А у нас тупиковая ситуация. На всякий случай я прикинул путь к отступлению. Так, посетителей немного, до выхода я Наталью утащу. Фигня, прорвемся. Но из Парижа придется делать ноги, и Чичерина ни в коем случае нельзя подставлять. В крайнем случае, нужно выкинуть на улицу Наташку, а самому остаться, прикрыть. Ага, вон с того столика можно ухватить бутылку, сделать «розочку». Но лучше обойтись и без выстрелов, и без мордобоя. Так… Думаем. Лоран – это же калька с фамилии Лаврентьев? Да, Жан Лоран звучит красивше, чем Ванька Лаврентьев. Парень ужасно хочет стать французом… Ха… Пожалуй, пора вмешаться.

– Наталья Андреевна, у господина Лорана может создастся превратное впечатление и о нас с вами, и о партии большевиков, – произнес я, а когда две пары изумленных глаз посмотрели на меня, продолжил. – Наталья Андреевна абсолютно права – воровать некрасиво. Но вас никто не собирается убивать. Напротив. Я сегодня же попрошу руководителя нашей делегации… Нет, зачем же руководителя делегации? Народный комиссар иностранных дел – мелковато. Так вот, сегодня же я свяжусь с Москвой, попрошу товарища Ленина прислать официальную телеграмму в канцелярию президента, в которой Совнарком поблагодарит бывшего подданного Российской империи Ивана Лаврентьева, а ныне кандидата в полноправного гражданина республики, кавалера боевых наград, ветерана Иностранного легиона мсье Жана Лорана за сохранение средств русских коммунистов. Заметьте мсье Лоран – в телеграмме будет сказана чистейшая правда. Деньги вы сохранили? Да, сохранили. А то, что вы их присвоили, это другой вопрос. И что потом с вами станет, уже никого не волнует.

Надеюсь, русскоговорящих посетителей кроме нас здесь нет. А если и есть, то в кафе уже создался необходимый шумовой фон, и то, что говорят за соседними столиками уже никого не волновало.

Мои собеседники какое-то время осмысливали сказанное. Наташа поняла ее суть на несколько секунд раньше, чем Лаврентьев. Улыбнувшись, она демонстративно вытащила из-под стола ридикюль и щелкнула замочком.

– Олег Васильевич, а ведь вы правы, – сказала Наталья, поднимаясь с места. – Зачем нам кого-то убивать физически? Пожалуй, мсье Лоран, мы попрощаемся…

– Подождите, – встрепенулся ветеран Иностранного легиона. – Так нечестно.

– Почему? – удивленно вскинула брови Наташа. – Вы украли деньги, и что?

– Но я же тогда не получу гражданство! – вскинул руки ветеран-орденоносец.

– Нас должно волновать ваше будущее?

– И мало того, что вы не получите гражданства, – добавил я, – так еще и журналисты выяснят всю вашу подноготную, включая дружбу с самим товарищем Лениным, а французские акционеры, потерявшие деньги в России, узнав о ваших сбережениях, будут очень недовольны. Боюсь, у вас еще и потребуют отчета об источнике ваших средств.

– Но у меня нет таких денег! Пятьдесят тысяч я потратил, чтобы купить квартиру, десять ушло на обстановку, – нервно заявил Лаврентьев-Лоран.

– А давайте, Наталья Андреевна, дадим господину Лорану два дня, – предложил я от всей души. – За это время у него могут возникнуть какие-то мысли. Да, кстати, – сказал я, сделав вид, что эта мысль только что пришла мне в голову. – Я видел около Люксембургского дворца объявление об аукционе. На продажу выставят картины из коллекций Уде и Канвейлера. Там, сколько помню, будут Матисс, Пикассо, Брак, Дерен, кто-то еще. Картин очень много, поэтому уйдут по дешевке. Матисс – дороговато, но пару картин вы осилите. Пикассо – по триста-четыреста франков, Брак чуть-чуть подешевле, а Дерен – тот вообще за сто франков уйдет. Вы купите сорок, а, так и быть, тридцать картин, передаете нам, и мы в расчете. Наталья Андреевна вам даже расписку даст, можем ее печатью заверить.

Глава третья. Немного о картинах

Чтобы привести в порядок нервы, мы с Натальей решили прогуляться.

– Ты стала бы стрелять? – поинтересовался я.

Наталья Андреевна с удивлением посмотрела на меня.

– Володя, я похожа на дурочку?

– Но ты была очень убедительна, даже я поверил. Начал продумывать пути отхода.

– Выстрелить несложно, а что потом? Да, а что нам в этом случае делать?

Наталья Андреевна с любопытством обернулась ко мне, и я, слегка замедлив шаг, начал перечислять менторским тоном:

– Для начала нам следовало бы оказаться как можно дальше от кафе. Полиция прибывает на место происшествия минут за тридцать, а то и за час. Времени скрыться у нас вагон и маленькая тележка. Такси или извозчика брать не стоит, лишний свидетель, лучше пешком дойти до станции метро. Идти спокойно, не суетясь. По дороге избавиться от оружия, желательно по частям. В идеале – каждую деталь утопить в Сене. Оружие – главное доказательство.

– А разве не свидетели? – перебила меня Наташа. – Кто-то в ресторане мог нас запомнить. Тем более, мы говорили по-русски. Как говорят – круг сужается.

– Вполне возможно, – пожал я плечами. – Молодые мужчина и женщина, говорившие по-русски, а что еще? Таких парочек в Париже – тьма. Первые три дня полиция станет рыть носом землю, потом все утихнет. Как правило, в девяноста случаях из ста преступления раскрывается по горячим следам – то есть, сразу. Убийца женщина, стало быть, главная версия сыщиков – преступление на почве ревности. Станут вскрывать все связи покойного, искать обманутых женщин в его окружении. На всякий случай перетрясут местных сутенеров, проституток. Лаврентьев не депутат, не генерал и даже не адвокат, покамест даже не гражданин Франции, чтобы тратить на него время, а в Париже каждый день кого-нибудь убивают. Дня через три-четыре искать перестанут. А с течением времени раскрыть подобное убийство можно только случайно – если мы сами начнем хвастать направо и налево. Правда, есть одно слабое звено… – Я взял паузу, а Наталья от нетерпения принялась дергать меня за рукав. – Владимир, не томи!

– Слабое звено – наша хозяйка.

– При чем здесь мадам Лепети?

– Я уже обратил внимание, что наша хозяйка любит читать бульварные газеты. Дело похвальное, но она начинает чтение с последней страницы, где объявления. А у французской полиции есть обыкновение помещать среди объявлений свои ориентировки.

– Ориентировки?

Ну вот, опять прокол. Термин войдет в употребление гораздо позже, после Великой Отечественной войны. Придется разъяснять.

– Ориентировка – тоже своего рода объявление, только о розыске подозреваемых. Там их приметы, могут еще и рисунок поместить, фотографию, если есть. Теперь представь себе: читает наша хозяйка газету, а там бац – объявление. Мол, полиция разыскивает мужчину и женщину, лет тридцати, роста среднего, особых примет нет, одетых так-то, с высокой долей вероятности – русских, подозреваемых в убийстве героя Великой войны, кавалера Военного креста. У нашей хозяюшки в мозгу – щелк, а где же были мои постояльцы в момент убийства? Она идет к телефону, набирает номер полиции. Здесь, конечно, шанс небольшой, но он есть.

– Если есть шанс, значит я правильно сделала, что не стала стрелять, – пришла к выводу Наталья Андреевна, потом добавила. – К тому же, я не исполнитель и не палач. В мою задачу входило лишь узнать судьбу денег, а судьбу Лаврентьева должен решать исполком Коминтерна.

Судьбу должен решать Коминтерн? Хм… Пока Наташа доедет до Москвы, выступит на заседании исполкома (а его еще надо собрать), начнут решать… За это время отставной сержант успеет все распродать и умотать куда-нибудь в Рио-де-Жанейро, где сразу же приобретет себе белые штаны. Темнит что-то, дорогая графинюшка. Есть у меня подозрение, что ты сама должна была решить судьбу бывшего казначея. Или уже получила своего рода индульгенцию в случае надобности. А уж связаться с «исполнителями» – это чисто техническая задача.

Дошли до Сите, прошли через мост, а ноги сами понесли нас к собору Парижской богоматери. Молча постояли, полюбовались на готическую красоту. Из полуоткрытых дверей под аккомпанемент органной музыки доносилось пение – изумительно чистое, филигранное.

– Постоянно открываю в тебе какие-то новые стороны, – хмыкнула Наташа.

– Ты о чем? – пожал я плечами, сделав вид, что не понял. – Я тут парочку топтунов узрел. Вон, стоят и делают вид, что химеру рассматривают, а ее отсюда все равно не видно.

От самого ресторана за нами целеустремленно топали двое мужчин самой подозрительной внешности, а я пытался определить – сидели ли они вместе с нами в зале или увязались потом? И кто это может быть? На одном парне широкополое пальто, второй одет в рабочую блузу. На обоих кепки, вошедшие в моду среди молодых мужчин. Выбор широкий: французская сюрте, спецслужба кого-то из участников переговоров, а то и люди Лаврентьева. Более простой вариант – гавроши-переростки, вышедшие на работу. Апашей уже ликвидировали, но свято место не бывает пусто. Одолжить у Натальи браунинг или обойтись «орудием пролетариата»? Вон, мостовую давно не ремонтировали, булыжник так и просится в руки. Оказалось, опасался я зря.

– Не обращай внимания, – отмахнулась Наталья. – Это свои.

– Типа – твоя охрана?

– Володя, ну что поделать? Я не последнее лицо в Коминтерне, и на некоторых мероприятиях меня должна сопровождать охрана. Не мной придумано.

Ладно, будем считать, что я верю, что парни только охрана, а не потенциальные палачи. Дать им сигнал – пара пустяков, а проштрафившийся казначей сегодня не дошел бы до дома. Вполне возможно, что я сегодня спас жизнь Ваньке Лаврентьеву, мечтавшему стать Жаном Лораном. Да, а ведь он поверил, что Наталья способна выстрелить. Получается, я еще много чего не знаю о любимой женщине. А, пожалуй, что и не стоит знать. Ну его нафиг, лишние знания.

Вечером, когда мы уже получили нагоняй от мадам Лепети за неявку к ужину, помылись и лежали в постели, словно супружеская пара, прожившая вместе энное количество лет, Наташа спросила:

– Володя, спасибо тебе, что нашел изящный выход из ситуации, но что мне теперь докладывать исполкому? Допустим, Лаврентьев напуган, и завтра побежит скупать картины, притащит их нам. Да, нужно будет попросить товарищей, чтобы они ему адрес оставили, куда картины везти.

– Лучше бы дать какой-то нейтральный адрес, не наш пансионат и не «Бургундию».

– С этим-то я решу, не проблема. Ты мне скажи лучше… Вот, я приезжаю в Москву, докладываю. Мол, вместо ста тысяч франков взяла тридцать картин стоимостью… ну, сколько они станут стоить? Ладно бы только твои любимые импрессионисты, Мане и прочие, смогли бы отбить деньги, а так? Пикассо еще что-то и стоит, а остальные? В лучшем случае, получим тысяч десять. Смысла не вижу продавать, больше возни. И куда мне с ними? Тащить в Россию? Что там с ними делать, если музеи закрыты?

– А ты их мне отдай. Не мне лично, разумеется, а ВЧК, – предложил я. – Коминтерну доложишь, что отдала деньги на нужды чрезвычайной комиссии, с Дзержинским я договорюсь, он подтвердит. Годится такой размен?

Наталья Андреевна задумалась. Поправив одеяло на плечике, кивнула:

– Если Дзержинский подтвердит – то все в порядке. Спишем деньги на нужды пролетарской революции в России. Но я понять не могу – вам-то они зачем? Развешаете по кабинетам?

Я представил, что в столовой на Лубянке висят натюрморты Брака, выполненные в стиле кубизма, и тихо заржал. Народ, разглядывая такие непонятности, вообще есть перестанет. А в допросной у Артузова можно разместить что-нибудь из Матисса – кошечек там, рыбок в аквариуме.

– Ты чего? – удивилась Наталья.

– Представляешь – заходишь в кабинет Дзержинского, а у него за спиной – «Девочка на шаре» или «Авиньонские девицы».

Наталья прыснула. Правда, скоро взяла себя в руки.

– Нет, Володя, я все равно не понимаю. Ты потащишь тридцать картин через все границы? Понадобятся документы на вывоз. Сдавать в багаж – дорого, а как ты их разместишь в купе? Я же знакома с коллекционерами – транспортировка, порой, половину цены составляет.

– Наташ, так я их вообще никуда не потащу. Зачем? Проще забронировать сейф в каком-нибудь банке, поместить туда картины, подождать годиков пять, лучше десять, а потом уже продавать.