– Что обо мне говорят? – спросила Патрисия.

– Как хорошо у тебя идут дела, как ты приспособилась, как ты учишься – и в особенности как ты учишь здесь некоторых молодых, тех, кто даже читать не умеет. Это похвально.

– Я делаю это не ради похвалы, – спокойно сказала Патрисия.

Возникло легкое напряжение, поэтому сестра Берк свернула светскую беседу и подошла к цели визита.

– Я понимаю, – сказала она, – что тебе интересно изучить свое детство и юность, чтобы попытаться понять, как ты стала той, кем была в 1976 году.

– Да. Я пыталась сделать это сама, но, кажется, не могу с этим справиться. Я подумала, мне сможет помочь профессионалка.

– Понятно. Ты обсуждала этот вопрос с тюремным психологом?

– Нет, я не буду разговаривать с мозгоправом Департамента.

Она имела в виду Департамент исправительных учреждений.

– Могу я спросить почему?

– Во-первых, все, что заключенный говорит мозгоправу Департамента, не является конфиденциальным. Все, что ты сказала, попадает в твое тюремное досье, его может прочесть персонал, охрана, сотрудники отдела помощи заключенным, кто угодно. Во-вторых, персонал Департамента исправительных учреждений, включая психиатров и психологов, – преимущественно мужчины. Меньше всего мне надо, чтобы мои проблемы мне помогал решить другой мужчина.

– Насколько я понимаю, с тех пор, как ты здесь, ты не проходила психологического освидетельствования? – спросила сестра Берк.

– Только освидетельствование в первую неделю при поступлении сюда. Продолжалось оно минут пять.

– Ты знаешь его результаты?

– Конечно. Было решено, что я социопат и они не могут меня перевоспитать.

– Как ты к этому относишься?

Патрисия пожала плечами.

– С моим перевоспитанием они были правы, они не смогли бы меня перевоспитать и за миллион лет. Я перевоспитала себя сама.

– Тогда зачем тебе нужна я? – спокойно спросила сестра Берк.

– Чтобы узнать, как я попала в ситуацию, или состояние, или что-то еще, где мне понадобилось перевоспитываться. Я хочу знать, что со мной произошло в детстве, почему это произошло и что именно произошло.

– Ты говоришь о каком-то конкретном моменте своего детства?

– Да. В детстве меня насиловали. Я… я только начала это вспоминать…

– Понимаю, – кивнула сестра Берк. – Кто, Триш?

– Мой… мой отец.

В тот миг, когда Патрисия произнесла эти слова, в этот бесконечно малый миг времени сестра Берк уловила в голосе Патрисии легкую неуверенность.

В чем эта неуверенность, сестра Берк не знала. И сомневалась, знала ли сама Патрисия.

– Хочешь мне об этом рассказать?

– Сестра, я… хочу попробовать…

8
Июнь 1970 года

Когда Патрисии было четырнадцать, атмосфера в семействе Коломбо царила в целом спокойная и расслабленная. Фрэнк Коломбо был печально известен крутым нравом, порой даже дома, но на жене, дочери или сыне специально не отрывался. По отношению к семье Фрэнк был воплощением терпения и сдержанности. Для него мир делился на три части: дома, вне дома и на стадионе «Ригли Филд». Дома он пребывал в максимальной гармонии с собой – кроме обычно волновавших его телетрансляций игр «Кабс» или вспышек гнева, когда, по его мнению, сосед делал что-то не так, дома Фрэнк Коломбо обычно был спокоен.

Семейство чувствовало себя раскованно. Фрэнк и Майкл ходили по дому в нижнем белье: Фрэнк – в длинных трусах, Майкл – в коротких. Патрисия, день ото дня все больше оформлявшаяся, слонялась в ночных рубашках. Самой консервативной оставалась Мэри Коломбо, если и в ночнушке, то обычно с поддетым нижним бельем или накинув халат. Как кто одет, никто в доме особого внимания не обращал. В конечном итоге недовольство такой неформальностью выразили посторонние.

– Мэри, – говорила, как выяснилось, наедине подруга или родственница, – тебе не кажется, что Патти слишком великовозрастная, чтобы так выставлять напоказ все, что у нее есть?

Мэри пожимала плечами.

– Это только здесь, в доме.

Позже она рассказала об этом Фрэнку:

– Эта сказала, что считает Патти слишком великовозрастной, чтобы бегать по дому в ночной рубашке.

– Слишком великовозрастной? Ради всего святого, она просто ребенок, – раздраженно ответил Фрэнк. – Кроме того, она дома. Что, черт возьми, с людьми? Зачем надо искать проблемы?

Иногда комментарии касались не Патрисии, а Фрэнка.

– Мэри, почему бы тебе не купить ему пижаму? По крайней мере, тогда он мог бы застегнуть ширинку. Семейные трусы не для променада.

– Фрэнк не будет носить пижаму, – сказала Мэри.

– Мэри, но он же должен что-нибудь надеть. Это неприлично.

Мэри снова пожимала плечами.

– Это же дома.

После пятнадцати лет с Фрэнком Коломбо она усвоила многие принципы мужа, его философии. Фрэнк чувствовал, что если это дома, то все в порядке.

Первый кошмар Патрисии приснился в четырнадцать.

В двухуровневом доме Коломбо было четыре спальни, две верхние и две нижние. Спальня Фрэнка и Мэри находилась на верхнем, главном, уровне. На том же уровне для удобства родителей спал и слишком еще маленький Майкл. Спальня Патрисии была одной из двух на нижнем уровне, другую мать использовала для случайных гостей или как кладовку.

Патрисию никогда не беспокоило, что она спала в одиночестве на нижнем этаже. Спальня внизу давала ей уединение, которого были лишены остальные. Ночью внизу обычно никого не было. И ни там, ни где-либо еще в доме она не испытывала страха, в жизни она нигде не чувствовала себя в большей безопасности, чем в доме на Брэнтвуд, 55.

Патрисия не помнила ни одного кошмара – даже в раннем детстве дурные сны никогда ее не тревожили. Поэтому, когда это случилось в первый раз, она оказалась совершенно не готова к этому.

Больше всего ее поразила его ясность. Точно кино…

У ее кровати, глядя на нее сверху вниз, стоял мужчина в расстегнутых штанах, болтая перед ней вялым членом и очень тихо зовя ее по имени:

– Патти, милая. Патти, проснись…

Во сне Патрисия открыла глаза и с отвращением посмотрела на него. Она ничего не сказала, но ее мысли во сне: «В моей спальне он этого делать не может…» были такими же ясными, как и слова мужчины: «Патти, милая, это я, Патти, я тебя люблю. Милая, ты меня любишь?»

Она по-прежнему ничего не говорила. С чувством величайшего отвращения она наблюдала, как его безвольный член начал утолщаться и расти, теперь мужчина теребил головку, точно рычаг скоростей.

– Дорогая, ты хочешь сделать это со мной? – спросил он.

Она отказалась ему отвечать, во сне губы у нее были плотно сжаты. Ее взгляд переместился на его лицо, она посмотрела на него с вызовом, потом снова посмотрела на его пенис, теперь полностью возбужденный, с вздувшимися венами, пульсирующий…

– Патти, я хочу пройти с тобой весь путь до конца, – успокаивающе-увещевающим тоном произнес мужчина. – Давай, милая, как хорошая девочка…

Патрисия забилась в дальний угол кровати, ближе к стене, повернулась к нему спиной. Она закричала:

– Нет! Нет! Я не буду! Не-е-е-е-т!

Потом она почувствовала его руку на плече…

* * *

– Патти! Что случилось? Патти, проснись!

Открыв глаза, Патрисия уставилась на стену в десятке сантиметрах от лица, не зная, проснулась она или еще спит. Рука у нее на плече казалась очень реальной. Приподнявшись на локте, она оглянулась через плечо. Рядом с ней на кровати лежал отец, рука на плече была его. Она полуобернулась к нему. Ее ночная рубашка была очень высоко задрана, а длинные голые ноги слегка согнуты в коленях. Ширинка отцовских семейников расстегнута, а пенис, вялый, как у мужчины из начала кошмара, касался ее голого бедра.

– Патти, милая, в чем дело? – спросил отец. – У тебя все нормально?

Патрисия шарахнулась от него, резко отстраняясь от прикосновения его ужасной – жуткой – штуковины. Сев, она крикнула:

– Уйди от меня!

– Патти, дорогая, все в порядке, – успокаивал ее отец. – Тебе, верно, приснился кошмар.

– Оставь меня!

Съежившись, она отпрянула к изножью кровати и встала, одергивая ночную рубашку, чтобы прикрыться. Как испуганное животное, она попятилась к дверям. Внезапно раздались шаги по лестнице, идущей с главного этажа. Когда Патрисия отступила в прихожую, к ней в ночной рубашке и халате поспешила мать.

– Что случилось? – встревоженно спросила Мэри Коломбо. – Что здесь происходит?

– Скажи ему, чтоб он от меня отстал! – крикнула Патрисия.

Из спальни Патрисии в трусах и майке вышел Фрэнк.

– Ей, верно, приснился кошмар или что-то в этом роде. Я услышал ее крик и спустился посмотреть, что случилось…

Патрисия отвернулась от них обоих и побежала наверх. Фрэнк и Мэри последовали за ней. Ее искали на главном уровне – гостиная, кухня, ванная. Наконец они нашли ее в постели с Майклом, прижавшуюся к нему, как будто он был старший, а она – младшая. Майкл, не обращая на это внимания, спал как убитый, как спят только мальчики.

Глядя на дочь, Фрэнк Коломбо устало вздохнул и покачал головой.

Мэри Коломбо, раздраженно махнув рукой, сказала:

– Оставь ее.

Родители вернулись в свою спальню.

На следующее утро, когда Фрэнк ушел на работу, а Майкл на задний двор, Патрисия вошла на кухню и налила себе стакан апельсинового сока. За столом с чашкой кофе и утренней газетой сидела мать.

– Что это было вчера вечером? – спросила Мэри Коломбо.

– Ничего, – пробормотала Патрисия.

– Тебе приснился кошмар?

– Не знаю.

Она не скрытничала. Она думала, что это был кошмар, но проснувшись и обнаружив там отца с его… его…

– Ну, либо это был кошмар, либо нет, – нетерпеливо сказала Мэри. – Ты что-нибудь об этом помнишь?

– Нет.

Она не могла заставить себя рассказать матери о мужчине во сне, потому что знала, что мать спросит, кто этот мужчина. Его лицо Патрисия вспоминать не хотела.

– Отец сказал, что ты кричала: «Нет, нет, нет». Это ты помнишь?

– Помню.

– Ну, и что тебе снилось?

– Я не помню.

Мэри покачала головой.

– Для разбудившей весь дом ты мало что помнишь.

– Я не разбудила весь дом, – возразила Патрисия. – Я не разбудила Майкла.

– Майкла и землетрясение не разбудит.

Патрисия допила апельсиновый сок, положила в тостер две замороженные вафли и сказала:

– С этого момента я хочу спать в комнате Майкла.

– Не смеши, Патти Энн.

– Я не смешу. Одной мне там страшно. У Майкла две односпальные кровати. Я хочу спать в его комнате.

В этот момент, словно зная, что о нем говорят, хлопнув задними дверями, вошел Майкл. Ни слова не говоря, он подошел к холодильнику, открыл его и принялся критически изучать его содержимое.

– Майкл, – сказала мать, – твоя сестра хочет спать в твоей комнате. Она говорит, что боится спать внизу.

– Хорошо, – сказал Майкл. Он взял из ящика с фруктами две сливы и захлопнул дверцу холодильника.

– Ты не против, чтобы сестра спала в твоей комнате? – изумленно спросила Мэри.

– Нет, – пожав плечами, ответил Майкл. Когда он вышел из кухни, Патрисия схватила его, обняла и поцеловала в щеку. Майкл повернулся и отпрянул от нее.

– Прекрати, Патти! – воскликнул он, вытирая щеку, точно она измазала ее щелочью. Это был Майкл: он не возражал, чтобы старшая сестра спала в его комнате, если она боится спать внизу, но ни за что не хотел, чтобы она его целовала.