Подойдя к домику Фуллертона, мы увидели, что дверь открыта. Зажженные лампы отбрасывали желтый свет на утоптанный снег у крыльца.

– Насколько я помню, он просил ему не мешать, – сказал Куикмен. – Может, он уже вовсю работает.

– Тсс! – перебила я его. – Слышите?

Из-за домика доносились странные звуки. Музыкой я бы их не назвала, но был в них какой-то пружинистый ритм.

– Видишь? – сказал Петтифер. – Все у него хорошо.

– Мы свой долг выполнили. Пойдем. – Маккинни потянула меня за локоть.

– Я схожу за доской, – сказал Куикмен. – По-моему, в последний раз она была у меня.

– Нелл, ты с нами?

– Идите. Я быстро. – Я поняла, что, пока не увижу мальчика, не успокоюсь.

Куикменовские партии в нарды порой затягивались допоздна – все зависело от того, насколько достойное сопротивление ему оказывал Петтифер; всю ночь до рассвета я буду работать, а завтрак, вероятно, просплю. Ни разу не проведать Фуллертона было бы жестоко.

– Я только в окно гляну.

Остальные попятились по снегу. Остановились на лунно-голубом пятачке между карликовыми дубами и стали жестами меня подгонять: “Иди уже!”, “Не тяни!”, “Мы не будем торчать тут всю ночь!”

Я подошла к окну. Ставни сложены гармошкой, шторы еще не опущены. Внутри никого. На полу развязанный холщовый мешок, из него торчит ворох одежды. К кровати прислонена гитара. Мальчик не походил ни на композитора, ни на лихого рок-н-рольщика, но вполне мог писать музыку для театра или фолк-сцены.

И тут он вышел из-за угла дома, волоча за собой железный бак. Отойти от окна я не успела. При виде меня он застыл на месте, но не отпрянул и, кажется, даже не удивился. Затем потащил бак дальше, на ровное место, и, опершись о края руками, вдавил его в снег.

– Нелл с двумя “л”. – Его голос звучал не так сердито, как я ожидала. – Вы потерялись?

– Я просто хотела тебя проведать. – Вышло как-то зашуганно. – Тебя не было на ужине.

– А я не проголодался. Тайна раскрыта.

– Да, пожалуй.

Он уставился себе под ноги. В темноте над нами с карканьем пронеслась толстая ворона. Фуллертон вскинул голову:

– Тут вороны серые. Никак не привыкну.

– Это ты еще цапель не видел. Весной они прилетают сюда и вьют гнезда по всему острову. Чудесное зрелище.

Мальчик что-то вяло пробормотал. Затем скрылся в доме, оставив дверь нараспашку. Было непонятно, ушел ли он насовсем. Я ждала, слушая, как его подошвы шаркают по бетону. Вскоре он вернулся со стопкой брошюр или журналов, неся их перед собой, как дары. Не обращая на меня внимания, он с грохотом свалил все это в ржавый бак. Обложки сверкнули глянцем. Отряхнув ладони, он снова направился к двери, но на пороге обернулся и, прищурившись, уставился вдаль.

– Вас друзья ждут, – сказал он.

– Ты придешь на завтрак?

– Сомневаюсь.

Его враждебность была мне непонятна, и я привычно стала искать причину в себе, решила, будто ляпнула что-то не то.

– Обычно я не очень-то общительна, – сказала я.

Он вздохнул.

– Какое совпадение – я тоже.

– Но сейчас вот из кожи вон лезу.

– Очень мило с вашей стороны, но мне этого не нужно. Я приехал сюда за уединением, в этом весь смысл. С людьми я не лажу.

Он воздел руки и снова ушел в дом.

– Ты слишком юн, чтобы так рассуждать, – сказала я, когда он вернулся. Теперь он нес кипу смятых бумаг, перехваченных толстой резинкой. Большим пальцем он придерживал бордовый паспорт.

– Я достаточно взрослый, чтобы знать свои пределы. – Он бросил бумаги в бак. – А вы зачем сюда приехали? Ради компании?

Мне было что на это ответить, но он бы вряд ли стал меня слушать.

– Уединение и одиночество – две разные вещи.

– Ага. Поверю вам на слово. – Он похлопал по карманам ветровки. Под ней виднелся свитер из грубой шерсти, явно с чужого плеча: круглый вырез обнажал ключицу. Должно быть, свитер достался ему от Эндера или из коробки с забытыми вещами. Вдобавок на нем теперь были крепкие сапоги, добавлявшие ему роста. – Черт, – сказал он, снова себя охлопывая. – У вас спичек не найдется?

– Поищи в домике, у печки.

Он шмыгнул носом и харкнул.

– Там нет.

– Давай я тогда свои принесу. У меня полный коробок в мастерской.

– Не, не парьтесь. Значит, придется повозиться.

Присев на корточки, он запустил руки в снег, шишки и труху и принялся копать. Вскоре он уже пригоршнями вытаскивал ржаво-рыжую почву. Посыпавшись в бак, она увесисто забарабанила по металлу.

– Что ты делаешь?

Не отвечая, он продолжал черпать землю и сваливать ее в бак.

– Что ты хочешь спрятать?

Мое присутствие ничуть его не смущало – он рыл с какой-то яростной сосредоточенностью, точно лиса, охотящаяся на кролика. Когда бак заполнился на четверть, он остановился, плюхнулся в снег и привалился спиной к металлу. Ко лбу липли пряди волос. Он казался таким юным и напуганным.

– Фуллертон, – сказала я (попробуй произнеси такую фамилию с нежностью), – что с тобой?

Он сидел на месте, отдуваясь и глядя в пустоту.

– Ты хочешь, чтобы я ушла?

– Мне по барабану.

Остальные все еще ждали. Я обрадовалась, увидев их сгорбленные тени. Но стоило мне направиться к ним, как Фуллертон меня окликнул:

– Стойте. Подождите.

В его голосе была нотка раскаяния. Я обернулась.

– Ничего личного, – сказал он. – Просто… просто я еще не просек, что тут к чему. Здесь куда больше правил, чем я думал.

Почему его пустили в Портмантл, не дав полного представления о том, что его ждет? Мой спонсор два дня проводил со мной инструктаж. Я вернулась к мальчику.

– Если что-то непонятно, спрашивай.

Он снова харкнул.

– Мне сказали, нельзя пить, колоться и пользоваться телефоном. Но ваш приятель Куиксон упоминал еще какие-то правила. Не знаю, может, он имел в виду жетоны на паром, я купил два, как и просили, второй валяется где-то в сумке. Думаете, он про это говорил?

– Он Куикмен, – улыбнулась я. – И, да, про это в том числе.

– А у вас есть жетон?

– Да, но не с собой. Я его спрятала. Это скорее примета, чем правило.

– А-а. – Он снова вздохнул. – Старик рылся в моей сумке. Я думал, это из-за жетона.

– Эндер, что ли?

– Ага, и меня обыскал. Странный какой-то.

– Эндер ничего, такая уж у него работа. Без правил это место давно бы закрылось.

– То есть тут всех шмонают?

– Только в первый день. Поверь, не ты один через это прошел.

– Просто неожиданно как-то.

– Странно, что твой спонсор тебя не предупредил.

Фуллертон поднялся на ноги и вгляделся в мое лицо, словно ища в каждой поре слабину.

– Я, в общем-то, сюда ненадолго. Проветрю голову – и обратно, заканчивать начатое.

– Я бы на твоем месте не ставила себе жестких сроков. Как пойдет, так пойдет.

Мне хотелось сказать ему, что поначалу я тоже так думала. Что обрету ясность в считаные дни. Что мне не потребуется вмешательство директора: специально подготовленные и подписанные от моего имени документы на долгосрочную визу. Но какой смысл еще больше его запугивать?

– Знаешь, – сказала я в итоге, – когда я приехала сюда, мне очень повезло. В первую, самую трудную пору меня было кому поддержать. Помнишь Маккинни?

Он кивнул.

– Мы с ней прибыли в один день. Добирались на одном и том же пароме от пристани Кабаташ – сами того не подозревая. Без нее я бы так долго не продержалась.

– Слушайте, я рад, что у вас все сложилось, – ответил он. – Но это не значит, что и у меня сложится. Мы разные. Я ни на кого не могу рассчитывать, кроме себя.

– А ты попробуй. – Я смотрела на него с улыбкой, пока он не поднял на меня взгляд. – Мы все тут одиночки. Но в правильной компании можно быть и вместе, и самим по себе. Такие вещи приходят с возрастом.

– Это не про меня. Не обижайтесь.

– Все случится само собой. – Сочувствовать мальчику было легко. Не только потому, что он был потный и чумазый, но и потому, что я хорошо помнила, каково это – быть подростком, как утомительно все время держаться настороже, никого к себе не подпускать, бояться душевных ран. – Кстати, Тиф и Кью могут подсказать, как лучше избавиться… ну… от того, что у тебя в баке.

Мальчик смерил бак взглядом и пнул носком сапога.

– Да я сам. И к тому же, – он кивнул на рощицу у меня за спиной, – они уже ушли.

Ушли, но недалеко. Среди деревьев вырисовывались их силуэты. Они направлялись к моему домику.

– Свистеть умеешь? – спросила я.

Поразмыслив, мальчик сунул в рот грязные пальцы и, точно закипевший чайник, пронзительно засвистел. Остальные не сразу сообразили, что сигнал предназначен им.

Первым пришел Петтифер, зажимая уши ладонями.

– Тебя даже в Серенгети^[6] слышали. Что за срочность? – Он оперся о мое плечо.

– Фуллертон хотел с тобой посоветоваться.

– Да что вы говорите. Слышал, Кью? Со мной хотят посоветоваться.

– Боже правый, – ответил Куикмен, подоспев за ним следом. – Что дальше?

Они рассмеялись.

Маккинни сразу обратила внимание на внешний вид мальчика. На щеках тускло-красные полоски грязи.

– У вас тут все нормально? – спросила она.

– Я просто пытаюсь избавиться от ненужных вещей.

Когда мальчик изложил свой план с железным баком, Петтифер выпятил нижнюю губу и покачал головой:

– Нет, я бы не советовал жечь что-то в баке без керосина. И надо сложить сверху шалашик из веток, чтобы задать направление пламени. Иначе все может быстро выйти из-под контроля.

Мальчик отступил назад.

– Наверное, это даже к лучшему, что у меня нет спичек.

– Я как-то раз решил поджарить свою рукопись в гостях у редактора, – сказал Куикмен. – Видели бы вы, что стало с его лужайкой. Не думал, что будет столько пепла. Опасное дело.

Петтифер согласно хмыкнул.

– Без должных умений не успеешь глазом моргнуть, и даже небольшой костерок превратится в пожар.

– Откуда вы об этом столько знаете? – спросил Фуллертон.

– У меня отец был вожатым скаутов.

– Круто.

– Он бы с тобой согласился.

– Мой меня даже в походы не брал, – сказал мальчик. – Но я сам ходил.

– И правильно.

– А он разрешал вам носить перочинный ножик?

– Нет. Но сам с ним не расставался.

Маккинни оглянулась на мансардные огни особняка и зевнула. Морщины на ее лице разгладились, остались только вокруг глаз, похожие на рисунок древесных волокон.

– Придется нам с тобой, Нелл, привыкать к этим ковбойским разговорам. Скоро небось начнут поединки с револьверами устраивать.

– Отличная мысль, – сказал Куикмен.

– Пока до этого не дошло, пойду-ка я лучше спать.

– А как же наша игра? – спросил Тиф.

– Я что-то не в настроении. Но ставку, пожалуй, сделаю. Горсть зерен французской обжарки на Куикмена, – шепнула она мне на ухо. – Если будет два-два, повышай.

Я кивнула.

– Я придержу твой выигрыш.

Она чмокнула меня в щеку.

– Всем спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Мак.

Я смотрела ей вслед, пока она не скрылась во тьме. Она часто уходила пораньше, ссылаясь на работу. Но тем вечером она ни словом не обмолвилась о пьесе, и я решила, что ее снова мучает бессонница. (Маккинни шутила, что самое верное лекарство для нее – перечитывать ранние варианты своей рукописи: “Меня от собственной писанины клонит в сон даже средь бела дня”.)

– А что ты пытался сжечь, если не секрет? – поинтересовался Куикмен. – Надеюсь, там нет ничего, что я мог бы выкурить?

– Просто вещи, которые нельзя было привозить. Я думал, старик разрешит их оставить, но он велел мне от них избавиться.

– А-а. Это мы уже проходили.

– А кое-кто и дважды, – вставил Петтифер.

Фуллертон улыбнулся. Казалось, его лицо не привыкло к таким усилиям.

– У нас тут не соревнование.

– Кстати, о соревнованиях, – сказал Куикмен. – Мы собирались сыграть в нарды. Умеешь?