Я жестом попросил ее сесть напротив и закатал левый рукав рубашки, чтобы показать едва заметные перекрестные шрамы на левой руке.

– Однажды я играл в бильярд с твоим дядей Медведем в Джимтауне и поранился…

Девушка округлила глаза, когда села на стул напротив меня, и инстинктивно потянулась, чтобы дотронуться указательным пальцем до мраморной плоти моего предплечья. Ее пальцы были прохладными, а ладони до странности лишены всяких линий, будто ее судьба еще не была определена. Я медленно потянулся через стол, скользнул ладонью под подбородок девушки и приподнял, чтобы подчеркнуть сильный ушиб на линии скулы.

– У тебя тоже есть ранения. – Она коротко кивнула, тем самым освободив лицо, и опустила глаза на рабочий стол, где лежало письмо о президентской награде за физическую подготовку. – Как это произошло?

Маленькая Птичка прикрыла ушибленную челюсть, быстро повернувшись в сторону, а потом бросила косой взгляд на Мэри.

– Мелисса, я не хочу никому причинять вред, но еще хочу, чтобы никто не причинял вред тебе. – Она кивнула и начала мягко раскачиваться взад-вперед, крепко зажав руки между ногами. – Тебя кто-то обидел?

Девушка не отводила взгляд от стеклянной поверхности стола Мэри.

– Нет.

Я изучал отражение Мелиссы и пытался представить ее такой, какой она должна была быть. Мелисса относилась к сильным, ясноглазым шайеннам из северной резервации, а предки ее матери были кроу. Я силился вообразить, как выглядела бы Мелисса, если бы мать не отняла у нее искру любопытства из глаз, когда употребляла слишком много коктейлей из дезинфицирующего «Лизола» и дешевого спирта во время беременности. Мелисса должна была быть прекрасной индианкой, стоящей на холмистых, поросших травой холмах Литтл-Бигхорна, протянув руки к свободному, безопасному будущему. Когда я поднял глаза, то подумал, что девушка прочитала мои мысли, увидела ту же картину. Она перестала раскачиваться и смотрела на бриллиантовые застежки моей рубашки.

– Было романтично, – спокойно сказала Мелисса, будто эмоции сделают ее заявление менее важным. Она снова перевела глаза на стол.

Я откинулся на спинку стула, позволив кончикам пальцев оставаться на краю срезанного стекла.

– Что было романтичным, Мелисса?

– Прогулка, – ответила она столу.

Пиво кончилось, Кади так и не позвонила, и я отказался от чехла «Доктора Леонарда», который мог бы спасти будущий продуманный интерьер дома. Мне нужны еще пиво и какая-нибудь компания, поэтому я с силой надел шляпу, плотно застегнул куртку из овчины и шагнул в горизонтальные снежные вихри, вылетающие из-за угла дома. Самое время проехать километр по мощеной дороге до «Рыжего пони». Я немного постоял на досках, прислушиваясь к чему-то выше ветра – всего в десяти метрах от земли хлопали крылья, и гуси предупреждающе кричали друг другу, пока летели на юг. Может, они отправлялись слишком поздно. И, может, не они одни.

Вдалеке виднелись очертания скачущего неонового пони в темноте и нескольких грузовиков, припаркованных на гравийной стоянке. Подъехав ближе, я заметил, что в самом баре не горит свет, и меня накрыла паника при мысли о том, что за пивом придется ехать обратно в город. Я припарковался и разглядел в затемненном окне движение нескольких фигур. Пробки выбить не могло, ведь красный неоновый пони все еще скакал на моем капоте и лобовом стекле. Я пробивался сквозь ветер, чтобы дойти до стеклянной двери бара, и только чудом не столкнулся с владельцем и директором «Рыжего пони» – Генри Стоящим Медведем.

Мы с Генри знали друг друга с начальной школы, когда подрались у питьевого фонтана, и он расшатал два моих зуба хуком слева, которому научился на Блэк-Хиллс. Мы постоянно соревновались в силе с самого детства и до старшей школы, а потом я закончил университет Калифорнии, из-за чего снова стал годен, попал в армию и уехал во Вьетнам. Генри незаинтересованно попытался оценить образовательную систему белых в Беркли и успел понять, что она ему не нужна еще до того, как КОВПВ наградило его оплаченным четырехлетним отпуском в Анкхе. Именно там Генри признал, что окончательно понял суть белых – они способны убивать как можно больше людей самыми эффективными способами.

По возвращении в Штаты Генри пытался поступить в колледж, но быстро понял, что больше не может слушать лекции. В семидесятых он вернулся к политике и следующие десять лет был в сердце каждого движения коренных американцев. Но придя к выводу, что революция – это дело молодых людей, Генри вернулся в округ Абсарока на похороны бабушки, которая его вырастила, и раздобыл где-то деньги, чтобы вместе с Фондом превратить старую станцию Синклер, единственное общественное здание Кроссроудс, в своеобразный бар, который потом назвал «Рыжий пони». Генри просто обожал Стейнбека. Фонду было выгодно открыть бар – хотя бы для того, чтобы уберечь конференц-залы с восточными коврами от заляпанных дерьмом резиновых сапог местных жителей.

Мы посмотрели друг на друга, и на его лице отразилась тень самоуничижения, которая обычно таила за собой какой-то скрытый смысл.

– Пива, Тонто? – спросил он, протягивая мне открытую бутылку и проходя мимо с чем-то вроде монтировки в другой руке. Я заглянул через бильярдную в сам бар и разглядел около восьми человек на табуретах, очерченных флуоресцентным светом пивных холодильников. Это много. Я сделал глоток и последовал за ним в дальний конец комнаты, где Генри, видимо, собирался уродовать стену. Прислонившись к ней, Генри просунул плоский конец монтировки за деревянную панель, из которой состояла внутренняя отделка бара.

– Ты опять забыл оплатить счета? – он на мгновение замер, чтобы бросить на меня презрительный взгляд, а потом навалился всеми ста килограммами на монтировку, чтобы вырвать панель вместе с гвоздями, и вскоре та с грохотом свалилась у наших ног. Я наклонился, чтобы осмотреть кольцевые отверстия в штукатурке, которые раньше прятались за панелью. Лицо Генри оставалось бесстрастным, как и всегда.

– Черт. – Он без слов просунул монтировку под следующую панель и сорвал ее на пол. То же самое. – Черт.

Я решил, что самое время спросить.

– У тебя ремонт, или мы ищем что-то определенное?

Генри махнул на стену рукой одновременно спокойно и угрожающе.

– Блок предохранителей.

– Ты заделал его панелью?

Очередной взгляд исподлобья.

– У меня хотя бы есть стены.

Генри был одним из избранных, кому довелось побывать у меня дома. С его заявлением сложно было спорить.

– Я тут подумал купить чехол для кресла из искусственной овчины.

За это я получил долгий взгляд.

– Ты пьян?

Я обдумал вопрос.

– Нет, но я над этим работаю. – Он хрипло хохотнул и отодрал новую панель; у наших ног уже образовывалась кучка.

– Черт. – Генри сунул монтировку под следующую панель. – Кади звонила?

– Нет, чертовка.

– Хм… Она звонила мне. – Он снял панель, за которой скрывался старинный блок предохранителей. – Есть.

– Что? – повернулся я к Генри.

Он постучал по маленькой металлической дверце и глянул на меня.

– Блок предохранителей.

– Кади тебе звонила? – Его глаза были темными и ясными, и дальний от меня частично скрывался за большим носом, который был сломан как минимум трижды, и один раз мной.

– Да.

Я попытался сдержаться и казаться небрежным, но Генри застал меня врасплох и прекрасно это понимал.

– Когда она звонила?

– Ну, не так давно… – У него небрежность получалась гораздо лучше.

Он указательным пальцем открыл маленькую металлическую коробочку с четырьмя предохранителями, которые выглядели так, будто застали Эдисона еще ребенком. Металл сзади проржавел, став жертвой давней протечки крыши. Провода вокруг прогнили, раскрывая потрепанные черно-зеленые завитки также проржавевшего кабеля. Четыре предохранителя были покрыты толстым слоем пыли и окружены гнездами со странным налетом из белых и зеленых кристаллов. Было похоже на две пары сердитых глаз в стене, которые только и ждали, как бы пустить 220 вольт во все, что к ним приблизится.

Генри положил руку на неровную поверхность штукатурки в том месте, где разобрал бо́льшую часть стены, и навалился на нее всем весом. Другой рукой он откинул через плечо волосы цвета воронова крыла, слегка тронутые серебром, которые доставали до поясницы.

– Один из четырех, шансы неплохие.

– Она не говорила, что позвонит мне?

– Нет. И вообще… – Он ощетинился, изображая негодование, и показал на блок. – У меня тут серьезное дело.

Я попытался помочь.

– Там есть маленькие щитки, по ним понятно, что выбило.

Генри наклонился, заглядывая в блок.

– Не то чтобы я не доверял твоим ремонтным навыкам, хоть я и знаю, что у тебя их нет, – он аккуратно стер пыль с четырех предохранителей, – но они все черные.

– А запасных у тебя нет?

– Конечно же нет. – Он достал пачку пенни, спрятанную в нагрудном кармане рубашки. – Зато есть это.

Генри улыбнулся, как койот – эта самая улыбка могла приструнить задиристых рядовых, вызвать холодок по спине у офицеров во Вьетнаме, а обычно умных женщин – заставляла сесть поближе, за бар. Ему дашь палец – откусит руку.

Я с большим опасением наблюдал, как его пальцы начали выкручивать один из ржавых предохранителей из проржавевшего зеленого отверстия. Мышцы на его предплечье извивались, как змеи под обожженной солнцем землей. Насколько мне известно, Генри никогда в жизни не приходилось таскать тяжести, но в нем все равно чувствовался дух воина, и его выдавали лишь ненатренированные бицепсы. Когда его усилия возымели плоды, а стеклянная ручка повернулась, остальная часть здания погрузилась во тьму.

– Черт.

Из бара донесся хохот, пока мы пытались разглядеть друг друга во тьме.

– Видимо, это был не тот.

Генри вздохнул, вернул предохранитель на место, и свет от холодильников снова озарил дальнюю комнату. Посетители вяло захлопали.

– Она ничего не говорила о звонке. – Он все еще смотрел на блок; теперь его шансы значительно выросли.

– А о чем говорила?

– Да ни о чем особенном. Мы обсуждали тебя.

– Что именно?

На протяжении всего разговора Генри не прекращал изучать блок предохранителей с полуулыбкой, которая свидетельствовала о том, что он не воспринимал серьезно ни электрический кризис, ни мою семейную жизнь. У Кади и Генри были симбиотические, дружеские отношения, благодаря которым она начала вести квази-богемный образ жизни. Кади профессионально играла в бильярд и дартс, изучала историю коренных американцев в Беркли, несостоявшейся альма матер Генри, потом поступила на юридический факультет Вашингтонского университета и теперь работала адвокатом в Филадельфии. Большую часть времени вместе они перешептывались, показывали на меня пальцем и хихикали. Меня тревожила сама мысль о том, что они сговорились на расстоянии, но раз в этом замешана еще и Руби, что-то точно не так.

Выбрав предохранитель по диагонали от первого, Генри протянул руку и смело повернул. Красные неоновые лошадки, радостно скачущие по припаркованным снаружи машинам, исчезли под одобрительные возгласы из обители арахиса. Генри не отреагировал, и я не понял, заметил ли он.

– Там пони…

– Черт.

Он снова ввинтил предохранитель. Неоновый скакун замер, а затем запрыгал по капоту Пули. Шквалы ветра стихали, плохая погода решила отправиться дальше по тропе Бозмен к железнодорожным путям. В баре царил какой-то необъяснимый уют благодаря приглушенному свету холодильников, просачивающемуся сквозь щели в перегородке. Отголоски бесед служили фоном для пейзажа, который теперь покрылся снежинками.

– Так что вы обсуждали?

Генри сердито постучал указательным пальцем по одному из предохранителей.

– Она переживает, что ты до сих пор в депрессии.

– Из-за чего?