– В ближайшее время будет окончательное решение.

– Еще посмотрим, – бросил Сивелл. – Было соглашение, не забывайте!

– Было, не спорю, – кивнул Найтингейл, – но обстоятельства меняются.

– Меняются они, хрена с два, – буркнул Сивелл. Как мне показалось, уже не так уверенно.

Он снова повернулся ко мне.

– Послушай совета, сынок, – тихо сказал он. – Сваливай-ка подальше от этого типа, пока не поздно.

– У вас все, инспектор? – поинтересовался Найтингейл.

– Просто не лезьте в мое расследование, – бросил Сивелл.

– Если я где-то нужен, я подключаюсь, – сказал Найтингейл. – Таковы условия соглашения.

– Обстоятельства, черт их возьми, могут измениться, – сказал Сивелл. – А теперь прошу прощения, джентльмены, я спешу на промывание прямой кишки.

Сказав это, он развернулся, пронесся по коридору и вышел вон, оглушительно хлопнув створчатыми дверьми.

– Какое соглашение? – спросил я.

– Не берите в голову, – уклонился от ответа Найтингейл. – Давайте лучше попробуем отыскать ту собачку.

Над районом Кэмден возвышаются два холма: Хэмпстед – на востоке, а Хайгейт – на западе. Между ними гигантской зеленой седловиной пролегает Хит, один из самых больших парков Лондона. Склоны обоих холмов спускаются к Темзе и к пойме, над которой высится центр Лондона.

Дартмут-парк, где проживал Уильям Скермиш, находится на самом пологом склоне Хайгейта, в шаговой доступности от Хита. Скермиш жил на усаженной деревьями тихой улице, по которой почти не ездили машины, на первом этаже многоквартирного углового дома, перестроенного из здания Викторианской эпохи.

Ниже по склону Хайгейта находятся Кентиш-Таун, Лейтон-роуд и жилой комплекс, где я вырос. Кое-кто из моих одноклассников жил в двух шагах от дома Скермиша, так что этот район я знал отлично.

Мы показали удостоверения дежурному копу, охранявшему вход, и тут за занавеской в окне второго этажа мелькнуло чье-то лицо. Как и во многих перестроенных домах, стены когда-то элегантного холла залепили гипсокартоном, что дало эффект тесноты и скудного освещения. В дальнем конце холла втиснули вплотную друг к другу две дополнительные входные двери. Правая была приоткрыта, хоть и перетянута полицейской оградительной лентой. А левая, очевидно, вела в ту квартиру, где при виде нас дернули занавеску.

У Скермиша была чистое, аккуратное жилище. Мебель представляла собой причудливое смешение стилей – так обставляют свое жилище люди простые, лишенные чрезмерных амбиций. Книжных стеллажей было меньше, чем я ожидал увидеть в доме журналиста. Фотографий, наоборот, было много, но все детские портреты были черно-белые либо абсолютно выцветшие, сделанные допотопным «Поляроидом».

– Так выглядит жизнь в тихом отчаянии, – сказал Найтингейл. Я знал, что это сказал кто-то умный, но не собирался доставлять ему удовольствие вопросом, кто именно.

Шеф-инспектор Сивелл при всех своих недостатках дураком не был. Отдел расследования убийств явно провел здесь большую работу. На телефоне, на рамках с фотографиями и ручках дверей остались следы дактилоскопического порошка. Книги, вынутые из стеллажей, были поставлены обратно вверх ногами. Последнее почему-то вызвало у Найтингейла неожиданно сильное раздражение.

– Какая небрежность, – покачал он головой.

Ящики стола были выдвинуты – их исследовали и оставили чуть приоткрытыми, чтобы не спутать, какие осмотрены, а какие еще нет. Все стоящее внимания обязательно бы зафиксировали и вбили в ХОЛМС (наверняка силами несчастных молокососов вроде Лесли), но в отделе убийств ничего не знали о моих экстрасенсорных способностях и вестигии лающей собаки.

А собака-то была. Либо Скермиш питал слабость к корму «Пол Мити Чанкс» в аппетитном соусе – но сомневаюсь, что градус его тихого отчаяния был настолько высок.

Я набрал Лесли.

– Ты сейчас можешь зайти в ХОЛМС?

– Да я, блин, отсюда не вылезаю с тех пор, как пришла! – взорвалась она. – Заставили, чтоб их, вбивать данные и сверять показания!

– О как, – проговорил я, стараясь не слишком злорадствовать, – а угадай, где я?

– В квартире Скермиша, в долбаном Дартмут-парке, – проворчала Лесли.

– Откуда знаешь?

– Оттуда. Шеф-инспектор Сивелл у себя в кабинете орет об этом так, что сквозь стену слышно, – ответила она. – Кто такой инспектор Найтингейл?

Я скосил глаза на Найтингейла, который выжидающе смотрел на меня.

– Потом расскажу, – пообещал я. – Нам тут нужна кое-какая информация, ты можешь посмотреть?

– Конечно, – сказала Лесли, – что тебя интересует?

– Отдел убийств при обыске случайно не обнаружил тут собаку?

Я услышал в трубке щелканье клавиш – Лесли просматривала нужные файлы.

– Никакая собака в отчете не упоминается, – ответила она наконец.

– Спасибо, – сказал я. – Мы очень ценим твой вклад.

– А вот за это ты сегодня угостишь меня выпивкой, – буркнула она и положила трубку.

Я сообщил Найтингейлу, что никакой собаки не было.

– Ну тогда пойдемте навестим любознательную соседку, – предложил он. Очевидно, тоже заметил лицо в окне, когда мы заходили.

У входной двери над звонками был установлен домофон. Не успел Найтингейл нажать кнопку, как раздался писк, дверь открылась, и голос в динамике домофона произнес: «Заходите, пожалуйста». Еще звонок, и вторая дверь тоже открылась. За ней обнаружилась лестница – пыльная, но в целом довольно чистая. Мы стали подниматься и тут услышали тявканье маленькой собачки. Дама, встретившая нас наверху, не закрашивала седину фиолетовой краской. Откровенно говоря, я плохо себе представляю, как выглядят волосы, выкрашенные фиолетовой краской, и почему некоторым вообще приходит в голову это делать. У нее не было ни перчаток без пальцев, ни стада кошек – но что-то в ее облике подсказывало: в недалеком будущем, возможно, появится и то и другое. Однако пока она выглядела очень стройной и подтянутой для пожилой леди и ничуть не казалась дряхлой. Звали ее миссис Ширли Пэлмарон.

Она тут же пригласила нас в гостиную с мебелью, оставшейся, наверное, аж с семидесятых, и предложила нам чаю с печеньем. Потом отправилась хлопотать на кухню, а пес, короткошерстный белый с рыжим метис терьера, вилял хвостом и без конца лаял. Похоже, никак не мог понять, кто из нас двоих страшнее, а потому вертел головой, глядя то на меня, то на Найтингейла, и не умолкал ни на секунду. В конце концов инспектор направил на него указательный палец и что-то прошептал себе под нос. Пес тут же улегся на бок и уснул.

Я глянул на Найтингейла, но тот только молча приподнял бровь.

– Тоби заснул? – спросила миссис Пэлмарон, заходя в гостиную. В руках у нее был поднос с чаем. Найтингейл тут же вскочил, помог примостить его на журнальном столике. Подождал, пока хозяйка сядет, только потом уселся обратно.

Тоби дернул лапой и заворчал во сне. Похоже, этот пес просто не способен лежать неподвижно, пока жив.

– Такой маленький, а столько шума, – проговорила миссис Пэлмарон, разливая чай.

Теперь, когда Тоби лежал относительно тихо, я огляделся вокруг. Вообще-то квартира мало походила на жилье собачницы. На камине в рамках стояли фотографии – очевидно, мистера Пэлмарона и детей, но никаких кружевных салфеток и веселенького ситца. И ни тебе шерсти на обивке дивана, ни собачьей корзины у камина. Я достал блокнот и ручку и спросил:

– Это ваш пес?

– Упаси бог, – сказала миссис Пэлмарон. – Его хозяином был несчастный мистер Скермиш, но я-то уж давненько за ним присматриваю. Славный малый, если к нему привыкнуть.

– Значит, он у вас оказался еще до гибели мистера Скермиша? – спросил Найтингейл.

– А как же, – с удовольствием сообщила миссис Пэлмарон, – видите ли, Тоби у нас скрывается от правосудия. У него тут политическое убежище.

– И в чем же он провинился? – спросил Найтингейл.

– Его разыскивают за нанесение тяжких телесных повреждений, – ответила миссис Пэлмарон. – Он укусил человека. Прямо за нос! Даже полицию вызывали.

Она глянула на Тоби. Тот во сне увлеченно гонялся за крысами.

– Так-то, дружок, – сказала она, – если б я тебя не приютила, светила бы тебе тюрьма, а потом и усыпление.

Я связался с участком в Кентиш-Тауне, они меня переключили на Хэмпстед, и там я узнал, что да, действительно, был такой вызов – перед самым Рождеством в парке Хит собака напала на человека. В отчете говорилось только, что потерпевший не стал писать заявление, но мне сообщили имя и адрес пострадавшего: Брендон Купертаун, Дауншир-хилл, Хэмпстед.

– Вы заколдовали эту собаку, – сказал я, как только мы вышли на улицу.

– Совсем немного, – ответил Найтингейл.

– Так, значит, магия существует. Получается, вы… кто?

– Маг.

– Как Гарри Поттер?

Найтингейл вздохнул.

– Нет, – проговорил он. – Не как Гарри Поттер.

– В каком смысле?

– Я, в отличие от него, не сказочный персонаж, – сказал Найтингейл.

Сев обратно в «Ягуар», мы направились на запад. Объехали по южной окраине Хит, потом свернули на север и стали подниматься на Хэмпстед. Верхняя часть его склона представляет собой лабиринт узких улочек, сплошь забитых «БМВ» и крутыми джипами. Стоимость домов исчисляется в семизначных цифрах. Если здесь и есть место тихому отчаянию, то оно, скорее всего, связано с вещами, которые нельзя купить за деньги.

Найтингейл оставил машину на парковке для жильцов, и мы принялись подниматься по Дауншир-хилл в поисках нужного дома. Им оказался один из величественных викторианских особняков, расположенных на северной стороне дороги. Очень красивый дом, в готическом стиле, с эркерами и ухоженным садом вокруг. Дом был рассчитан на двух хозяев, но, судя по отсутствию домофона, целиком принадлежал Купертаунам.

Подойдя к двери, мы услышали детский плач – монотонный писклявый вой, какой учиняет младенец, твердо вознамерившийся пореветь как следует и способный заниматься этим целый день напролет. В таком шикарном доме я ожидал увидеть няню или, по крайней мере, экономку – но женщина, открывшая нам дверь, выглядела слишком измученной, и я понял: хозяйка.

Августа Купертаун, лет тридцати или около того, была высокая, светловолосая и родом из Дании. Про свою национальность она объявила практически сразу. До появления ребенка у нее была подтянутая, спортивная фигура, но роды сделали свое дело: бедра раздались вширь, на ляжках отложился жир. Эти обстоятельства она тоже упомянула, и тоже почти сразу. Виноваты же, по ее глубокому убеждению, были англичане, не способные поддерживать в своей стране высокие стандарты сервиса, достойные уважающей себя скандинавской женщины. Не знаю, что она имела в виду – может, датские роддома все как один оборудованы спортзалами?

Для беседы с нами была выбрана проходная гостиная, она же столовая, с некрашеным деревянным полом и отделанными вагонкой стенами. Честно говоря, такое количество сосновой доски радует мой глаз исключительно в сауне. И, несмотря на все усилия хозяйки, присутствие младенца уже начало сказываться на бескомпромиссной чистоте этого дома. Под массивный дубовой сервант закатилась детская бутылочка, а на стереосистеме «Бэнг и Олафсен» валялись скомканные ползунки. Пахло прокисшим молоком и детской рвотой.

Младенец лежал в своей кроватке за четыре сотни фунтов и орал без умолку.

Над аккуратным гранитным камином, выполненным в минималистичном стиле, группами висели семейные фотографии. Брендон Купертаун был приятным мужчиной сорока с небольшим лет, с тонкими, изящными чертами лица. Как только миссис Купертаун отлучилась на минутку, я тайком сфотографировал этот портрет на мобильный.

– Я и забыл, что так можно, – шепнул Найтингейл.

– Добро пожаловать в двадцать первый век, – отозвался я и добавил: – Сэр.

Миссис Купертаун вернулась в гостиную, и инспектор вежливо встал. На этот раз я не замедлил последовать его примеру.