, смотря, как мать суетливо смахивает хлебные крошки в ладонь, твердо произносит:

– Пойдем, мам. Оставь. Лейла уберет.

Не то чтобы я против убрать со стола, но не могу не подивиться тому, какой же Адиль… Даже правильного слова не могу для него подобрать. По итогу счет между нами по-прежнему равный. Адиль сыграл против меня моим же оружием.

Они покидают кухню, оставляя меня с горкой недоеденных бутербродов и недопитым чаем. К своему Адиль едва ли прикоснулся.

– А Лейла где спать ляжет? – слышится озабоченное из глубины квартиры.

И следом:

– Не переживай. Что-нибудь придумаем.

Я домываю посуду, когда Адиль возвращается. Волна его взгляда ударяет в спину, заставляя вздрогнуть и неловко выронить мыльную губку.

– Поешь бутерброды, – не оборачиваясь предлагаю я, подставляя дрожащую кружку под струю воды. – Тоже, наверное, голодный.

Почти не сомневаюсь, что он проигнорирует мое предложение, несмотря на то что возражения не следует.

– О чем ты хотела поговорить?

Я выключаю воду, смахиваю тряпкой лужицы на столешнице и только потом поворачиваюсь к нему. Адиль стоит возле противоположной стены, по привычке засунув руки в карманы. По его лицу и не скажешь, что он заинтересован или чего-то ждет. В умении демонстрировать невозмутимость на грани равнодушия ему нет равных.

– Давно это у нее? – понизив голос, спрашиваю я. – Что вообще врачи говорят?

– Говорят, что ей нужен уход и что нужно пить таблетки.

– Тебе одному тяжело будет справиться. Ей нужен постоянный присмотр.

– Я в курсе.

– Я могу попробовать поискать сиделку… Поспрашивать у себя на работе.

Говорю и осекаюсь. Сиделка даже на полдня – удовольствие не из дешевых. Откуда мне знать, может ли Адиль себе это позволить.

– Здесь была одна тупорылая, которая дозировку лекарств перепутала. У матери чуть сердце не остановилось.

По тому, как наливается чернотой его взгляд, я понимаю, что Адиль все еще в бешенстве. Здесь я полностью на его стороне. Даже думать не хочу о последствиях подобной халатности.

– Она хотя бы живая отсюда ушла? – пытаюсь пошутить я, чтобы немного разрядить обстановку.

– Пендалями спустил с лестницы, – звучит без толики юмора.

Ко мне возвращается забытое желание тряхнуть Адиля за плечи, чтобы заставить смотреть на меня с живым интересом. Он будто огражден невидимым стеклянным колпаком, через который невозможно пробиться. Отвечает так, будто погружен в собственные мысли и мы с ним едва знакомы.

– В общем, спрошу, – заключая я и, помявшись, спрашиваю: – Ты здесь остановился, я так понимаю?

Адиль кивает. Как же с ним непросто! Но сейчас не получается его обвинять. Я выйду за дверь и вернусь в нормальную жизнь, а ему в одиночку придется нести это бремя.

– А у меня отец здесь живет, – говорю я ни к чему. – Я его раз в пару месяцев навещаю.

Еще один кивок, означающий, что Адиль до сих пор помнит. Мы как-то приходили с ним сюда. Он тогда едва не разбил отцу лицо, потому что тот, будучи в подпитии, обозвал меня малолетней шалавой.

– Он больше не пьет, – зачем-то добавляю я. – Почти. Странно, да, что он и твоя мать теперь живут в одном доме и в одном подъезде?

Адиль переставляет ноги и глубже засовывает руки в карманы.

– Совпадение.

Я чувствую, что на этом все. Вымучивать разговор можно еще долго, но стоит ли оно того? Про себя решаю, что попрошу у заведующего отделением контакт хорошего невролога и разыщу надежную сиделку. Если уж Адиль пригласил одну, значит, деньги у него есть.

– Ладно, я пойду. – Забираю со стола телефон и, не удержавшись, снова смотрю на Адиля. – Уточню по поводу врача и скину тебе контакт… В этом деле лучше иметь мнения нескольких специалистов. Могу передать через Робсона. У меня ведь нет твоего номера.

– Он тот же.

Нервы за секунду превращаются в натянутую тетиву и звенят. Даже дышать становится сложно.

– Тот же я удалила.

Обогнув Адиля, быстро иду в прихожую. Спокойнее, спокойнее. Только что ведь все в порядке было? Дыши.

Он выходит следом и молча наблюдает, как я обуваюсь.

– На машине?

Я мотаю головой.

– Такси.

Тяжелый вздох, пауза, которая будто бы призвана что-то решить. Звяканье ключей, шорох надеваемой обуви.

– Пошли. Отвезу.

15

Я ужасно слабохарактерная, ну или просто дура, если, не сказав ни слова возражения, сажусь в его машину. Да, тот пыльный мерседес действительно принадлежит Адилю.

Внутри он не такой грязный, как снаружи, хотя и стерильной чистотой, какая обычно царит в салоне Диминого порше, похвастаться не может: на полу валяется пустая банка от колы, на консоли – ворох чеков. Это я, конечно, придираюсь. Не всем же быть помешанными на чистоте.

– Адрес скажи.

Тон Адиля не назовешь дружелюбным, но и враждебным – тоже. Для человека, который не утруждается быть милым, он скорее нейтральный.

Я называю нужную улицу и только потом осознаю, насколько это отвратительная идея – приехать на машине бывшего парня к дому, где живешь с настоящим. Дима, скорее всего, уже вернулся из офиса, и если увидит нас с Адилем, то в восторг не придет.

«Идиотка», – бормочу я, накидывая ремень безопасности. Ведь даже попытки не предприняла отказаться. Боялась обидеть, да? И главное, кого? Адиля, который не привык заботиться о чувствах других.

Дорога проходит молча – даже музыка не играет. Он снова выглядит так, будто погружен в свои мысли, смотрит только на дорогу. Я впервые вижу Адиля за рулем. Когда мы встречались, у него не было машины. Ведет расслабленно, не торопясь. Странно даже. С его взрывным характером он бы запросто мог устраивать гонки на светофорах и сжигать покрышки.

– Тебе идет этот автомобиль, – все-таки не удерживаюсь я от комплимента. Невыносимо постоянно молчать.

– Долго не выбирал, – отзывается он.

Я рассматриваю серебристую воронку воздухозаборника и, непроизвольно сжав колени, решаюсь. Снова выбрасываю белый флаг.

– Я рада, что у тебя все хорошо.

Адиль не отвечает, продолжая смотреть на дорогу, отчего мой сентиментальный настрой моментально трансформируется в растущую злость. Хотя это и не злость даже, а непонимание, бешенство, потребность орать на него и сыпать обвинениями.

Зачем тогда вызвался до дома везти, если даже отвечать не хочет? Язык отсохнет от простого «спасибо»? Он же любил меня когда-то, я точно знаю. Сам признался однажды, когда я повисла на нем: «Скажи да скажи». «Знаешь же, что люблю» – вот так он мне ответил. Ох, какая я была счастливая в тот день! Да и в последующие несколько. Каждое его нежное слово ловила, как волшебную пыльцу, и потом подолгу ей любовалась. Адиль всегда был скуп на слова, но его поступки о многом говорили: как он в толпе на концерте людей расталкивал, чтобы меня кто-нибудь, не дай бог, не задел, или как хотел меня в любой момент и в любом месте. И после секса мог подолгу на меня смотреть, лежа рядом. Было и много других подсказок, но вспоминать их не имеет смысла.

– Меня вот здесь, – киваю я на подъезд справа.

Адиль дергает ртом в скрытой усмешке, и в этот момент я точно знаю, что послужило тому причиной. Рядом с крыльцом припаркован автомобиль Димы. Ярко-синий, блестящий и идеально чистый, он сразу бросается в глаза.

Следом раздается телефонный звонок. На экране Димин номер. Я не раз замечала, что у Димы будто есть встроенный датчик на опасность. Наверное, это неконтролируемая ревность обостряет интуицию.

Я быстро прикладываю трубку к уху и, выпалив: «Я подъехала. Буду через минуту», сбрасываю вызов. Дима обязательно начнет задавать вопросы, предпочту ответить на них лично.

Адиль задумчиво смотрит вперед, кисть переброшена через колесо руля.

– В общем, по поводу врача я узнаю, – неестественно бодро говорю я, попутно запихивая телефон в сумку. – Не исключаю, что нужно будет привезти маму на осмотр. Так будет лучше, поверь… Возможно, ей скорректируют дозы препаратов. И проверенную сиделку тоже найду. У нас хорошие девочки есть…

Он поворачивается, смотрит мне в глаза. За семь лет Адиль либо разучился чувствовать, либо в совершенстве овладел умением держать лицо. В его взгляде я ничего не могу разглядеть, кроме разве что серых теней.

И не выдерживаю. Ему всегда удавалось выводить меня на эмоции, да и день выдался непростым.

– Какого черта ты все время молчишь? – в отчаянии шиплю я. – Неужели за столько времени совсем нечего сказать?

Тени в его глазах сгущаются, в них даже появляется блеск.

– Чего ты услышать хочешь? Ты живешь… – Адиль делает кивок головой, указывая на синий бампер порше, – Вот и живи, не дергайся.

Я презираю себя за то, что буря, бушующая внутри, слишком схожа с бурей семилетней давности. Только семь лет назад я могла завизжать и наброситься на него с кулаками, а сейчас не имею права. Но эмоции почти те же, и это угнетает. Я все-таки дура, если подумала, что сегодня между нами что-то изменилось.

– За мою жизнь можешь не переживать. У меня всё отлично. Просто понять пытаюсь, почему ты тогда так поступил.

– Захотелось сменить обстановку, – безлико отвечает он, дернув ладонью, свисающей с руля. – Достаточная причина?

Я сглатываю сухое жжение в горле, которое за секунду заразило собой грудь. Равнодушие Адиля способно иссушить все вокруг.

Приходится прочистить горло, чтобы не говорить шепотом.

– Тогда этого было недостаточно. Теперь, думаю, вполне.

По крайней мере, этот диалог избавляет нас от необходимости вежливо прощаться. Хватит и того, что я не буду оглушительно хлопать дверью.

– Даш, это что было, а? – Дима, встречающий меня в дверях, смотрит возмущенно. – Почему ты вышла из его машины? Ты к отцу ездила или куда-то еще?

Не глядя на него, сбрасываю с ног обувь и роняю на пол сумку. Туалет. Да, мне нужно туда. Там есть замок, а замок означает уединение.

– Я все объясню, ладно? – бормочу, сфокусировавшись на спасительной двери. – Просто дай мне минуту.

16

– Бывший твой будет сегодня, не в курсе? – ехидничает Дима, помогая мне выйти из машины. – А то что-то его мерседеса не видно.

Я закатываю глаза, больше не пытаясь прятать раздражение. Он никак не может забыть, что Адиль довез меня до дома. Я готова была терпеть его подначивания первые пару дней, но точно не спустя неделю.

– Сейчас проверю телефон. Наверное, пропустила сообщение о том, что он опаздывает.

Дима зло дергает челюстью, вызывая во мне почти садистское наслаждение. Его патологическое чувство собственности – недостаток, который порой сводит с ума. Сам того не подозревая, Дима лишает свой образ того сияющего мужского благородства, которое однажды меня в нем так сильно подкупило.

– Не смешно, зай, – сухо изрекает он, но за талию все же обнимает.