После этих слов она отключилась. Я тоже потерял сознание, а когда пришел в себя, был уже в больнице.

Аленка не выжила. Слишком много тяжелых травм. Не буду говорить обо всем, достаточно того, что одно сломанное ребро воткнулось в легкое, и шейный отдел позвоночника сильно пострадал…

Приходила полиция, чтобы узнать обстоятельства ее гибели. Я рассказал правду, умолчав только о сверхъестественных силах. Потом я узнал, что Таню, Костю и Миру тоже допрашивали, и они подтвердили, что Алена упала сама. Забавно. Ведь они даже не видели этого…

В общем, смерть моей любимой признали несчастным случаем.

А меня, как видишь, вылечили. Но несколько месяцев после трагедии мне не хотелось жить.

Потом родители уговорили восстановиться в универе.

Друзья, с которыми мы были в ту ночь в доме, за все время, пока я валялся дома в гипсе, ни разу не позвонили и не пришли.

Позже я пытался поговорить с ними – и по отдельности, и со всеми вместе. Но они отрицали, что в доме происходило что-то странное. Только участливо хлопали меня по спине и сочувствовали моему горю.

Я даже сам стал в какой-то момент считать себя ненормальным. Мне стали сниться кошмары, о которых я тебе рассказывал. Сны, в которых я умирал в теле другого человека. Но каждый раз – в доме из красного кирпича.

Я полез в интернет, даже сходил в городскую библиотеку и покопался в архивах статей. Все люди, вместе с которыми я погибал в треклятом доме, жили на самом деле! И на самом деле погибли там! Понимаешь? Я нашел этому подтверждение, много подтверждений!

А потом… однажды мне приснился кошмар, который не был похож на остальные. И, возможно, я бы просто решил, что это страшный сон и ничего больше. Но я уже знал, что за моими снами стоят реальные жизни. И понял, что должен остановить дом. Как меня и просила Алена.

– Что же такое тебе приснилось? – спросила Катя.

– Мне приснилось, что этот дом – ворота в ад. И если их не закрыть, то в наш мир выйдет из него нечто ужасное… нечто… такое…

– Антихрист? – Катя была настроена скептически.

Леша посмотрел на нее с грустью.

– Я не знаю, как назвать то, что я видел. Но это древнее зло. И, если оно обретет свободу, будет много смертей. Очень много новых смертей.

– Прости, Леша. Я понимаю, что в этом доме ты лишился любимой. И это трагедия. Но в остальном то, что ты рассказал, больше похоже на бред. И я остаюсь при своем мнении: тебе надо к врачу. К какому-нибудь мозгоправу. Я не хочу, чтобы ты меня в это впутывал. – И Катя встала, чтобы уйти.

Федор

Федор вернулся в родной город после развода.

Ему тридцать. В нем почти два метра роста. У него зеленые глаза, копна задорно вьющихся кудрей и большие амбиции. Он уверен, что сумеет заново выстроить карьеру и наладить личную жизнь. Федя вообще от природы человек бесконечного оптимизма.

Федор – архитектор. Он разослал свое резюме в пару городских контор и теперь прогуливался, с широкой улыбкой рассматривая улицы своего детства и юности. Все вокруг рождало теплые воспоминания…

Дойдя до Дома культуры, Федя увидел афишу: «Выставка памяти художника Родиона Иванова. Строго 18+».

«Интересно… Не слышал об этом Иванове. Надо заглянуть», – подумал Федор и купил билет.

В ДК было прохладно и пусто. Посетителей совсем немного. В основном молодежь едва-едва за восемнадцать, видимо привлеченная тематикой работ художника. Чувствовалось, что он боготворил женское тело – на большинстве картин была изображена обнаженная натура. Стиль – почти фотографический реализм. Страсть чувствовалась и в позах натурщиц, и в их взглядах, и в цветовой гамме.

Федор замер у картины: девушка в коротком топике и маленькой юбчонке. Уже сам факт наличия одежды выделял эту работу художника. Девушка лежала спиной на шаре: голова запрокинута, руки свободно свешиваются назад, одна нога едва касается носком земли, другую почти не видно – она согнута в колене, и кажется, будто это культя.

– Нравится? – услышал Федор за спиной женский голос.

Он обернулся.

Рядом с ним стояла копия той, что была изображена на холсте. Только одета поскромнее – в серую водолазку и брюки. Под мышками она сжимала костыли, одна штанина была подвернута. Левая нога у девушки заканчивалась в районе колена.

– Вы очень красивая, – искренне сказал Федя.

– Была.

– Да нет… Вы и сейчас очень красивая – можно подумать, что это ваша фотография, а не портрет.

Она хмыкнула:

– Вот козел…

– Простите?

– Да не ты… Роберт – козел.

Федя был обескуражен фамильярностью и резкостью тона незнакомки, но увидел, что на глазах у нее появились слезы.

– Я могу вам как-то помочь?

– Боюсь, что нет. Роберт уже мертв. Так что таким, как я, уже никто не поможет.

– Честно говоря, не совсем вас понимаю. Расскажете, в чем дело?

Девушка, кажется, только и ждала этого вопроса. Она взяла Федю за руку и подвела к соседней картине.

– Вот, здесь рыжая девушка как будто выходит из огня. Смотри – написано в две тысячи третьем году. Роберт умер в две тысячи четвертом. А Викуся, с которой он это писал, в две тысячи пятом сгорела в пожаре. Понял?

– Нет.

– Теперь сюда. – Девушка потащила его к другой картине. На ней обнаженная фея парила над ночным городом, вероятно, даря людям прекрасные сны.

– Это Полинка. Она в две тысячи шестом году выбросилась с высотки на окраине города. Теперь понял?

– Ну…

– Хорошо… Картина, с которой мы начали. Где я нарисована. Она не показалась тебе странной?

– Да нет… – Федя растерянно улыбался.

– Такое чувство, что я на ней без ноги, верно? Но позировала я Роберту тоже в две тысячи третьем. Тогда у меня были обе ноги. Со мной это, – она кивнула на свою культю, – случилось только три месяца назад. С мотоцикла упала. А сейчас какой год? Две тысячи пятнадцатый. Значит, и со мной напророчил.

Федя пригляделся. Девушка и впрямь была старше той, что изображена на картине. Но в целом выглядела очень молодо, гораздо моложе своих лет.

– Вы почти не изменились! – Федя хотел сделать ей комплимент.

Но та услышала в его словах что-то другое:

– Дурак! – презрительно фыркнула она и поковыляла на костылях к выходу.

Федя не хотел ее оскорбить. Он просто не знал, что сказать, чтобы поднять ей настроение. Говорить о смертях, потерях и мрачных пророчествах он не умел.

Проводив взглядом одноногую незнакомку, Федя продолжил бродить по выставке.

В следующем зале висели картины, объединенные темой плотской любви. Впрочем, без порнографии. Просто теперь на картинах женщины были в объятиях мужчин. На одной парочка страстно целовалась на берегу реки, на другой юноша лежал на подушках рядом с девушкой, его глаза закрыты, но лицо светилось счастьем влюбленного, который только что получил то, о чем мечтал. У третьей картины Федор замер.

Сначала он не поверил своим глазам.

Подошел ближе, почти вплотную, и принялся детально рассматривать полотно. На нем был очень крупно изображен поцелуй. Точнее, высокий парень с длинными кудрявыми волосами, склонившись, страстно целовал невысокую девушку с короткой, почти мальчишеской стрижкой. Оба были в профиль, оба были с закрытыми глазами.

Лицо девушки ни о чем не говорило Феде. А вот парень… Это же он! Он сам… Федя, собственной персоной. Он до последней черты узнаваем. Но изображен художником, судя по дате, больше десяти лет назад, когда уже жил в другом городе.

– Фантастика! – восхитился Федя.

Он еще немного поразглядывал собственный портрет. Кажется, этот художник, Роберт, и впрямь черпал вдохновение в каких-то параллельных мирах.

Федя перешел в следующий зал.

Здесь было очень мало места, и свет горел над одной-единственной картиной, которая венчала экспозицию: холст на подрамнике, без рамы, и заметно, что творение художника не закончено. Но также с первого взгляда любой зритель понимал – перед ним настоящий шедевр. На картине изображен старый дом из красного кирпича, в одном из окон видна полностью обнаженная девушка. Она держит в руках книжку, но смотрит прямо на зрителя.

На картине нет никакой эротики, только намеки. А взгляд девушки не порочный, а очень чистый и как будто удивленный.

Вся картина дышит неуловимым совершенством. В ней было нечто, что превращало ее в настоящее искусство, нечто, делавшее эту работу Роберта Иванова особенной. И, возможно, даже достойной соседства с мировыми шедеврами.

Вечером Федя решил сходить в бар на Каштановой улице.

Он не был большим любителем выпить, просто захотелось пива и шумной веселой компании. Но пиво оказалось безвкусным, а люди в заведении выглядели мрачно… не было желания с кем-то познакомиться или провести вечер. Федя оставил недопитый стакан и пошел прогуляться. Через пять минут, уже раздумывая, а не вызвать ли такси, вдруг замер, словно завороженный: между скучными старыми домами Каштановой он заметил его – дом с картины художника Роберта Иванова.

Федя подошел к зданию. Судя по тому, что на окнах жалюзи, здесь никто не живет. Это офис. Рядом со входом блеснула медью табличка: «Архитектурное бюро».

Федя понимал, что уже ночь и офис наверняка пуст, но все-таки дернул ручку двери. И… она открылась. Удивленный, он вошел внутрь.

И внезапно оказался в своей съемной московской квартире.

В коридоре было темно, из спальни доносились звуки включенного телевизора. Сколько раз он возвращался домой после девяти вечера и слышал эти звуки? Миллион. А однажды пришел, а в квартире тихо. Юлька, жена, собрала вещи и исчезла. Только записку оставила:

«Развод. Встретимся в ЗАГСе, дату сообщу. Заколебал».

Во время процедуры молчала как партизан, подписала бумаги и ушла.

Сейчас, на пороге квартиры, все произошедшее показалось каким-то страшным сном. Да не было же ничего! Он дома после тяжелого трудового дня. Голодный, но довольный, что так много успел.

Глаза Федора засветились радостью, он открыл дверь в спальню.

Юля в пижаме лежала на животе поперек кровати, смотрела какой-то сериал про любовь.

– Привет, заяц!

Жена повернулась к нему, смерила сердитым взглядом:

– Федя! Наш брак катится к черту! Когда ты уже перестанешь улыбаться?

Федя улыбнулся еще шире. Он решил, что это шутка или цитата из какого-то фильма.

– Федя… Скажи честно… Ты дебил?

Он присел рядом с ней, погладил по длинной стройной ноге:

– Давай, Юлька, рассказывай, что случилось? Не понимаю.

– Ты серьезно? – Юля убрала его руку, села на кровати и очень внимательно посмотрела мужу в глаза.

– Минимум два раза в неделю последние полгода я говорю тебе о том, что мы почти не видимся, потому что ты приходишь с работы слишком поздно.

– Ты же знаешь, почему я задерживаюсь.

– Ну да, начальник обещал квартальную премию увеличить в два раза, если сдадите проект… бла-бла-бла…

– Именно так. И мы это много раз обсуждали. – Федя потянулся поцеловать жену в щеку. Но она отстранила его:

– Я тебе изменила.

– Да ладно! – Федя снова не воспринял ее слова всерьез.

– Да, я тебе изменила, потому что устала тут одна дома ждать тебя.

Федя смотрел на Юлю растерянно, выражение радости застыло на его лице, словно нелепая маска.

– М-да… Я надеялась, что хоть эта новость сотрет с твоей самодовольной физиономии улыбку.

– Юль, ты чего? Ты придумала все это… про измену?

– Ясно… Тебе на меня плевать. И на наш брак плевать. И на то, что живем в съемной халупе. И на то, что детей у нас нет. И на то, что… – Она перечисляла и перечисляла ему свои претензии. Федя понимал, что это не шутка, что все серьезно, что у жены, похоже, накопилось, а он не замечал и так далее… Но никак не смог стереть со своего лица «улыбку идиота».

Юля перешла на крик: