Несколько ночей спустя Адам со мстительной улыбкой объявил мне что столкнулся с нею на Третьей улице в автобусе и они пошли к нему поговорить и выпить и у них произошел большой долгий разговор который по-лероевски завершился кульминацией когда Адам сидел голышом и читал китайскую поэзию и передавал ей кропалик и закончилось все в постели: «А она очень ласковая, боже, как она обхватывает вдруг тебя руками как бы ни по какой другой причине кроме чистой внезапной нежности». – «Ты собираешься ее заполучить? закрутить с нею связь?» – «Ну дай-ка я – вообще-то я тебе скажу – она совсем ага и сильно не в себе – она сейчас лечится, очевидно очень серьезно поехала притом совсем недавно, там что-то из-за Жюльена, лечилась но виду не подавала, садится или ложится читать или же просто ничего не делает а смотрит в потолок весь день напролет у себя там, восемнадцать долларов в месяц в своем Небесном переулке, получает, очевидно, какое-то пособие, завязанное неким образом ее докторами или еще кем на ее нетрудоспособность или как-то вроде – постоянно об этом говорит и впрямь слишком чрезмерна на мой вкус – очевидно у нее настоящие галлюцинации про монахинь в приюте где она выросла и она их видит и по-настоящему боится – но тут и что-то еще, видать она ширяется хотя ширяться она никогда не пробовала а только знала торчков», – «Жюльена?» – «Жюльен ширяется когда только может а это нечасто поскольку у него нет денег а стать он как бы хочет настоящим торчком – но в любом случае у нее были глюки что она не торчит как надо в контакте а на самом деле ее кто-то или что-то как-то тайно подсаживает, люди идущие за нею по улицам, скажем, полная чума – и для меня это чересчур – и, в конце концов, то что она негритянка я не хочу впутываться с потрохами». – «Она хорошенькая?» – «Она прекрасна – но у меня не получается». – «Но парень я в натуре в нее врубаюсь как она выглядит и все такое прочее». – «Ну ладно чувак тогда у тебя получится – вали к ней, я дам тебе адрес, или еще лучше, я приглашу ее сюда и мы поговорим, и ты можешь попробовать если захочешь но хоть у меня к ней и горячее чувство в сексуальном смысле и все такое я по правде не хочу углубляться в нее дальше не только по всем этим причинам но и наконец, самая большая в том, если я завяжусь с девчонкой то хочу быть постоянным типа всерьез и постоянно и надолго а с нею я так не могу». – «Я бы хотел долго постоянно и так далее». – «Ну поглядим».

Он сообщил в какой вечер она зайдет перекусить тем что он ей приготовит поэтому я там тоже был, курил чай в красной гостиной, с зажженной тусклой красной лампочкой, и зашла она – выглядела так же но на мне теперь была простая синяя шелковая спортивная рубашка и модные штаны и я откинулся на спинку четко чтоб напустить на себя сдержанность надеясь что она это заметит и в результате дама вошла в гостиную а я не поднялся.

Пока они ели в кухне я делал вид что читаю. Делал вид что не обращаю ни малейшего внимания. Мы вышли прогуляться втроем и к тому времени все вместе уже наперебой трепались как трое добрых друзей которые хотят друг в друга войти и высказать все что у них на душе, дружеское соперничество – мы пошли в «Красный Барабан» послушать джаз которым в ту ночь был Чарли Паркер с Гондурасом Джоунзом на барабанах и другие интересные, вероятно Роджер Белуа тоже, кого я теперь хотел увидеть, и то возбуждение мягконочного сан-францисского бопа в воздухе но полностью в клевом сладком безнапряжном Пляже – поэтому мы фактически бежали, от Адама с Телеграфного холма, вниз по белой улочке под фонарями, бежали, прыгали, выпендривались, веселились – в нас все ликовало и что-то пульсировало и мне было приятно что она может ходить так же быстро как и мы – милая худенькая сильная маленькая красавица рассекать с нею вдоль по улице притом такая ослепительная что все оборачиваются посмотреть, странный бородатый Адам, темная Марду в странных брючках, и я, здоровый ликующий громила.

И вот мы оказались в «Красном Барабане», столик заставленный пивом несколькими то есть и все банды то вваливались то вываливались, платя доллар с четвертью у двери, маленький с-понтом-хипповый хорек продавал там билеты, Пэдди Кордаван вплыл внутрь как было предсказано (большой длинный светловолосый типа тормозного кондуктора подземный с Восточного Вашингтона похожий на ковбоя в джинсах зашедшего на дикую поколенческую пьянку всю в дыму и безумии и я завопил «Пэдди Кордаван?» и «Ага?» и он подвалил к нам) – все сидели вместе, интересными компаниями за разными столиками, Жюльен, Роксанна (женщина 25 лет пророчествующая будущий стиль Америки короткими почти под машинку но с кудряшками черными змеящимися волосами, змеящейся походкой, бледным бледным торчковым анемичным личиком а мы говорим торчковое но как бы когда-то выразился Достоевский? если не аскетичное или святое? но ни в малейшей степени? но холодное бледное фанатичное лицо холодной голубой девушки и одетой в мужскую белую но с манжетами расстегнутыми развязанными у пуговиц так что я помню как она перегибалась разговаривая с кем-то после того как прокралась по танцплощадке с текучими плечами в поводу, согнувшись поговорить держа в руке краткий бычок и аккуратное резкое движение каким стряхивала с него пепел но вновь и вновь длинными длинными ногтями в дюйм длиной и тоже восточными и змееобразными) – компании всевозможнейшие, и Росс Валленстайн, толпа, и наверху на эстраде Птица Паркер с торжественными глазами которого довольно-таки недавно заметелили и он теперь вернулся в какой-то мертвый в смысле бопа Фриско но только что обнаружил или же ему рассказали про «Красный Барабан», банду великого нового поколения что завывает и собирается там, поэтому вот он на сцене, изучает их этими глазами пока выдувает свои теперь-уже-упорядоченные-в-размеренный-рисунок «сумасшедшие» ноты – громыхающие барабаны, высокий потолок – Адам ради меня исполнительно отчалил около 11 часов с тем чтобы лечь спать и отправиться утром на работу, после краткой вылазки с Пэдди и мной наскоро хлебнуть десятицентового пива в ревевшей «Пантере», где Пэдди и я во время нашего первого разговора и хохота поборолись на локотках – теперь Марду отвалила со мной, ликующеглазая, между отделениями, выпить пивка, но по ее настоянию в «Маске» а не здесь где оно по пятнадцать центов, а у нее самой лишь несколько пенни и мы пошли туда и давай самозабвенно болтать и внутри у нас все зазвенело и запело от пива и вот теперь стало начало – вернувшись в «Красный Барабан» на следующее отделение, услышать Птицу, который как я видел отчетливо врубался в Марду несколько раз и в меня самого тоже прямо в глаза глядя мол действительно ли я тот великий писатель каким себя считаю как будто знал мои недостатки и амбиции или помнил меня по другим ночным клубам и другим побережьям, по иным Чикагам – не вызывающий взгляд а король и основатель боп-поколения по крайней мере его звука врубаясь в свою аудиторию врубается в глаза, тайные глаза на-него-смотрящие, пока он просто складывает губы и пускай работают великие легкие и бессмертные пальцы, глаза его отдельны и заинтересованны и человечны, добрейший джазовый музыкант что мог только быть будучи и следовательно естественно величайший – наблюдая за мной и Марду во младенчестве нашей любви и вероятно удивляясь почему, или зная что долго она не продлится, или видя кому именно станет больно, как теперь, очевидно, но еще не совсем, это же у Марду глаза сияли в мою сторону, хотя знать я не мог и не знаю в точности теперь – если не считать одного факта, по пути домой, сейшак окончен пиво в «Маске» выпито мы поехали домой на автобусе по Третьей улице печально сквозь ночь и бьющиеся мигающие неонки и когда я неожиданно склонился над нею прокричать что-то дальше (в ее тайное «я» как позже призналась) ее сердце скакнуло почуяв «сладость моего дыхания» (цитата) и неожиданно она почти что полюбила меня – я не знал этого, когда мы нашли русскую темную грустную дверь Небесного переулка огромные железные ворота заскрежетали по тротуару когда я потянул, внутренности вонючих мусорных баков печально-приваленных друг к другу, рыбьи головы, коты, затем сам Переулок, мой первый взгляд на него (долгая история и огромность его в моей душе, как в 1951 году рассекая со своей тетрадью для зарисовок диким октябрьским вечером когда я обнаруживал собственную пишущую душу наконец я увидел подземного Виктора который приехал в Биг-Сур как-то раз на мотоцикле, по слухам на нем же уехал на Аляску, с маленькой подземной цыпочкой Дори Киль, вон он в размашистом Иисусовом пальто направляется на север в Небесный переулок в свою берлогу и я некоторое время иду за ним, дивясь Небесному переулку и всем тем долгим разговорам что у меня были много лет с людьми типа Мака Джоунза про тайну, молчание подземных, «городскими Торо» Мак называл их, как из Альфреда Кейзина в лекциях в нью-йоркской «Новой школе» там на Востоке где он замечал насчет того что всех студентов Уитмен интересует с точки зрения сексуальной революции а Торо с созерцательно-мистической и антиматериалистической если не с экзистенциалистской или какой-то там еще точки зрения, «Пьер»-мелвилловская придурь и чудо этого, темные битовые джутовые одежонки, истории которые слышишь про великих теноров что ширяются у разбитых окон и начинают дуть в свои дудки, или про великих молодых поэтов с бородами лежат в отключке в руо-подобных святейших неведомостях, Небесный переулок знаменитый Небесный переулок где они все в то или иное время полоумные подземные жили, как например Альфред и его гнусненькая женушка прямиком из петербургских трущоб Достоевского можно подумать а на самом деле американская потерянная бородатая идеалистичная – вся эта штука в любом случае), увидев его впервые, но с Марду, стирка развешана над двором, вообще-то задний двор большого многоквартирного дома на 20 семей с эркерами, стирка развешана и в разгар дня великая симфония итальянских мамаш, детишек, отцов финнеганствующих и вопящих со стремянок, запахи, кошки мяукают, мексиканцы, музыка изо всех приемников болеро ли это мексиканцев или итальянский тенор спагеттиглотов или же громкие внезапно врубленные по КПЕА симфонии Вивальди клавесинные исполнения для интеллектуалов бум блэм грандиознейший звук всего который я потом приходил слушать целое лето в объятьях моей любви – входя туда сейчас, и поднимаясь по узенькой затхлой лесенке будто в развалюхе, и ее дверь.

Замышляя я потребовал чтобы мы потанцевали – прежде она проголодалась поэтому я предложил и мы действительно зашли купить омлета фуянг на Джексоне и Кирни и теперь она его разогрела (позднее признание что она терпеть его не может хоть это одно из самых моих любимых блюд и типично для моего последующего поведения когда я уже насильно запихивал ей в горло то что она в подземной кручине хотела выстрадать одна если и вообще), ах. – Танцуя, я выключил свет, и вот, в темноте, танцуя, поцеловал ее – это было головокружительно, кружась в танце, начало, обычное начало влюбленных целующихся стоя в темной комнате комната разумеется женщины мужчина сплошные умыслы – закончив потом в диких плясках она у меня на колене или на бедре пока я вращаю ее вокруг откинувшись назад для равновесия а она вокруг моей шеи своими руками что стали разогревать так сильно того меня что потом было только жарко…

И довольно скоро я узнал что у нее нет веры и неоткуда взять – мать-негритянка умерла ради ее рождения – неведомый отец чероки-полукровка сезонник приходивший бывало швыряя изодранные башмаки через серые равнины осени в черном сомбреро и розовом шарфе присев на корточки у костров с сосисками запуливая тару из-под токая в ночь «Йяа-а Калексико!»

Скорее нырнуть, куснуть, погасить свет, спрятать лицо от стыда, залюбить ее грандиозно из-за нехватки любви целый год почти что и нужды толкающей вниз – наши маленькие соглашения в темноте, всамделишные не-следовало-об-этом-говорить – ибо это она потом сказала «Мужчины такие сумасшедшие, они хотят сути, женщина и есть суть, вот она прямо у них в руках а они срываются прочь возводя большие абстрактные конструкции» – «Ты имеешь в виду что им следует просто остаться дома с этой сутью, то есть валяться под деревом весь день с женщиной но Марду это ведь моя старая телега, прелестная мысль, не припомню, чтоб ее высказывали лучше, и никогда не мечтал о таком». – «Вместо этого они срываются и затевают большие войны и рассматривают женщин как награды а не как человеков, что ж чувак я может и прямо посреди всего этого дерьма но я определенно не желаю ни кусочка» (своими милыми культурными хиппейными интонациями нового поколения). – И поэтому поимев суть ее любви теперь я воздвигаю большие словесные конструкции и тем самым вообще-то ее предаю – пересказывая слухи каждой подметной простыни на всемирной бельевой веревке – и ее, наше, за все два месяца нашей любви (думал я) только раз постиранное поскольку она будучи одинокой подземной проводила лунатичные дни и ходила бывало в прачечную с ними но вдруг уже промозглый поздний день и слишком поздно и простыни серы, милы мне – поскольку мягки. – Но не могу я в этом признании предать самые потаенные, бедра, то что в бедрах есть – а тогда зачем писать? – бедра хранят суть – однако хоть там мне и следует остаться и оттуда я пришел и рано или поздно вернусь, все же я должен срываться и возводить возводить – ради ничто – ради бодлеровских стихов…