Неожиданно проворно для своей комплекции и кажущейся флегматичности здоровяк повернулся, замок щелкнул, и ржавая дверь распахнулась – мягко, без ожидаемого лязга, почти беззвучно. Облицованный розовато-серым мрамором недлинный коридор казался просторнее из-за зеркального потолка, в котором отражались вмонтированные в пол светильники. Коридор упирался в еще одну дверь – явно бронированную. Клык провел по электронному замку извлеченной из кармана картой, дверь коротко пискнула и уехала в стену.

Стал слышен отдаленный шум: возгласы, крики, надрывный женский смех, топот ног, даже звон стекла.

Клык тронул Бориса за локоть:

– Братца твоего я где-нибудь в уголочке пристрою, чтоб глаза никому не мозолил. А ты давай со мной, в тренировочный зал. Переодевайся, разминайся, ну сам знаешь. Только учти, с тобой пока еще ничего не решено. Как Босс скажет, так и будет. Даст «добро», станешь сегодня драться, ну а нет – отложим твое свидание с судьбой до лучших времен. Кстати, о лучших временах. У тебя выпускной-то вечер когда? – Он оглянулся на Глеба. – В смысле, у вас.

– Послезавтра, – коротко доложил Борис, жадно вглядывавшийся в полуоткрытую дверь поодаль – оттуда несся тот самый гомон, и даже можно было разглядеть мелькавшие над возвышением ринга блестящие от пота торсы борцов.

Клык усмехнулся:

– Что, уже бьешь копытом, рвешься в бой? А если тебе сегодня личико-то разукрасят? Как на гулянку пойдешь?

– Подумаешь! – фыркнул Борис. – Ну припудрюсь. Или, – он тоже ухмыльнулся, – маску карнавальную напялю, вроде как для веселья.

– Маску Супермена? – подхватил шутку Глеб, но голос его звучал мрачновато.

– Буратино! – буркнул Борис, облизнув внезапно пересохшие губы.

– Ну смотри, физиономия твоя, – равнодушно согласился Клык. – А то еще не поздно назад отыграть.

– Назад только раки пятятся, – резко выдохнул Борис. Глаза его из-под нахмуренных сосредоточенно бровей глядели остро, чуть ли не зло. Ноздри слегка раздулись, чуя дыхание близкой схватки: резкий запах «адреналинового» пота, чуть разбавленный подвальной сыростью, алкогольными парами и табачным чадом. Запах настоящей – взрослой! – жизни, доселе запретной и недосягаемой. Сегодня, сегодня он в нее шагнет. Да что там шагнет – окунется. Станет ее частью, нет, не частью – хозяином. Теперь это будет его собственная жизнь. И на пути к ней он разнесет в пыль любую помеху… Или его разнесут… Ну нет, этого не случится, не может случиться!

Кулаки его непроизвольно сжались, на плечах, руках, спине, шее прокатились в предвкушении схватки мускулы. В голове зашумело.

Эх, жалко, Аленка его сегодня не увидит! Хотя она, наверное, пришла бы в ужас, поэтому так даже лучше. Потом он просто поставит ее перед фактом. Свершившееся обсуждать бессмысленно и глупо. Тем более что он ведь не просто так – он заработает, наконец, денег. Пусть с официальной точки зрения он еще пацан – ха, как же! Мальчишка от взрослого мужчины чем отличается? Тем, что сам решает проблемы. Он принесет кучу этих дурацких денег, и это сразу решит массу проблем. Первым делом – снять для них с Аленкой какое-нибудь жилье. Нельзя ей оставаться со своей семейкой – это ж не дом, это притон какой-то. И Борис, как полагается взрослому мужику, сможет наконец вытащить оттуда свою девушку. Потом… потом – родители. В первую очередь – мать. Можно будет прямо у нее спросить: сколько ты получаешь в своей конторе, где из тебя только что веревки не вьют? Сколько можно горбатиться на этих упырей? – он как будто слышал этот будущий диалог. И недоумение матери, и собственную уверенность: куда деваться, спрашиваешь? Для начала съезди в санаторий, отдохни. Вместе с отцом. На месяц, на два, на сколько нужно – не проблема. Ах на какие шиши? Пожалуйста, мамочка, вот, получи – все по-честному, заработанное. И костюм новый отцу купи, и себе чего-нибудь – деньги будут, я еще достану, не беспокойся.

Очнулся Борис от встревоженного братнина шепота:

– Ты чего, на ходу спишь? Ох, зря мы пришли, ты глянь, какие рожи, жуть, как в триллере каком-нибудь. Слуш, мож, пока не п-поздно, с-свалим от-тсюда? – Глеб от волнения даже заикаться начал, постукивая зубами, словно в ознобе. – И у тебя самого физия – брр. Как закаменел весь. И глаза стеклянные. Эй, братишка, ты…

– Не боись, – Борис растянул непослушные, точно резиновые губы в некое подобие ухмылки. – Вот увидишь, я их всех сделаю! Сделаю! Будет им небо в алмазах!.. А ты под руку не каркай, настрой мне не сбивай. Боишься, топай домой, не держу.

– Вот прям! Так я тебя, дурака, одного тут и оставлю! – Глеб слегка приободрился: оказывается, напугавший его стеклянный взгляд не просто так, а – настрой. Значит, братишка знает, что делает, и мешать ему не стоит. Впрочем, его все равно не переубедишь. Глеб и сам был такой. Ну или почти такой. Фамильная черта. Оба в отца пошли. Тот, как Ломоносов, в Москву пешком притопал. После детдома. Ему там направление в техникум по окончании восьмого класса выдали – типа вот твоя стезя, ползи и не рыпайся. А он рванул в большую жизнь. Добрался до столицы, а там не к бомжам подвальным прибился – подсобником на стройку. Спал в бытовке, потом угол в рабочем общежитии дали. В вечернюю школу пошел, затем в Строгановку. Там на такого абитуриента рты пораскрывали: сирота, лимитчик, после вечерней школы. Таких без блата только в тюрьму берут, а этот… А «этот», ко всему прочему, еще и чуть не всю Третьяковку в блокнотик перерисовал. Точнее, в одиннадцать альбомов. Вот и взяли. Поохали, поахали, но – взяли. Такой вот у них батяня – со стержнем внутри, как говорится. После, правда, он через стержень этот и жизнь свою наперекосяк своротил, но это уже к делу не относится.

– Ты пшикалку-то свою не забыл? – спросил вдруг Борис. – Здесь накурено, как в последней пивнушке, как бы астма тебя не скрутила.

– Ай, молодец! – Глеб сердито дернул плечом. – Вспомнил про брата. Вот вовремя! Про Аленку не вспомнил? Что она скажет, когда…

– Тц-ц! – Борис шикнул, приостановившись. – Когда надо, узнает, а пока смотри у меня! Да не дрейфь, я в порядке. Это они… ну они еще не знают, кого в берлогу пускают…

Нет, в нем не было ни самоуверенности, ни дурного, от непонимания опасности, щенячьего задора. Он просто знал, что победит. И сегодня, и завтра, и когда угодно. Потому что так, как он, не может никто. Борис и сам не понимал, откуда в нем взялась эта странная способность, но, когда он дрался, время как будто растягивалось, все вокруг становилось, как в замедленной съемке. Вот противник делает обманный финт, вот выходит на удар… Противнику кажется, что его движения молниеносны, и, собственно, так оно и есть. Но для Бориса эта «стремительность» превращается в цепочку стоп-кадров: щелк-щелк-щелк – разложенный на стадии обманный нырок, щелк-щелк-щелк – медленный, как полумертвый замах, потом удар… Рука «летит» сквозь вязкий плотный воздух… но Бориса в точке удара уже нет! Ушел. И не просто ушел – перегруппировался и поймал соперника на встречный удар. Упс! И не успевший ничего понять бедолага, пытаясь сфокусировать расплывающийся взгляд, жадно хватает ускользающий воздух.

Борис никому, даже Глебу, даже Аленке, не рассказывал про свою странную способность. Боялся сглазить. Покопался, правда, в научных, спортивных и медицинских книжках, но так объяснения и не нашел. Попались, правда, описания нескольких похожих случаев, но что это за аномалия, откуда берется, и главное – насколько устойчива – этого ни спортивные, ни медицинские светила не объясняли.

Один такой спец предлагал что-то похожее на объяснение – про параллельные пространства: вроде бы человек движется сразу в нескольких «жизненных потоках», но осознает только один. Причем время в этих «потоках» (или мирах, Борис не очень понял) может идти с разной скоростью. По правде сказать, дальше Борис просто запутался в предлагаемой спецом теории, больно уж много в ней труднопроизносимых терминов было накручено. А может, он не так уж и старался разобраться – по той же причине, по которой никому ничего не рассказывал. Боялся спугнуть необъяснимый талант. Когда сороконожку из детской сказки спросили, откуда она знает, какой ногой шагать – она задумалась. И разучилась ходить.

Стать такой разучившейся ходить сороконожкой совсем не хотелось. Вдруг разобравшись в истоках «замедленной съемки», Борис утратит эту чудесную способность? Этого Борису совсем не хотелось. И он старался особо на этот счет не задумываться.

Единственное, что было любопытно – обладает ли сходной способностью Глеб? У них же все как в зеркале. Только одно зеркало вогнутое, другое выпуклое. Ну или как два автомобиля с разными рулями: у одного правый, у другого левый. Ездят вроде одинаково, но… Черт его знает, как сказать, маршруты, что ли, разные? Глеб-то, он ведь все в небо поглядывает, как будто земли под ногами не чует. Борис же на земле плотно стоит, ему по-другому нельзя. Он боец: задерешь голову к облакам или там к звездам – бац, в открытый подбородок и прилетело. Так что звездами любоваться – это разве что перед сном, в тишине и безопасности…

Глава 3

Когда-то Клык был боксером. Вспоминать о спортивных успехах он не любил – должно быть, потому что до настоящих вершин так и не добрался. Не успел. Да, подавал большие надежды, да, сулили ему блестящее будущее, да, однажды дошел до финала пусть не мирового первенства, но почти столь же солидного международного турнира. И… после очередной травмы врачи объявили: следующее сотрясение мозга, даже самое легкое, будет последним. И пояснили более доходчиво: еще раз по голове получишь – либо помрешь, либо овощем станешь. Если бы не второй вариант, Клык, может, и не бросил бы ринг: смерть во время боя – не такая уж пугающая перспектива, боец он или кто? Но превратиться в овощ…

С ринга пришлось уйти. Хотя идти было особенно и некуда. Тренером? Кому нужен тот, кто еще не успел себя показать, кого никто еще не знает? Куда его возьмут? Разве что в какую-нибудь полудохлую школьную секцию – и крутись там на трехкопеечной зарплате, как знаешь.

Выручил Босс. Пожалел ли он подбитого на взлете бойца или еще что – Клык особо не задумывался. Администратор спортивного клуба – должность заманчивая для многих. А для такого, как он, которому и выбирать-то не из чего, – прямо манна небесная. И пусть «за кулисами» тренировочного зала скрывался подпольный бойцовский клуб – что ж? Значит, его новая должность еще внушительнее, чем казалось. Ну и доходы, само собой.

К доходам, впрочем, прилагалась и ответственность. Босса не интересовало, как Клык будет обеспечивать все необходимое. Зарплату получаешь? Вот и обеспечивай. За любую накладку приходилось отвечать собственным, что называется, карманом. Как сегодня, к примеру.

Не хотелось Клыку выставлять Бориса на настоящий бой, ох, не хотелось. На занятиях в дневной, легальной секции по рукопашному бою парень, конечно, показал себя прирожденным бойцом – таких махин на спаррингах клал, что о нем уже легенды начали ходить. Чутье у мальчишки – звериное. И неукротимость в схватке – тоже звериная. И азарт бойцовский налицо – прослышав о «второй стороне медали», чуть не каждый день умолял допустить его до подпольного ринга. Но молод, ох, молод, совсем пацан зеленый, только школу оканчивает.

Но… своя рубашка ближе к телу. На сегодня не хватало одного бойца. Точнее, на завтра, сегодня – прикидка, как водится. И бойцы-то были, но – чистое «мясо». Приличных – только двое. Если не найдется третьего бойца нужного уровня, придется отступные платить. Босс, разумеется, вычтет штраф из его, клыковской, зарплаты. Скверно было еще и то, что подбирать новых бойцов в обязанности Клыка не входило, этим обычно занимался Босс. Но, если дело дойдет до штрафных санкций, он ведь не вспомнит, что это его собственное упущение, на Клыке отыграется. И грызи потом сухари. Может и вовсе коленом под зад. Босс любил Клыку напоминать о своем благодеянии – как же, взял на работу практически инвалида – и частенько повторял, что незаменимых нет. Желающих на это место навалом. Впрочем, выкинуть Клыка на улицу он может и за «излишнюю самодеятельность».