Дмитрий Овсянников: Мятежники Звёздного острова

© Д. Н. Овсянников, текст, 2023

© АО «Издательский Дом Мещерякова», 2023

* * *

Великие вещи, две, как одна:
Во-первых – Любовь, во-вторых – Война,
Но конец Войны затерялся в крови –
Мое сердце, давай говорить о Любви!

Редьярд Киплинг

В наушниках – группа «Иберия», моя любимая музыка. Фолк в помощь – что еще может скрасить такую монотонную работу, как инвентаризация документов! Только музыка – романтическая, средневековая.

Собственно, интерес к Средневековью и привел меня учиться на исторический факультет Севильского университета. Ожидание сулило много знаний о рыцарях, реальность предложила практику в архиве. С документами.

Стопки и стопки бумаг. Наверное, если взгромоздить их одну на другую, башня получится повыше Кафедрального собора и Алькасара, вместе взятых. А теперь представьте, что такую громадину надо перебрать по кирпичику! Но мы, студенты-историки, народ ненормальный. И практика наша тоже. Например, перебирать и описывать по листочку весь архив, составлять каталоги… Ап-пчхи! Карамба, сколько тут пыли!

С одной папкой все сложно, даром что тонкая. В ней всего два листа – старый и очень старый. Очень старый того и гляди рассыплется – он желто-коричневый, как пиратская карта, да еще и обугленный с нижнего края. Исписан убористо, и разобрать надписи трудно – язык старинный, и читается выцветшая запись едва-едва. Зря я прогулял полсеместра занятий по старинным диалектам! Сейчас бы разобрался, что написано. А так выхватываю только отдельные слова – что-то про луну и монеты. В углу можно различить монограмму – не иначе подписался автор, но с ходу не разобрать.

Со вторым документом попроще – он явно не раньше XIX века и хотя бы не поврежден. А главное – язык, понятный кастильский диалект. И вроде бы о том же самом… К чему бы отнести эту безымянную папку?

– Так это же… Один из тех! – Кеведа, работник архива, поправил очки. – Прочие унес профессор Гарофа, он их исследует. Мы их списываем, если такое попало к нему – сгинуло, как остров. Не думал, что у нас еще что-то осталось. Можно списывать и этот. Но если отнесешь его Гарофе – расцелует на радостях!

– Не надо расцеловывать! – замотал головой я. – Только не он!

– Спишем. – Кеведа уже принял решение и положил лист передо мной. – А про Гарофу подумай. Тебе у него еще три года учиться.

– А почему сгинуло, как остров?

– А черт его знает. Поговорка старая, смысл забыт. Хотя спросишь Гарофу – найдет с десяток версий. На эти же бумаги обопрется.

Профессор Гарофа! Мы между собой прозвали его доном Сезаром де Базаном. Странный. Быть бы ему актером, играть корсаров времен Золотого века Испании. И борода у него подходящая, и наваха в кармане – хоть сейчас на абордаж. Я поначалу думал: игрушечная, потом он дал посмотреть – так ею бриться можно!

Как бы то ни было, я решил последовать совету премудрого Кеведы. Надо сказать, он не ошибся. Целоваться дон Сезар, конечно, не полез (я и не настаивал), но, едва увидев монограмму, не стал скрывать восторга.

– Это, дон Мигель, еще один фрагмент труда Алонсо де Веги! – радостно объявил профессор (да, он любит величать собеседников-студентов донами). – Бьюсь об заклад, часть того, что мне удалось собрать! – Он указал на книжную полку. Там громоздилось еще десять папок вроде моей, только туго набитых.

– Алонсо де Вега – родственник Лопе де Веги? – осторожно спросил я.

– Нет, – отмахнулся Гарофа. – Жил гораздо раньше. И не драматург. Я об этом потом расскажу. Никому нет дела до его трудов, а ведь с ними можно совершить открытие! Я давно говорю, что в нашей средневековой истории есть неизвестные страницы. У меня к вам предложение, дон Мигель. Вы поможете мне в работе над этим материалом, а я зачту вам практику. Имейте в виду, это лучше, чем механически перебирать бумаги в архиве!

Что у вас, что у меня, – продолжал он, – рядом со страницами средневекового манускрипта (жаль, не со всеми) есть рукописи Нового времени. Их автор переписывал текст оригинала, заодно переводил на современный ему испанский язык. Вашу находку оставьте мне, а себе снимите копии и попытайтесь разобраться. Потом поделитесь мыслями. Если что-то неясно – спросите Лауру Кампанес, мою аспирантку. Знаете ее?

Еще бы не знать! Лаура не шла у меня из головы уже добрых два месяца. Не стану долго расписывать ее, скажу лишь: необыкновенная. В самом лучшем смысле. Не похожа ни на одну из девушек Севильи. На кого похожа, спросите вы? На актрису Еву Грин. Мне случалось общаться с Лаурой по учебе, но, увы, не более того. Когда я пригласил ее в кино, сразу же сказала, что у нее есть парень. Что ж, честная девушка. Иная потравила бы душу с полгода. Теперь звонить ей?

Нет, уж лучше надоедать расспросами самому дону Сезару, ему это, похоже, доставляет удовольствие. А не вернуться ли в архив? Пожалуй, не стоит.

Дома я включил настольную лампу, положил поближе огромный словарь старокастильского диалекта (вдруг понадобится) и приступил к чтению той бумаги, что была написана понятным языком. Заглавие крепко засело в памяти: «Знак Королевской Сотни».

В самом деле, рукопись XIX века слово в слово повторяла средневековый документ – изменился только язык повествования. С самых первых строк я понял, что это не похоже на обычную историческую хронику.

Пролог
Знак Королевской Сотни

Огромная луна, с вечера налитая червонным золотом, за ночь истаяла, обернувшись блеклой нищенской монеткой. Предрассветное небо уже сделалось светлым на востоке, и тем чернее казались живые изгороди, высокие силуэты кипарисов и постройки, мелькавшие по обе стороны тракта. Безветренную тишину разрывал стук копыт – по каменистой дороге стремглав летело семеро всадников. Нет, всадников было шестеро и один конь без седока в придачу.

…Нас спугнули, не дали развернуться. Ночной налет принес нам… Много! Даже слишком много. Кроме бочонков вина, мешков снеди, туго набитых кошелей, мы везли пронзенного копьем Хуана. Когда мы домчались до дома и спешились возле коновязи, он уже не дышал…

Трое наших, оставшихся в ту ночь нести караул, выбежали навстречу. Им и без разговоров стало ясно, что что-то пошло не так. Хуана – его, еще живого, я вез, посадив впереди себя, – внесли в дом и уложили на лавку.

– Лекаря? – спросил кто-то.

– Пустые хлопоты, он умер. – Десятник дон Рикардо вынул кинжал и поднес клинок плашмя к губам Хуана. Полированная сталь не затуманилась.

Вздохнув, дон Рикардо накрыл тело плащом. Затем молча подошел к столу и вышиб дно у только что добытого бочонка.

– Несите кружки, – сухо приказал он. – Помянем.

Мы выпили – молча, стоя, не чокаясь. Хором пропели поминальную песнь и затихли…

– Как глупо… – произнес я, стараясь не подать вида, что в горле встал ком. Не вышло – голос предательски задрожал.

– Дон Хуан был рыцарем, – тихо ответил десятник, глядя в стол. – И пал в бою. Как подобает…

* * *

Служба в Королевской Сотне считается самой почетной среди всех войск Острова. Возглавляет ее сам король, и каждый рыцарь с гордостью носит на нашивках, плаще и щите символ королевского дома. Принимают в Сотню не всех – этой чести достойны только отпрыски дворянских семей. Все как один – рыцари, младшие сыновья в роду, не унаследовавшие отцовских земель по старшинству.

О рыцарях Королевской Сотни говорят высокопарно, но лишь при дворе короля, да, быть может, среди мальчишек, играющих с деревянными мечами. Славно вышагивать строем на Дворцовой площади, когда ветер полощет знамена и серебряными голосами вторят ему трубы, славно с мечом наголо охранять дворец его величества или городскую ратушу. Но любому понятно, что этой красотой не рассчитаешься с трактирщиком, портным или оружейником, ее не поднесешь в свадебный дар полюбившейся донье.

Все дело в том, что мы приставлены к государю ради приличия – любой король смотрится голым без собственной гвардии. Его величество привык опираться на своих генуэзских наемников, но пресловутая Сотня досталась ему в наследство заодно с короной, престолом и мантией, и ее, равно как и прочие символы власти, нельзя выбросить. Однако можно упрятать подальше и хорошо бы разделить по частям. Поэтому половина Сотни постоянно стоит в столице на страже дворца его величества, прочие посменно несут службу в пяти уделах Острова – по десятку на каждый.

Рыцарям Сотни полагается денежное жалование, но такое маленькое, что говорить совестно. Пару дней в месяц все мы – разудалые пьяницы, а в оставшееся время приходится беречь каждый медяк. Самое странное заключается в том, что большую часть Сотни такая жизнь устраивает.

Но любой дворянин заскрипит зубами, когда пузатый трактирщик с самым печальным видом плеснет ему кислого винца да бросит в миску, словно подаяние, половник пресной чечевицы (этим кушаньем на Острове обыкновенно давятся крестьяне). И стоит только королевскому рыцарю выйти за дверь, как городская чернь в трактире грянет издевательские куплеты о его пустом кошельке. В лицо смеяться опасаются – мечи идальго все же острее длинных языков. И это не удел младших, недавно присягнувших государю, – старые рыцари все как один знают, что достаток гвардейца за десятки лет службы не увеличивается ни на йоту.

В прежние времена мы просили короля разрешить нам торговлю в свободное от службы время, но получили отказ – нам напомнили, что благородному торговать не пристало. Позже поднять жалование гвардейцам государю предлагали советники, однако он лишь отмахнулся.

– Я сам воин, – сказал он. – И по себе знаю, что рыцарь мечом прокормится.

В молодости государь только и делал, что воевал на Материке; Остров под властью дальних родичей мало занимал его. Неожиданно усевшись на трон, король не изменил взглядов и был по-своему прав – но лишь для тех мест, где шла война. На Острове же настоящей войны не случалось уже лет сто, если не считать мелких стычек.

Итак, наши мечи были не нужны королю. А ненужный королю меч охотно служит разбойнику.

Разбой не требует войны. Главное для него – жители, у которых водятся деньги, еда и вино – до прочего добра мы не жадны. Поэтому лучшее время для гвардейца – служба в провинции, лишь бы не в той, откуда родом он сам. В чужих уделах нет наших родичей, нет и зоркого королевского присмотра.

В народе о нас распускают вздорные слухи. Люди шепчутся, будто нам закон не писан и управы на нас нет. Будь оно так, разве приходили бы мы ночами, переодевшись в платье разбойников? Разве мчались бы назад, заметая следы? Разве сейчас терзались бы горькими мыслями помимо той, что в схватке потеряли товарища?

Что бы ни говорил король советникам, а он все же первый страж закона. И будь случай – покажет это всему Острову в назидание. И случай, похоже, скоро представится. В ту злополучную ночь мы наследили.

– Тело дона Хуана необходимо передать родичам, они живут в Северном уделе, – сказал дон Рикардо. – Его место в родовой усыпальнице. Отправим завтра же. Я сам принесу им эту скорбную весть.

Мы приблизились к бездыханному Хуану. Дрожащий свет масляной лампы замигал на бледном лице и окровавленной одежде мертвого – и только тут я заметил, что из рукава его дублета на правом плече вырван большущий клок.

– Он не снимал дублет гвардейца. Носил на счастье. Даже в налет надевал под накидку…

– Где нашивка? – резко спросил дон Рикардо, указывая на разорванный рукав.

– Сорвана, – проговорил я глухим голосом. – В схватке.

Лицо десятника вытянулось. Он повернулся к окошку и выпустил в темноту поток площадной брани, которой мы прежде от него не слыхали.