Конечно, внешние совпадения чаще всего отмечаются в тех случаях, когда сравниваемые отрезки короткие. Но могут совпадать и более длинные единицы. Например, не имеют никакой исторической связи с созвучными русскими словоформами итальянские stradali 'дорожные', costi 'цены', cervi (се = че) 'олени', certi 'некоторые', gusto 'вкус', piano 'тихо', porca 'свинья', tasca 'сумка', perina 'маленькая груша', palata 'полная лопата (чего-либо)', французские cabane 'хижина', morose 'угрюмый', corolle 'венчик', испанское primer-o 'первый', новогреческое skotina 'потемки, мрак', шведское skotska 'шотландка', арабские nawāl 'дар, даяние', zawāl 'закат, гибель', naḥḥāl 'пчеловод', хинди nagar 'город', персидское baran 'дождь', турецкие kulak 'ухо', durak 'остановка' (последнее слово привлекло внимание Иосифа Бродского, который обыграл его в своем эссе о Стамбуле).

Приведенные примеры демонстрируют возможность совпадения целых слов (точнее, целых словоформ). Но представляют интерес также и те случаи, когда созвучны не целые словоформы, а только их корни. Корни же, в отличие от слов, не бывают особенно длинными. Практически в любых языках корень слова обычно состоит из трех-пяти фонем; как более короткие, так и более длинные корни малочисленны. Число корней может быть в разных языках различным, но чаще всего это величина порядка двух-трех тысяч.

В этой ситуации даже в рамках одного и того же языка практически всегда бывают случаи внешнего совпадения разных корней. Например, в русских словоформах пол 'настил', пол-овина, пол-ый, про-пол-ка представлено четыре разных (различающихся по значению) корня, хотя и совпадающих внешне.

А при сравнении разных языков случайные созвучия корней разных языков – это уже массовое явление, особенно если корень состоит из широко распространенных в языках мира фонем. Возьмем, например, корень русских слов мен-а, мен-ять и посмотрим, нет ли в других языках созвучных корней, т. е. таких, которые в русской транскрипции выглядели бы как мен- или мэн-. Оказывается, таких корней не просто много, а трудно найти язык, где такого корня не было бы! Вот некоторые примеры (приводим из каждого языка лишь по одному такому корню, хотя часто их бывает несколько): англ. man 'человек', men 'люди', франц. il mène 'он ведет', нем. Mähn-e 'грива', итал. men-o 'меньше', швед. men-a 'думать, полагать', литовск. mėn-uo 'месяц', древнегреч. μέν-ω 'остаюсь', санскритск. men-ā 'самка', перс. män 'я', араб. män 'кто', турецк. men 'запрет', фин. men-nä 'идти', венг. mén 'жеребец', суахили men-a 'презирай'; и т. д. И при этом по данным лингвистики никакая пара из этих корней не имеет между собой исторической связи^[6].

Приведенные примеры достаточно ясно показывают, что, вопреки неистребимой вере лингвистов-любителей, внешнее сходство двух слов (или двух корней) само по себе еще никоим образом не является свидетельством какой бы то ни было исторической связи между ними. Ответить на вопрос о том, есть ли такая связь или нет, можно только с помощью квалифицированного лингвистического анализа, который требует привлечения несравненно более широких сведений, чем просто внешний вид двух сравниваемых слов, а именно, обширных специальных знаний об истории обоих рассматриваемых языков.

Внешняя форма слова изменяется во времени

Главное, чего катастрофически не хватает лингвистам-любителям, – это понимание, хотя бы в самых общих чертах, того, как язык изменяется во времени. Например, любитель обычно представляет себе наших предков тысячелетней или двухтысячелетней давности говорящими просто по-русски, т. е. в общем так же, как нынешние русские.

Между тем историческая лингвистика давно установила, что в ходе истории любого языка происходят постепенные изменения на всех его уровнях – в фонетике, грамматике, значениях слов. Скорость этих изменений в разных языках и в разные эпохи различна, но неизменным не остается ни один язык.

Желая связать по смыслу два внешне сходных слова, лингвист-любитель практически всегда берет их просто в том виде, в котором они существуют в современном языке.

В действительности же в ходе истории слова могут менять свой внешний облик чрезвычайно сильно – вплоть до полной неузнаваемости. Вот для наглядности несколько примеров^[7].

Латинское calidus 'горячий' превратилось во французском языке в chaud [šо].

Латинское capillus 'волос' превратилось во французском языке в cheveu [šəvø].

Древнеанглийское hlāfweard (букв. 'хранитель хлеба') превратилось в современном английском в lord [lɔ:d] 'лорд'.

Древнеиндийское bhavati 'он есть' превратилось в хинди в hai.

Древнеперсидское ariyānām 'арийцев' (родит. падеж множ. числа от ariya 'ариец'; подразумевается: земля, страна) превратилось в современном персидском в iran 'Иран'.

Как можно видеть, древняя и новая формы одного и того же слова иногда могут даже не иметь ни единого общего звука.

При этом, однако, важнейшее обстоятельство состоит в том, что во всех приведенных примерах имели место не какие-то случайные индивидуальные смены звуков, а совершенно закономерные (для соответствующих языков и соответствующих эпох) и последовательно реализованные в языке в целом фонетические изменения. Таков общий принцип фонетических изменений, имеющий основополагающее значение для всей исторической лингвистики.

Например, эволюция, превратившая латинское calidus во французское chaud [šo], – это следующая цепочка сменяющих друг друга во времени форм данного слова (приводим их в фонетической транскрипции):

[kálidus] → [káldus] → [kald] → [čald] → [čaud] → [šaud] → [šod] → [šo].

Превращение древнеперсидского ariyānām в персидское iran – это [ariyānām] → [airānām] → [ērānām] → [ērān] → [īrān] → [iran].

Существенно здесь прежде всего то, что каждый из шагов такой эволюции – это фонетическое изменение, совершившееся не в одном лишь данном слове, а во всех словах данного языка, где подвергавшийся изменению звук находился в такой же позиции. (Что значит «такая же позиция», в каждом случае определяется вполне строго, но здесь эти технические детали нет необходимости приводить.) Например, [kálidus] превратилось в [káldus] в силу того, что в данном языке всякое безударное i в положении между двумя одиночными согласными в определенный исторический момент выпадало. Далее, [káldus] превратилось в [kald] в силу того, что в некоторый более поздний момент всякое конечное -us отпадало; и т. д.

Это требование всеобщности любого фонетического изменения (в данном языке в данный период его истории) составляет главное отличие профессионального изучения истории языка от любительского.

Для любителя примеры вроде приведенных выше – это просто свидетельство того, что фонетический состав слова может со временем очень сильно изменяться и что чуть ли не любой звук в принципе может перейти в любой другой. Это вдохновляет его на то, чтобы при размышлении над любым заинтересовавшим его словом смело предполагать, что это слово произошло от какого-то другого, пусть даже сильно отличающегося по фонетическому составу. Почему бы не предположить, например, что флот – это видоизмененное слово плот? или что Тверь – это видоизмененное слово табор? Ведь бывают же самые разные фонетические переходы, так почему бы и не эти?

Если лингвист-любитель кое-что на эти темы читал или слыхал, то он иногда может даже сослаться на какие-нибудь известные ему конкретные примеры, которые, как ему кажется, говорят в пользу его версии. Например, он может вспомнить, что по-латыни 'отец' – патер, а по-немецки – фатер: вот и пример перехода п в ф! Или он заметит, что по-английски alphabet, а по-русски алфавит: вот и пример перехода б в в!

В отличие от любителя, профессиональный лингвист, проверяя эти предположения, немедленно задастся вопросом: имел ли место в истории русского языка общий переход п в ф (или пл в фл)? общий переход б в в (или общий переход сочетания таб в тв)? И сразу же получит ответ, что ни одного из этих общих переходов в русском языке не было: например, никаких изменений не испытали слова плавать, плоский, табак, табун и т. д. (не говоря уже о том, что сохранились без изменений и сами слова плот, табор). Тем самым обе эти вольные гипотезы будут отвергнуты.

Что же касается любительских аргументов с патер – фатер и alphabet – алфавит, то лингвист немедленно их отведет, указав, что первый вообще не имеет отношения к русскому языку, а второй недействителен потому, что в русский язык слово алфавит пришло не из английского языка, а из греческого, в котором в соответствующем слове уже было в.

Из сказанного выше понятно, что профессиональный лингвист, если он хочет найти, например, для французского слова chaud родственное ему слово в некотором другом языке L (тоже развившемся из латыни), не подыскивает с этой целью в языке L слова, звучащие сходно с [šo] (или даже [šod] или [šaud]). Он ищет слово, которое должно было получиться по правилам фонетических изменений языка L из первоначального [kálidus]. Вообще, исследуя происхождение некоторого слова, лингвист всегда рассматривает самую раннюю из зафиксированных в письменной традиции форм этого слова.

Напротив, лингвист-любитель этого принципа совершенно не соблюдает (да обычно просто и не может его соблюсти, поскольку не имеет необходимых знаний). Как мы уже отмечали, он берет для своих сравнений слова непосредственно в той форме, в которой они существуют сейчас, и уже по одной этой причине в значительной части случаев приписывает одинаковое происхождение двум словам ошибочно.

Вот яркий пример, который приводит знаменитый французский лингвист Антуан Мейе: на первый взгляд кажется очевидным родство французского feu 'огонь' и немецкого Feuer 'огонь'. Однако в действительности они происходят из слов, не имеющих между собой ничего общего: французское слово – из латинского focus 'очаг' (с начальным f из более раннего bh), немецкое – из древневерхненемецкого fûir 'огонь' (с начальным f из более раннего p).

Примеров подобного рода, когда случайное совпадение внешних оболочек двух слов соединяется со случайным совпадением их значений, мало, но все же они существуют^[8]. И в этом нет ничего неожиданного, поскольку, как известно, вероятность того, что маловероятное событие не произойдет никогда, тоже весьма мала. Вот некоторые примеры сходства, за которым не стоит ни отношения родства, ни отношения заимствования, то есть ничего, кроме чистой случайности.

Итальянское stran-o 'странный' и русское стран-ный одинаковы по значению и имеют одинаковый корень (но итальянское слово произошло из латинского extra-neus 'внешний, посторонний, иностранный', от extra 'вне', а в русском тот же корень, что в страна, сторона).

Таджикское назорат 'надзор' очень похоже на русское надзор (но в действительности оно заимствовано из арабского).

Персидское bäd 'плохой' как по звучанию, так и по значению практически совпадает с английским bad 'плохой'.

Основа арабского rädd-ä 'он отдал' практически одинакова с основой латинского redd-ō 'я отдаю'.

Древнеяпонское womina 'женщина' очень похоже на английское woman 'женщина' (пример С. А. Старостина).