В голове постепенно вырисовывался план, и Рихард улыбнулся шире. Он сплюнул на белую дорожку, зашагал прочь из сада, и вскоре ворота лязгнули за ним голодной пастью. Особняк стоял на возвышенности, и сейчас вся Рывня лежала у ног Рихарда. Жестяные крыши сливались в одно серое полотно, заштопанное там‑сям червлеными заплатками черепиц. На края крыш присело солнце, плеснув закатным светом, и окна домов занялись пожаром. Высокая труба крематория, отразившая багровое небо, казалась густой струей крови, стекающей в город прямо с неба. А еще ниже траурной лентой вилась Черва.

Рихарду тут нравилось. Для ловца – идеальное место. Всегда есть работа. И здесь, можно надеяться, его не достанут.

За рекой топорщился красными ветками призрачный лес, где уже сейчас, на закате, виднелись обрывки тумана. А совсем далеко вырастала гора. Такая огромная, что, казалось, с ее вершины можно шагнуть прямо в небо.

Вернувшись взглядом к реке, Рихард нашел свой дом – обычная жестяная крыша в конце переулка. В нижней части города дома жались друг к другу, словно греясь в ненастье, но его дом стоял особняком. Как и он сам.

Рихард пошел вниз по улице, постепенно ускоряя шаг. Он выделял три категории людей, готовых добровольно смотреть в глаза ловцу. Первые – просто дураки. Глаза их – словно мелкая лужица. Иногда мутная, иногда чистая – не угадаешь. Вторые – святоши. Наивно уверенные в собственной непогрешимости. Закрывающие глаза на свои недостатки и думающие, что и другие их не видят. Такие часто впадают в истерику после… Третья категория – люди, готовые за деньги на все – даже показать свою изнанку ловцу.

Но бывают и те, которые не подпадают ни под одну из категорий.

Карна не была дурой, не строила из себя святую и в деньгах не нуждалась. Но все же посмотрела ему в глаза.

Конечно, была еще Грета. Совершенно особенный случай. Пока он разбирал вещи в гостевой, она бубнила и предсказывала очередной конец света в отдельно взятом доме ловца. По ее словам выходило, что с появлением Карны его ждут большие перемены. Но, несмотря на все шрамы, оставшиеся на его теле и душе, он отчего‑то надеялся, что перемены будут к лучшему.

Раскладывая свои вещи в шкафу ловца, Карна еле сдерживалась, чтобы не ущипнуть себя за руку. Ночью у нее не хватило сил, чтобы разобрать чемодан, – она провалилась в сон без сновидений, едва голова коснулась подушки, и вот теперь ей казалось, что она так и не проснулась. Неужели все это по‑настоящему? Она теперь живет в чужом доме, спит в чужой постели. Она работает! И ей будут платить деньги!

Отец перевернулся бы в гробу, но его кремировали, как и мать. Сейчас мало кого хоронили по старинке, предпочитая очистительный огонь. Карна развеяла их пепел в яблоневом саду за домом. Как всегда, вспомнив родителей, Карна прошептала быструю молитву, пожелав им покоя. Всем известно, что нельзя тянуть умерших назад. Они ушли в иной мир, уплыли вверх по белой реке, и не надо звать их лишний раз.

В бумагах ловца она нашла классификацию нави. Навь, навья, навка – в народе живых мертвецов называли по‑разному, суть от этого не менялась. А вот для ловца все укладывалось в четкую схему, где каждый мертвец, вернувшийся в мир живых, имел свой вес – серебром. Ведь чем сильнее навь, тем больше ловцу платили.

Самые простые навки – обрывки душ, нашедшие вместилище в животных. За них ловец брал от десятки, но иногда доходило и до пятидесяти. В расходах, потребовавшихся для уничтожения низшей нави, именуемой хвачом, числилось восемь шендеров за медвежий капкан: два – за цепь восьми метров длиной, лампадки с маслом – шесть штук по десять пентов и еще пятьдесят пентов ушло мальчику Осипу за десяток крыс. Десять шендеров ловец обозначил как необходимые траты для восстановления равновесия. Остальное, по‑видимому, составляло его гонорар.

Навь уровнем повыше принимала человеческий облик. Вотумы.

Незаконченное дело, невыполненный обет, долг или месть – что‑то тянуло душу с того света, и появлялся вотум – временное вместилище души. За них ловец брал от пятидесяти. Но, судя по бумагам, они появлялись куда реже простых навок, и Карна толком не понимала откуда. Вотумы выглядели так же, как и прежде, до смерти. Но если их тела сожгли или закопали, придавив кладбищенской плитой, то откуда бралась новая оболочка? Она слышала байки, что вотумы выходят прямо из черной реки, на которой стоит Рывня. Может, так и есть, иначе зачем бы нужны караулы на набережной по ночам?

Расходы на убийство вотумов Рихард не обозначал. Просто брал плату. Но Карна заметила, что по бумагам после встречи с вотумом у ловца обычно было несколько дней выходных, а то и неделя.

И высшие навьи – души, вернувшие себе свои настоящие тела. Карна нашла лишь три таких дела в бумагах Рихарда. Две нави упоминались в итоговом отчете, и за каждую ловец получил по пятьсот шендеров. А вот третью он уничтожил в этом году. «Олаф Златоглазый, около ста тридцати лет, доминирующая страсть – похоть. Обитал в ельнике у торговой дороги. Найдены останки более пятидесяти человек, для дальнейших поисков прошу предоставить полицейский наряд…» Почерк у Рихарда был резкий и угловатый, но читался легко, и Карна, проведя всего час за бумагами, вполне представляла, с чем ей придется работать.

Грета ушла сразу вслед за ловцом. Перед этим они шумели в спальне напротив, беззлобно ругаясь и шпыняя друг друга. А теперь девушка осталась одна. Что‑то скрипнуло, и Карна быстро обернулась, страшась увидеть за спиной какого‑нибудь монстра, на которого надо идти с медвежьим капканом… Никого не было. Белые стены, темный пол, шпингалет на двери – тонкий, как насмешка.

Она повесила в шкаф последнюю блузку, и в чемодане осталась лишь черная рамка. Карна вынула ее, погладила знакомые черты на фотографии. Эдмон подарил ее после помолвки. Мама настояла, чтобы Карна сперва окончила Институт благородных девиц, и помолвка растянулась на целых два года. Эдмон ждал, и она ждала… Так глупо. Знать бы, что так выйдет… А теперь осталась лишь фотокарточка, на которой не видно, какой яркой зелени были его глаза и как блестели бронзой кудри…

Внизу снова что‑то скрипнуло, и Карна, вздрогнув, едва не выронила рамку. Глубоко вдохнула, успокаиваясь, и поставила фото на полку у кровати – туда, где раньше стоял череп, а потом вышла из комнаты. Постояв в коридоре, она не справилась с искушением и толкнула дверь напротив.

Комната оказалась узкой и темной, к тому же выходила окнами на улицу, откуда доносились шум и ругань. Кровать, шкаф и череп на подоконнике, глядящий прямо на Карну, – вот и вся обстановка.

Она быстро вышла и плотно закрыла за собой дверь. Вернувшись в свою спальню, схватила сумочку, обула ботинки и вскоре уже стояла на крыльце, жмурясь от ярких красок заката. Металлический знак ловца, висящий на козырьке над крыльцом, – круг, вертикально перечеркнутый кинжалом, – сиял в последних лучах солнца.

Скоро время ужина, который она обещала приготовить, а значит, лучше бы ей поторопиться. Поправив шляпку и застегнув плащ на все пуговицы, Карна спустилась по ступенькам и пошла вверх по улице. Заметив наемный экипаж, махнула рукой, и усатый кучер тотчас направил к ней облезлую рыжую кобылку. Остановившись, слез с козел, снял фуражку, обнажив пятачок лысины, обрамленный сальными русыми космами, и открыл дверку.

– Поблизости есть приличная ресторация? – спросила Карна, чувствуя странное облегчение уже от того, что рядом с ней живой человек. Не хвач, не жрун, не вотум. И уж точно не высшая навь.

– Смотря чего вам желается, дамочка, – ответил кучер, помогая ей забраться в экипаж. – В Крыжовенном переулке вы, окромя похлебки да жареных карасей, ничего не получите. В харчевне на Кривой улице можно и мясом угоститься. Только лучше берите чтоб целый кусок, а ежели в пирожках или там зразы, то не надо.

– А есть в Рывне место, где я могу заказать что угодно и не отравиться? – сузила круг вариантов Карна.

– Самая лучшая ресторация – «Золотой гусь», – сглотнул набежавшую слюну кучер. – Только он точно золотой – смачно готовят, да и дерут задорого.

– Далеко?

– В Рывне все недалеко, – пожал плечами мужик. – Едем?

– Едем, – кивнула Карна. – И побыстрее.

Глава 3

– С ней что‑то не так, – свистящим шепотом сообщил Уго.

Друг пришел минут десять назад, сразу следом за ним. Карна выглянула из кухни, Рихард их познакомил, и она радушно пригласила Уго присоединиться к ужину, заверив, что все будет готово с минуты на минуту. Рихарду достался ледяной взгляд и кивок. А теперь из‑за закрытой кухонной двери доносилась какая‑то возня, шум и звон посуды.

– Она не экономка, Харди, – продолжил наседать Уго, придвинувшись так близко, что теперь они сидели на диване, прижавшись друг к другу, как влюбленные голубки.

– Сам знаю, – сказал Рихард, отодвинувшись от него. – Но разве тебе не любопытно?

– Она – дама из высшего общества, я могу точно сказать это по одному ее мизинчику. Ты видел, какие блестящие и розовые у нее ногти? И вот она готовит обед для ловцов, пусть даже самых лучших?

– Вообще‑то ты не ловец, – напомнил Рихард, – а оборотень‑кабан. Кто бы мог подумать, что ты будешь вкушать обед, приготовленный руками такой дамы, а?

– Она нас отравит, – нахмурился Уго, повернувшись к кухне. Его мясистый нос зашевелился на лице, словно зажив своей отдельной жизнью. – Зуб даю – отравит. А потом скажет, что так и было. А я еще молод, Харди, к тому же у меня сегодня свидание.

– С той рыженькой, что приходила вчера на собеседование? – понял Рихард. – Ее я не возьму, и не проси. Она смогла написать лишь свое имя, и то с ошибкой. А мне нужен кто‑то, кто бы составлял отчеты для гильдии. Я терпеть не могу всю эту бумажную возню. К тому же она не согласилась смотреть мне в глаза.

– Зато если бы накинул сверху десятку, то не отказалась бы делить с тобой постель, – сердито засопел Уго.

– Ты ведь знаешь, последнюю проверку я запорол, – вздохнул Рихард. – А Карна просто великолепна. Чистая душа. Она поможет мне не шагнуть за грань. Я сегодня спал как младенец.

– Что тебе снилось?

– Не помню, – соврал Рихард. Признаваться в том, что Карна проникла не только в его дом, но и в сны, не хотелось.

Уго нахмурился, так что его короткие косматые брови сдвинулись к переносице, и снова засопел.

– Она согласилась на совместное проживание?

– Согласилась.

– И вот эта цыпочка станет жить в комнате с окнами на Крыжовенный переулок и будет мыться в твоей ванне?

Рихард моргнул, прогоняя из воображения картину с нежным телом в клубах пара.

– В гостевой теперь сплю я, – признался он. – Там было не убрано, и вообще…

– А она – в твоей спальне? – Уго ухмыльнулся и многозначительно пошевелил бровями.

– Думаю, она тут ненадолго, – честно признался Рихард.

– Так почему вообще согласился?

– А какие у меня варианты? Платить шлюхам и пьянчужкам? Я не хочу больше рассматривать их воспоминания, выискивая хоть что‑нибудь светлое, – все равно что перебирать дерьмо в поисках жемчуга. После такого мне хочется добровольно шагнуть за грань.

– Не нравится мне это… – вздохнул Уго. – А может, она просто хочет ловца? Ну, ты понимаешь. Ореол доблести и отваги, сила тела и духа. Неутомимость, изобретательность, каждый раз может стать последним… Харди, дружище, соври, что я тоже ловец!

Его крохотные глазки заблестели, а губы разъехались в улыбке, обнажая желтоватые клыки.

– Иногда ты такая свинья, Уго, – вздохнул Рихард.

– Может, она здесь именно ради этого, – не сдавался тот. – Странно, что такая дама согласилась на совместное проживание с ловцом. Не пойми меня неправильно, Харди, но ты себя видел? А она… такая… – с придыханием произнес Уго и взмахнул руками, не сумев подобрать слова.

– Она сказала, что кодекс ловцов не позволит мне ее обидеть, – ухмыльнулся Рихард.

– Что еще за кодекс? – нахмурился Уго.

– Понятия не имею, – улыбнулся он еще шире.

Дверь скрипнула, открываясь, и собеседники, подобравшись, уставились на женщину. Карна надела поверх черного платья клетчатый передник, волосы убрала под платок, на ногах ее были домашние туфли на низком каблуке – образцовая хозяйка.

– Ужин готов, – сообщила она и посторонилась.

– После вас, – сказал Рихард, пропуская ее вперед.