– Приятная дама, – произнес Поли Гатто.

Клеменца хмыкнул.

– Майкл ее здесь решил оприходовать.

«Если, конечно, – подумал он, – они и вправду не успели втихаря пожениться».

– Забери меня завтра с утра, – сказал Клеменца. – У Хейгена для нас какое-то срочное дело.

* * *

Поздним воскресным вечером Том Хейген поцеловал на прощание жену и поехал в аэропорт. Благодаря удостоверению приоритетного пассажира (от щедрот офицера из Пентагона) достать билет на самолет до Лос-Анджелеса не составило труда.

День был полон хлопот и приятных новостей. Дженко Аббандандо умер в три часа утра, и дон Корлеоне, вернувшись из больницы, сообщил Хейгену, что тот теперь официально новый консильери Семьи. А значит, ему светит стать очень богатым человеком. И очень влиятельным.

Решение дона шло наперекор давней традиции. Консильери должен быть чистокровным сицилийцем, и даже то, что Хейген, по сути, вырос в семье дона, не отменяло этого факта. Считалось, что лишь сицилийцу, у которого омерта – закон молчания – в крови, можно доверить такую важную должность. Между главой Семьи – доном Корлеоне, принимавшим решения, – и теми, кто исполнял его волю, лежали три прослойки. Таким образом, причастность вышестоящих к любым делам была недоказуема. Если только консильери не окажется предателем.

Утром в воскресенье дон Корлеоне подготовил подробные инструкции, как нужно поступить с парнями, что искалечили дочь Америго Бонасеры. Однако изложил он эти инструкции лично Тому Хейгену. Позднее Хейген – так же лично, без посторонних – передал приказ Клеменце. Тот, в свою очередь, поручил исполнение дела Поли Гатто. Тому предстояло найти людей, которые выполнят грязную работу. Ни сам Поли, ни его подчиненные не будут знать, кто отдал приказ и зачем. Чтобы полиция вышла на дона, предать должны все участники цепочки. Хотя такого прежде никогда не случалось, вероятность есть всегда. Но и на этот случай было надежное средство: достаточно устранить всего одно звено.

Также консильери выполнял роль советника. Он был правой рукой дона, его второй головой. А еще – ближайшим другом и соратником. Во время важных поездок он сидел за рулем, на совещаниях приносил дону напитки, кофе с бутербродами и сигары. Ему полагалось знать все – или почти все, – что знал дон; у него были все рычаги власти. Консильери был единственным, кто мог погубить дона, но на памяти могущественных сицилийских семей, укоренившихся на американской почве, такого не случалось. Это было бы глупо и недальновидно. Всякий консильери знал, что верность принесет ему богатство, власть и почет, а случись что, его жену и детей сберегут, о них будут заботиться, как если бы он был жив или на свободе. И все это – только за верность.

В некоторых делах консильери надлежало действовать от лица дона более явно, но все равно ничем не выдавая своего босса. Как раз по такому делу Хейген направлялся в Калифорнию. Он понимал, что от исхода задания зависит его дальнейшая карьера. Получит ли Джонни Фонтейн вожделенную роль или нет, значения не имело: с точки зрения Семьи, гораздо важнее была встреча с Вирджилио Солоццо, которую Хейген назначил на следующую пятницу. Однако, как хороший консильери, он знал, что лично для дона оба дела имеют равный вес, а значит, должны быть выполнены с одинаковой ответственностью.

Самолет оторвался от земли, встряхнув и без того расшатанные нервы Тома Хейгена; чтобы успокоиться, он заказал у бортпроводницы мартини. Дон с Джонни вкратце обрисовали ему, что собой представляет продюсер Джек Вольц. Из сказанного Хейген понял, что уговорить Вольца не выйдет. Впрочем, он нисколько не сомневался, что дон выполнит свое обещание. Хейгену предстояло выступить в качестве переговорщика и посредника.

Откинувшись на спинку кресла, Том освежил в памяти все, что сегодня узнал. Итак, Джек Вольц входит в тройку самых влиятельных кинопродюсеров Голливуда, имеет собственную студию и контракты с десятками звезд. Он – член кинематографической секции Консультативного совета по военной информации при президенте Соединенных Штатов. Он ужинал в Белом доме, принимал в своем особняке Джона Эдгара Гувера. Впрочем, это лишь звучало внушительно; на деле отношения были сугубо официальные. Никаким личным политическим весом Вольц не обладал – в основном потому, что был крайним реакционером, а также потому, что страдал манией величия и вел себя как самодур, не замечая, что тем самым наживает себе тьму врагов.

Да уж, взять Вольца, что называется, голыми руками не выйдет. Том открыл портфель и попробовал работать с бумагами, но понял, что слишком устал. Он заказал еще один мартини и стал думать о жизни. Жалеть ему было не о чем; более того, он считал, что ему крупно повезло. Дорога, которую Том выбрал для себя десять лет назад, оказалась правильной. Он был успешен, счастлив (насколько может быть счастливым взрослый человек) и не пресыщен жизнью.

Тому Хейгену было тридцать пять. Высокий, с аккуратной стрижкой, стройный и внешне самый заурядный. Юрист по профессии, правовой стороной семейного бизнеса Корлеоне он не занимался, хотя после сдачи квалификационных экзаменов три года проработал в юридической конторе.

В одиннадцать лет Том сдружился со своим ровесником Санни Корлеоне. Очень скоро ослепла и умерла мать, а отец, и без того любитель заложить за воротник, спился окончательно. Трудолюбивый плотник, он ни разу в жизни не совершил плохого поступка, однако пьянство разрушило его семью и наконец доконало его самого. Том Хейген остался сиротой, бродил по улицам и спал в подъездах. Младшую сестру поместили в приют, но одиннадцатилетних мальчишек, сбежавших из-под опеки, социальные службы в двадцатые годы не разыскивали. А еще у него тоже развилась глазная инфекция. Соседи избегали Тома, как прокаженного, и шептались, что он подхватил или унаследовал болезнь от матери. Санни Корлеоне, добросердечный и с детства привыкший добиваться своего, привел друга домой и потребовал, чтобы его оставили. Тома Хейгена угостили тарелкой горячих спагетти с маслянистым, насыщенным томатным соусом – этот вкус он запомнил навсегда, – и уложили спать на металлической раскладушке.

Без лишних обсуждений дон Корлеоне позволил мальчику остаться у него дома, а потом лично отвел Тома к врачу, чтобы тот вылечил ему глаза. После школы его отправили в колледж, а затем – на юридический факультет. Все это время дон вел себя не как отец, а скорее как опекун. Он не выказывал привязанности, однако, как ни странно, вел себя с Томом обходительнее, чем с родными сыновьями, не навязывая ему родительской воли. Поступать на юридический Том решил сам. Как-то он услышал слова дона: «Юрист с одним дипломатом может украсть больше, чем тысяча налетчиков с автоматами». К раздражению отца, Санни и Фредди сразу после школы решили заняться семейным делом. Получать высшее образование пошел только Майкл – и то на следующий день после бомбардировки Пёрл-Харбора записался в морскую пехоту.

Получив лицензию, Хейген женился и завел детей. Его избранницей стала молодая итальянка из Нью-Джерси, тоже с высшим образованием – редкость по тем временам. После свадьбы, которая, конечно же, прошла в доме семьи Корлеоне, дон предложил Хейгену поддержку в любом начинании: подыскать клиентов, обставить офис, помочь ему заняться недвижимостью.

Том благодарно кивнул и сказал: «Дон Корлеоне, я хочу работать на вас».

Дон не скрывал приятного удивления. «Ты знаешь, кто я такой?» – «Да».

Тогда Хейген, правда, еще не представлял размахов влияния дона. И в течение последующих десяти лет, до того как заболел Дженко Аббандандо и Тома сделали исполняющим обязанности консильери, – тоже. Однако он посмотрел в глаза дону и сказал: «Я хочу работать на вас, как ваши сыновья», – то есть с абсолютной преданностью и беспрекословно принимая его божественную волю. О проницательности дона уже тогда ходили легенды, и впервые с того момента, как Том появился у него в доме, он продемонстрировал юноше знак отцовской любви – быстро, но крепко обнял Хейгена. И с тех пор обращался с ним как с родным, хотя время от времени напоминал: «Никогда не забывай своих родителей, Том», – в равной степени ему и себе.

Хейген не мог бы забыть их при всем желании. Не мог забыть мать, неряшливую идиотку, которая так мучилась анемией, что ей не хватало сил даже изображать материнскую теплоту, не то что испытывать ее. Не мог забыть и отца, которого искренне ненавидел. Слепота матери перед кончиной ужасно напугала Тома, а когда роковая болезнь поразила и его, он был уверен, что тоже ослепнет. После смерти отца сознание мальчика не выдержало. Он бесцельно слонялся по улицам, как умирающий пес, пока в один судьбоносный день Санни не нашел его спящим в каком-то подъезде и не привел к себе. Все, что произошло после, было сродни чуду. Однако еще много лет Хейгену снились кошмары: будто бы он вырос слепым и везде ходил с тросточкой, а за ним вереницей постукивали белыми палочками его слепые дети, и они вместе попрошайничали у прохожих. Иногда он просыпался, а перед глазами продолжало стоять лицо дона Корлеоне – такое, каким Том его запомнил в тот миг, когда почувствовал, что все плохое позади.

Еще Вито Корлеоне настоял, чтобы, помимо выполнения дел Семьи, Том три года посвятил общей юридической практике. Этот опыт впоследствии оказался бесценным, а также развеял всякие сомнения в том, что представляла собой работа на дона Корлеоне. Затем еще два года Том стажировался в лучшей конторе по уголовным делам, где у дона были связи. Вскоре стало понятно, что к этой отрасли права у него талант, и когда он наконец смог полностью посвятить себя делам Семьи, дон Корлеоне за все шесть лет не нашел ни единого повода придраться к нему.

Когда Хейген стал временным консильери, другие сицилийские Семьи стали презрительно называть семью Корлеоне «ирландской шайкой». Это забавляло. Вместе с тем, однако, Том понял, что занять место дона во главе Семьи ему не суждено. Впрочем, его все устраивало. К лидерству он никогда не стремился – ведь подобные амбиции были бы «неуважением» к благодетелю и его кровным родственникам.

* * *

Самолет приземлился в Лос-Анджелесе еще затемно. Хейген принял душ в отеле, побрился, посмотрел, как над городом встает солнце. Потом заказал завтрак и газеты в номер и позволил себе расслабиться. Встреча с Джеком Вольцем была назначена на десять. Никаких трудностей с этим на удивление не возникло.

Накануне Хейген созвонился с самым влиятельным человеком в киношных профсоюзах – Билли Гоффом – и по совету дона попросил его договориться о встрече на следующий день, намекнув продюсеру, что если исход разговора Хейгена не устроит, то на киностудии может начаться стачка. Через час Гофф перезвонил и сообщил, что Хейгена будут ждать в десять. Вольц принял предупреждение о стачке к сведению, но особого беспокойства не выразил.

– Если дойдет до дела, я должен буду связаться с доном, – добавил Гофф.

– Если дойдет до дела, он свяжется с вами сам, – сообщил Хейген, зная, что эти слова никого ни к чему не обязывают.

Готовность Гоффа услужить не удивляла. Технически влияние Семьи ограничивалось Нью-Йорком, однако дон Корлеоне сумел возвыситься именно на помощи профсоюзам, и многие лидеры пребывали у него в дружеском долгу.

Тем не менее встреча в десять утра – плохой знак. Значит, Вольц планирует другие дела после разговора с Томом, даже на обед не пригласит. То ли он не сильно обеспокоен, то ли Гофф не слишком давил – похоже, Вольц ему тоже приплачивает. Да уж, порой желание дона оставаться в тени не шло на пользу семейному делу, так как посторонним его имя мало о чем говорило.