Фамилия у Феди Ворчуна оказалась необычная из-за бестолкового паспортиста, который выдавая паспорт деду Федору Епифановичу Воргуну, перепутал буквы Г и Ч из метрики, заменив одну на другую, написание в прописном виде очень похоже.

Дед же, получив такой паспорт, к началу двадцатых годов решил не исправлять ошибку, особенно, когда метла репрессий, захватившая древний купеческий род Воргунов, пролетела мимо его головы.

Во всех анкетах он указывал происхождение «рабочий», которым и был в действительности, потому что по молодости лет в шестнадцать вдрызг разругался со своим отцом, ушел из дома сперва на фабрику, а оттуда на фронт в Красную армию. Демобилизовавшись по ранению, в двадцать первом году он поступил в институт геодезии и картографии. Когда окончил учебу, с двадцать шестого по тридцатый служил землемером в Поволжье, затем устроился в организацию с названием Центрморпроект, и улетел с партией в Сибирь на рекогносцировку будущей линии электропередач между Хабаровском и Владивостоком. Некоторые электростанции по плану ГОЭЛРО²⁸ еще только строились, но линии от них уже были спроектированы и требовали прокладки сперва на картах, затем и на земле. Так дед Федор Евграфович Ворчун уходил от бдительного ока ЧК, ОГПУ и НКВД. Никаких диверсий или вредительств он не замышлял, но, как говорят: «Береженого Бог бережет», чем меньше на глазах, тем меньше внимания компетентных органов.

В сороковом году, оставив семью в Москве, он в последний раз уехал на Дальний восток, где весной сорок первого года, приняв баньку, покурил на солнышке, обдуваясь ветерком.

Он в тот день крепко простудился, и с воспалением среднего уха, был отправлен во Владивосток, где после трех операций скончался от абсцесса мозга, похоронен на Морском кладбище.

Отец же будущего сотрудника ОПК медцентра ЭСХИЛЛ, Михаил Федорович в то время пребывал в четырехлетнем возрасте, отца своего практически не помнил. Семья сводила концы с концами, жила бедно. После войны, окончив семь классов средней школы, Михаил Ворчун подтянув единственные штаны, поехал и подал документы в первое МАПУ²⁹. Вступительные экзамены он сдал, а на медкомиссии председатель, прочитав диагноз «Дистрофия 2 степени», врач опытный, ощупав костлявые конечности Миши Ворчуна, сказал: «Кость крепкая, а мясо нарастет. Кормежка все исправит»!

Обритый на лысо, одетый в форму с погонами МАПУ-1, Миша впервые в жизни получил тарелку борща с мясом, котлету с картошкой и большой ломоть ржаного хлеба.

Спортивную форму он набрал довольно быстро. А оттопыренные уши как то сами собой прижались на фоне округлившихся щек и больше не выпирали из-под фуражки.

Окончив МАПУ с серебряной медалью, Михаил Федорович был распределен в академию им Фрунзе, окончив которую, получил назначение в казахскую степь, строить одну из площадок полигона №10 на побережье озера Балхаш близ полустанка Сары-Шаган. А затем его перевели в Байконур, где в это время шло грандиозное строительство первого космодрома и проводились испытания баллистических межконтинентальных ракет. Ввиду особой секретности никто из родных не знал ни профессии его, ни места службы.

Как и отец, он не таскал с собой молодую жену, оставив ее в Москве по требованию руководства. В шестидесятом у них родился будущий врач. А спустя два месяца капитан Михаил Федорович Ворчун погиб вместе с маршалом М.И. Неделиным на испытаниях при взрыве ракеты Р-16 на Байконуре³⁰.

Молодая вдова не скоро оправилась от горя. Когда Федору исполнилось семнадцать, она познакомила его с неплохим человеком, ей тогда было тридцать шесть. Сын Федор пожал плечами, буркнув:

– Вам жить, я-то чего?

И поступил в медицинское училище. Потом отслужил в армии, по квоте дембеля поступил в институт, а проявив себя весьма талантливым исследователем в СНО³¹, был приглашен ассистентом на кафедру Аскольда Эдуардовича Отверткина, где честно пытался доказать в научной работе несомненную пользу ихтиенового масла, а по настоящему, ненавистного всеми детьми СССР – известного рыбьего жира, в профилактике атеросклероза.

Запах рыбьего жира у Ворчуна вызывал тошноту. Поэтому, кое как отслужив два года ассистентом, он сбежал в БИТ к Марку Бардину, испытывая невыразимое удовольствие от реальной помощи кардиологическим больным.

Еще в институте, студентом он женился на однокурснице, а как женился, переехал жить к жене.

Нового мужа матери он отчимом не считал, отчасти потому, что был к моменту его появления в семье уже достаточно взрослым и никакого отношения этого человека к своему воспитанию не признавал. Он любил мать, уважал ее выбор, но чтил память об отце, которого знал только по ее воспоминаниям, как большого, красивого и очень доброго. Потому что никаких фотографий со службы отца в доме не было, кроме нескольких официальных снимков в форме, с однокашниками из МАПУ и Академии.

Новый муж матери работал шофером на «скорой», в друзья к Федору не набивался, но и не конфликтовал с ним. Но именно его рассказы направили мысли Федора в поиске работы на медицину.

Жили они без ссор. Однако, Федор не мог не понимать, что своим присутствием и независимостью несколько стесняет мать и ее нового мужа, потому переезд на жительство к жене после свадьбы, счел единственно верным решением.

К моменту, когда за ним в БИТ приехал Гарин, Федор Михайлович «родил» второго сына и думал, где бы заработать денег, потому что два врача в семье с трудом сводили концы с концами, работая в государственных больницах.

Тесть с тещей с советских времен нажили кое-какой капитал, но вложили его в дачный участок и, к приходу в семью Федора, оба были на пенсии, растили урожай.

Марк же, не зная о планах Гарина, сам хотел пригласить Ворчуна на место в нарождающейся кардиологии ЭСХИЛЛа, но мучился тем, что это же место ждал и Гарин, поэтому, когда тот сам предложил забрать Федора к себе в ОПК, не зная о вакансии кардиолога – искренне обрадовался. Проблема решилась сама собой.

Так даже лучше. Никто не будет обижен. А захотят его друзья перебраться в кардиологию оба – там будет видно, как это устроить.

Теперь все проще. Однако, они оба взялись за кровь, вот и пусть осваивают новое для себя направление.

Как и обещал, Марк потихоньку докупал необходимое оборудование в отделение переливания крови из представленного Гариным списка.

Жора собрал своих сотрудников и поставил перед ними задачу.

– Дело в том, – сказал он, – что если мы будем заниматься исключительно переливанием компонентов крови, то не будем ничем, по сути, отличаться от обычной аптеки. А нас два врача, один с опытом, второй – не дурак, и опыт этот наработает быстро. Я говорю о себе. Мы не можем заниматься заготовкой компонентов, как это делают ОПК и СПК, но все остальные методики, касающиеся лечебной работы, нам не запрещены. Потому на повестку дня выношу два главных вопроса: первый, мы будем заниматься лечебной работой, и если да, то какой? Второй, если кроме переливания и контроля использования компонентов крови мы будем заниматься лечебной работой, то отделение наше должно называться не ОПК, а как-то иначе. Я видел название удивившее меня своей громоздкостью – «гравитационная хирургия крови», где главная мысль – использование процедуры разделения крови больных на компоненты в центрифуге. Вроде, как гравитация используется, и жидкая ткань как бы «режется» на части. Но, – он сделал небольшую паузу, – я предполагаю сконцентрировать в нашем отделении разные методики воздействия на кровь, ультрафиолетом, лазером, очищать с помощью сорбентов и специальных гемофильтров, а тут уже гравитация не причем. Поэтому нам нужно выбрать название максимально правильно отражающее суть отделения.

Милана молчала, поглядывая то на Федора, то на Георгия. Ворчун подумал и ответил:

– Жора, ты частично сам ответил на первый вопрос. Да, мы будем заниматься лечебной работой. Потому что зарплаты, которую нам определил Марк, мне не хватит на семью, и наши потребности. Значит, нам нужна халтура и лучше, если она будет официальная.

– В каком смысле – халтура? – не понял Гарин.

Ворчун усмехнулся.

– Слово «халтура» имеет церковное происхождение, – объяснил он и заодно, откуда ему это известно, – моя бабка, мама моей мамы, после гибели отца стала сильно религиозной и последние годы работает экономом при храме недалеко от дома. Эконом, это типа бухгалтера. Так вот в церкви, как в общественной организации, есть два основных источника дохода: епархиальные – то есть, торговля утварью, производство икон, свечей, крестов и прочего, что проходит через кассу и может быть как-то просчитано и спланировано, и халтуриальные – которые священник и его причт³² получают налом в карман , а при этом и не учитываемые никем. Я, конечно, не предлагаю брать мимо кассы, но у нас получается, что должны быть тоже два источника зарплаты, один – фиксированная ставка за переливание крови, второй не предсказуемый от числа и видов различных больных и процедур, которые мы им будем делать. Согласен? Вот фиксированный доход – это для нас троих епархиальный, а то, что получим за лечение пациентов – как бы халтуриальный.

Милана негромко сказала:

– Я предлагаю это слово не применять, нас не поймут. Я так красиво, как вы, Федор Михайлович, объяснить не сумею, а слухи, что мы тут халтурим – пойдут. Не надо.

– Да, – согласился Гарин, – давайте поосторожнее со словами. Итак, мы разрабатываем лечебные программы, берем за основу уже отработанные другими специалистами методики, набираем свой лечебный опыт. Я поезжу в библиотеку, поищу там, что публиковалось ранее по лечению с помощью крови, кроме изестной аутогемотерапии. Мне тут, куратор набросал список разных авторов, так что копаться на годы хватит, заодно и в англоязычной литературе пороюсь. Осталось решить, как мы будем называться?

– Давайте, не мудря: «Отделение клинической трансфузиологии», – предложил Ворчун. – Вроде бы все ясно. И с кровью связь и с переливаниями и с очищением.

– А какая еще может быть? – не понял Гарин, – зачем это слово «клиническая»? Может быть просто тогда – отделение трансфузиологии?

– Еще бывает экспериментальная, но мы никакие эксперименты делать не можем, мы не институт и научную работу официально проводить не имеем права. Все экспериментальное касается лично нас, ибо это мы берёмся за пока незнакомое дело, но пациентам нашим об этом знать не обязательно. Методики утверждены минздравом и различными НИИ, кафедрами – так что наше дело, все исполнять точно и без импровизаций. Чтобы не возникало претензий. Ясно?

– Согласен.

Совещание закончилось без голосования.

Теперь Гарину предстояло, учитывая его вторую или первую должность маркетолога, используя свои возможности, начать рекламную компанию для созданного им отделения.

Он похвалил себя, что еще не подал заявление об отказе от этой должности. Он даже придумал, как использовать ее, чтобы Бланк сам решил отстранить Гарина от руководства рекламой.

Марк, по прежнему, подписывал счета, приносимые Гариным по принципу чет/нечет. Через два месяца с первой претензией примчался гинеколог Хегай:

– У меня пациенток кот наплакал, одни аборты… – а все газеты и журналы рекламируют только трансфу… тьфу, не выговоришь, этих – переливателей! Гарин, что – рамцы попутал? Про нас забыл? Или кроме этого отделения других в ЭСХИЛЛе нет?

Марк его успокоил, мол, отделение новое и действительно нуждалось в рекламе, дело малоизвестное, людям надо объяснять, что, зачем и почем?