– Неужто вы денег ему не добавляли?

– Добавлял, конечно, но на брильянтовые пряжки этого бы не хватило, уверяю вас. Правда, за день до убийства он запросил довольно крупную сумму, многозначительно пояснив, что нащупал подходы, но боится сглазить.

– Он получил указанную сумму?

– Нет, не успел. Должен был зайти утром, как раз после той злосчастной ночи.

– Он имел какое-то конкретное задание на тот момент?

– Англичане, как известно, для укрепления и защиты своих кораблей от гниения обивают днища медью. Однако они продолжают опыты в этой области. Квашнин заметил, что на одном из строящихся судов обивку производят не медными листами, а неизвестным металлом белого цвета. К этому кораблю не подпускали никого. Он должен был все разузнать по этому делу.

– Что-нибудь из пропавшего нашли у Касатонова?

– Нет.

– А рубашка? Он пытался ее спрятать?

– Да нет. Она в корзинке, можете посмотреть.

Плещеев аккуратно разложил рубашку на столе, осмотрел, потом перевернул.

– Опять странно, – пробормотал он.

– Что же на сей раз вам показалось странным?

– Рубашка буквально пропитана кровью, которая будто хлестала из раны. Как это возможно? Не понимаю. Мне необходимо допросить подозреваемого.

– Извольте, только боюсь, это никак не прояснит ситуацию, однако если вы считаете это необходимым, пожалуйста. Он здесь, под арестом. Но только, ради бога, давайте завтра, на свежую голову. Уже поздно. Переночуете здесь в особняке, вам приготовили комнату.

– Кем мне ему представиться?

– Да кем сочтете нужным, посолидней только. Это даже интересно. Все, на этом закончим. К тому же сейчас мне надобно уйти, а вам – как следует отдохнуть. Утро вечера мудренее, не правда ли? Я пришлю человека, он вас проводит. Так что до завтра.

– До свидания, – попрощался Плещеев.

Симолин бодрой походкой направился к двери.

– Карета, – услышал он сзади.

– Извините, что?

– Вы были в той карете, в порту Глазго. Верно?

– Верно, а мой кучер изображал одного из подвыпивших морячков, мы тут не щи лаптем хлебаем, – с хитрой улыбкой подтвердил Симолин.

– А почему столь много внимания моей персоне? И тут меня сопровождают, и там оберегают?

– Видимо, на вас возлагают большие надежды. Не многих отправляют в обучение к господину Финку. Еще его дед служил по тайной части Петру Алексеевичу, и я уже вижу плоды этого обучения, – ответил Симолин и скрылся за дверью.

Глава четвертая. Странный преступник

1767 год, март, Лондон

На следующий день состоялся допрос.

Перед Плещеевым предстал довольно высокий молодой человек, широкий в плечах, но несколько сутулый, худощавый, про таких говорят – «жилистый». Помятый, плохо сидящий на нем камзол, будто сшитый не по мерке, придавал его вроде бы хорошей фигуре некую нескладность. Свалявшиеся русые локоны, простое русское лицо, коих тысячи, по-доброму открытый, но испуганный взгляд довершали картину. Он никак не походил ни на законченного пьяницу, ни на безжалостного убийцу.

Симолин тоже присутствовал на допросе, но держался в стороне, дозволив Плещееву полную свободу действий.

– Здравствуйте, Александр Петрович, – спокойным назидательным тоном начал разговор офицер, – зовут меня Плещеев Сергей Иванович, я следователь от Адмиралтейств-коллегии, прибыл из Петербурга специально для прояснения обстоятельств вашего дела и сопровождения вас в Россию. Сейчас мне надо снять с вас показания, учтите, от этого разговора во многом зависит, отправитесь вы на родину в кандалах или же нет. Я ложь за версту чую, так что рассказывайте без утайки.

– Да я что, ваше благородие, не мог я Сашку, тезку своего, убить! Не понимаю, как так получилось, мы ведь вместе жилье снимали. Сашка хороший парень, но довольно скрытный, часто пропадал куда-то, так что особой дружбы мы не водили, хотя отношения сложились добрые. Ну а тут, у него именины, он сказал, что денег получил прилично, пригласил кутнуть слегка. Я, конечно, согласился. Ну вот и кутнули. Как на улицу вышли, так и отрезало. Ничего не помню. Ничегошеньки! – горько, с мольбой выплеснул Касатонов и обхватил голову руками.

– Спокойно, Касатонов, наберись мужества! – повышенным тоном произнес Симолин.

– Да уж, Александр Петрович, давайте спокойно и по порядку. Как пришли в заведение помните, в котором часу?

– Это помню. В шесть темнеет и фонари зажигают, так что пришли около семи.

– Хорошо, продолжайте.

– Ну вот, я и говорю, пришли, чин чинарем, заказали всякого, выпивали за здоровье именинника. Потом стали в брэг^[23] играть, я-то не понимаю ничего толком, а он, то есть Квашнин, дока первостатейный. Он мне как-то правила рассказал. Ну я играл как мог.

– Кто еще был за столом, я имею в виду партнеров по игре?

– А, ну сидели там. Лубянов, он с нами же приехал на учебу. Вернее, не то чтобы на учебу, а что-то вроде дядьки, за нами присматривать. Мы с ним, то есть с Лубяновым, проигрались быстро и пошли выпить. Он угощал. Потом подошел Квашнин и сказал, что надо идти. Мы вышли, темно, и все, дальше не помню. Да, вот еще что. Англичанин с нами играл, я его знаю. Он на верфи кузнечными делами заведует, фамилия у него Блэксмит, подходящая к его ремеслу. Он проигрался вдрызг и отдал Сашке башмаки свои, а они в аккурат подошли. У Сашки-то сапоги стоптанные были совсем, даром что каши не просили.

– Так в момент убийства на Квашнине были чужие туфли?

– Выходит, так, Блэксмит его обувку натянул, не босым же ходить.

– А что, туфли эти были какие-то особенные, очень дорогие? Пряжка, например, золотая или с каменьями?

– Да нет, хотя башмаки что надо, Блэксмит долго крутил ими, нахваливал, новые, мол, первый раз надел, может, соврал, а может, и нет. Башмаки и впрямь выглядели богато, еще сказал, что у него все равно больше и нет ничего.

– Опишите туфли.

– Тупоносые, на каблуке, темно коричневые, почти черные, пряжки довольно массивные из какого-то белого металла, может серебряные, точно не могу сказать. Да, Блэксмит, он еще фамилию называл.

– Чью фамилию?

– Да мастера, сапожника. Хвастался. Как же его? – тщился вспомнить Касатонов.

– Самый дорогой мастер в Лондоне это Ламб, – вставил Симолин.

– Точно, Ламб.

– Как же вы оказались за четыре квартала от кабака? – напирал Плещеев.

– Да хоть убейте, провал какой-то. Никогда такого со мной не случалось, – сокрушенно говорил Касатонов.

– Да уж, братец, память у тебя прямо старческая, – в сердцах сказал Симолин.

– Никакая не старческая, я корабль по памяти нарисовать могу.

– Выходит, ты просто до провалов в памяти допился? – спросил Симолин.

– Никак нет, ваше высокоблагородие, я всегда меру знаю, много не употребляю, голова потом болит, ничем не унять.

– А чем тебя Лубянов угощал?

– Пивом, темным таким, на наш квас похоже, только хмельное оно сильно. Так вроде не чувствуешь, а по ногам шибает.

– Видать, не только по ногам, – буркнул Симолин.

Дальше допрос продолжил Плещеев.

– А вы все время сидели с Лубяновым или отходили куда?

– Да нет, до ветру только. Вернулся, глядь, а уже новая пинта пенится.

– А Лубянов, он всегда щедрый такой?

– Ну да, щедрый, скажете тоже, у него положенных-то денег едва допросишься. Квашнин не раз жаловался, даже рапорт хотел на него писать. Но за два дня до того вечера я долги аж за три месяца получил, Квашнин, наверное, тоже, а то откуда деньги бы взялись на попойку.

– Если Лубянов прижимистый такой, то с чего же он вдруг расщедрился?

– Не знаю, может от выпивки душа взыграла.

– Скажите, а вы шпагу всегда с собой носите?

– Нет, не люблю я этого, не привычен, что я, дворянин какой, мешается только, да и фехтованию не обучен.

– А если заварушка какая-нибудь?

– Нож за голенищем куда надежней, и кулаки будь здоров, они у меня похлеще любой шпаги будут.

– То есть обычно вы шпагу не носили?

– Так и есть.

– А откуда у вас вообще взялась шпага, да еще гвардейская?

– Как откуда? Нам всем выдали перед отъездом, а уж какая она там, я не ведаю, не разбираюсь.

– Вы понимаете, сколько стоит такой клинок? С чего вдруг вам выдали такую шпагу?

– Да не знаю я! – с надрывом ответил Касатонов.

– Значит, вы утверждаете, что обычно шпагу не носили?

– Не носил.

– И где же она хранилась?

– Где хранилась? Так на дому и хранилась, я ее в шкафу повесил, и вся недолга.

– В ножнах?

– Ну да.

– Почему же вы ее взяли в этот вечер?

– Я знал, что Лубянов будет, а он всегда говорил, чтобы мы при шпагах ходили. Мол, русский офицер не хуже их джентльменов быть должен, а они завсегда при шпаге. Негоже, мол, русскому офицеру безоружным являться. Вот я и надел, чтобы он не ругался.

– Вы же не офицер.

– А ему все одно.

– Это точно ваша шпага? – спросил Плещеев, показывая сломанный клинок.

– Вот горе-то! – навзрыд вырвалось у Касатонова.

– Ваша или нет? – настаивал лейтенант.

– Моя, наверное. С ней я в тот день был, это точно, а до той поры и не вынимал ее толком.

– Вспомните, это очень важно, для вас, в том числе.

– Вы знаете, мне кажется, ручка как будто немного другая.

– Как будто?! И не ручка, а эфес, твою..! Понимаешь, дубина ты стоеросовая, что сейчас судьба твоя решается, – не выдержал Симолин. – Были какие-нибудь особенности на сей шпаге, узоры там или надписи?

– Да не рассматривал я ее. Говорю, в ножнах висела, – в отчаянии ответил Касатонов.

– Кто к вам заходил в комнату? Вспоминай, живо! – напирал Симолин.

– Никто, в общем, горничная разве что, прибрать, и Лубянов пару раз заявлялся.

– Зачем? – спросил Плещеев.

– Положено, проверять, чтобы в чистоте и порядке все было.

– Когда он последний раз заходил? – спросил уже Симолин.

– За день до этого случая, досмотрел все, в шкаф заглянул, ругался, что шпагу не ношу, что беспорядок, чертежи везде раскиданы. А они не раскиданы, они разложены были по особому порядку.

– Что за чертежи? – поинтересовался Плещеев.

– Кораблей английских. Я как увижу корабль, так сразу все и запоминаю, потом рисую. На верфи никаких зарисовок делать нельзя, так я дома.

– И где же они теперь? – спросил Плещеев.

– Не ведаю я.

– У Лубянова ключи от вашей комнаты имеются?

– Не знаю, мы не давали.

– Как зовут горничную? – не унимался Плещеев.

– Лиза, то есть Элизабет, но мы ее по-нашему прозвали, она ничего, приняла. Перед Лубяновым нас никогда дурно не выставляла, жалела нас, хотя иногда было за что, – грустно произнес Касатонов и совсем закручинился.

Плещеев выразительно посмотрел на Симолина, тот только слегка скривился,

– Ладно, идите и попытайтесь вспомнить хоть что-нибудь, – почти по-доброму произнес Плещеев и позвонил в колокольчик, вызывая охрану.

– Темное дело, – мрачно констатировал лейтенант, как только за подозреваемым закрылась дверь. – Одно ясно, Касатонов никого не убивал, во всяком случае, сознательно. Да и как он мог сделать смертельный укол, коли шпаги в руках в жизни не держал, да еще в таком подпитии. Все это смахивает на провокацию, но мне кажется, что для всех Касатонов должен оставаться главным злодеем. Авось истинный убийца расслабится и выдаст себя.

– Да, на губителя своего товарища он никак не тянет. Я это сразу почувствовал, а теперь вы и вовсе мои сомнения развеяли. Однако, может быть, наоборот – объявить его невиновным, тогда настоящий преступник занервничает и проявится? – рассуждал Симолин.