Викард оглянулся на побратима. Эрей сидел под сосной, опирался спиной о ствол, пачкал мантию пахучей смолой. Ещё мгновенье назад дремавший, маг внимательно смотрел на Ван-Свитта и будто решал шараду, складывая камушки на песке.

– Пустельга, – сказал магу Викард. – Говорю же: пустые хлопоты. Вот и орех пустой!

Братко кивнул, вновь прикрыл глаза. Княже, дай ему выспаться, не сгуби тёмную душу! Магу бы за Стену на звёздный круг, в целебный воздух Аргоссы, жрать Силу ложкой, на хлеб намазывать, впитывать посеревшей кожей. Пусто в заветной Эреевой фляге, мёртво в мажьем нутре, не сверкает шальная искра под ногтем. Муторно магу Камней после стычки с грифоном.

А кому в мразёвской дружине не муторно? Даже безумный Стейси поминутно кряхтит да бока потирает: позабавился мерзостный гриф, порезвился. Вдруг издох в Гекантоне светотени на радость?

Лучше бы, конечно, не сдох. Чтобы хвост ему накрутить за братко!

Инь-чианин вновь оглядел дружину. Чтоб вам всем, до чего ж неладно!

Пахнет скверно, гнилой листвой, и это в добром сосновом бору, что любое зло на корню убивает!

Даритель словно окуклился, что там вылупится – неизвестно. Молчит, с проклятущим варваром, да ещё и в предгорье Мельт, беседовать не желает. А недавно ведь бок о бок стояли, кровью сырую землю поили, и своей, и мёртвого ворога. Дать бы в ухо, чтоб разум вернуть, чтоб на место всё встало в дурной башке! Даже в сердце саднит от глупой обиды, так жаль неродившейся дружбы.

Пустые хлопоты, никчёмные беды. И в развязке – Кольцо Некованое, к которому не подобраться тёмным душам, служителям Камня.

Викард кинул взгляд на Истерро, будто копьё с разбегу метнул. Понимает ли, простота пресветлая, на кой ляд его тащит с собой Эрей? От Храма и искупления снова в поход мразёвский, сквозь боль да по рваным в клочья телам, не лечить, перешагивать в спешке?

Вряд ли. Ох, лихо-лишенько. Он и не Силится понять, Белый Бабник, покорно идёт, коль позвали, с теми, кому привык доверять.

Не от него ли гнилью несёт? Сладкой такой, покаянной, осенней, когда палый лист дождём размывает? Сломали Бабника, как клинок об колено. Сидит вон, молчит, ко всему безучастный. Лишь камушки в пальцах перебирает, дивной красы аметисты, собранные на цепи.

Сразу видно: братко сыскал.

– Жрать идите! – прикрикнул Вран, колдуя над котелком.

Рацион был скудный, однообразный, и Викард поспешил забрать свою долю, с сожалением думая о пустельге. Эх, нужно было ловить. Не приручить, так мясцом разжиться. Хотя какой с соколиных навар?

Лагерем встали неподалеку от озера Шести печалей. Не единожды бывавший в Семикняжье Даждьбор, окая и придыхая, поведал дружине сказание племени мелэт, издревле обитавшего у подножия Мельтских гор. Мол, в далёкие времена, когда небо было прозрачней, а лес кругом не народился, стоял в этих наделах замок, умеющий летать по воздуху. В летающем доме жил хозяином маг, и ввысь поднимали сию крепостцу камни немыслимой Силы. И возлюбил, значит, тёмный маг девушку племени мелэт, разумницу да раскрасавицу, вышивальщицу по белёному льну.

– В смысле – полюбил? – удивился Тверк. – Он что же, как наш предводитель, с придурью?

Эрей иронически выгнул бровь, но древоиду после стычки с грифоном прощалось и не такое. Чем Тверк беззастенчиво промышлял, оттачивая острый язык.

– Тогда, – воздел палец Даждьбор, растягивая певучее «о», – разное непотребство творилось: умели маги колдовать вне Аргоссы, влюблялись в девиц краснощёких. Даже мажили миру на пользу. Сказочные времена!

– Полюбил и что? – вернул к рассказу Даритель.

Викард всё доподлинно прознал про мальца да смолчал, не выдал Эрею. Не удержался влюблённый сопляк, полез к своей ненаглядной Милине. Прямо с поля ратного, с брега Алера, едва доложив Императору о победе над войском Нахаровым. Поехал героем вглубь Альтавины, грудь колесом, перья торчком, в зачарованный замок Хентайн. Да видать не заладилась свиданка у вьюноша, вызвался с ними в поход, сидит, обиженный на всю светотень, сказаниям о любви внимает! Глупый щенок, падкий на ласку и на прелести бабские!

– Полюбил тёмный маг красну девицу, а она от него в крик да дёру, ножками белыми по лесу, не разбирая дремучие тропы. Токмо без толку, на то он и маг. Схватил вышивальщицу, уволок в тёмный замок да взлетел под небеса от погони, от мести злобной родни, от лихих охотников племени мелэт!

Ох уж эти фантазии виков! Кто ж возьмётся мстить тёмным магам? А может, ныне народ измельчал?

– Замок от земли оторвался, ямища под стеной народилась. Быстро заполнили впадину воды с благостных Мельтских вершин. Появилось озеро, мутное, ржавое, в него и прыгнула красна девица, оттолкнувшись от крепостной стены. Замок успел подняться высоооко…

– Без шансов, кратче, – хмыкнул Викард. Не было нонче в нем драматизма, одна ирония вперемешку с грустью.

– Без шансов, – не стал спорить Даждьбор. – Простая ж баба была, не мразь. В озеро плюхнулась и потопла. Но с тех пор, глаголют, сиё озерко помогает изгнать из души печали. Мол, раскаялся тёмный маг, долго лил слёзы над водной могилой. Шесть поясов просидел на бреге, шесть камней сотворил, плача по деве, и швырнул их в мутную глубь. От сих камней посветлело озеро, наполнилось целительной Силой. Потому не лишне омыться в нём перед дальней дороженькой. А то не дружина у нас, милсдари, а юдоль скорби великой. С подобным настроем в поход не идут!

– Многие там, поди, омываются, – хмыкнул неугомонный Тверк, потирая зелёные лапищи. – Ой, многие, на шесть-то мажьих камней! Всё дно прочесали и песочек просеяли. Темнейший, ты байку такую слыхал?

Эрей лишь качнул головой. Не хотелось братко тратить слова, Викард чуял и сам помалкивал. Да и Тверк не дурак, должен смекнуть, ан нет, пристает, тормошит, в сон не пускает, в благой Океан. Ох, проведать бы, зачем то древоиду!

– Далеко до озера? – спросил Истерро.

Стейси сразу вскинулся, заухал филином:

– Да саженей двести, не больше, если мерить варварской мерой. Бери, милсдарь, ближе к горам да топай по лесочку сосновому. Только уцелело ли озерцо? В Семи Княжествах нынче кругом инако.

Прав был Стейси, голова бедовая. Некогда эти благие земли подпитывал щедрый Алер, забирая в себя речушки с Мельт, тёк вольготно и бурно, насыщая влагой озерца да болота, что встречал на пути. А теперь могучий и вздорный поток торил русло в обход Семи Княжеств, ломая напором воды Олету, снося деревни и города.

Они ехали по Семикняжью от Сельты, перейдя Бир, приток Алера, по мосту возле крепости Бирва, той, где сотни Нахара-в-Шапке осквернили статую Разрушителя. Да будет Нахар проклят во веки, да покроется плесенью шапка его!

Грустная песнь ждала путников, плач о погибших в трясении тверди. Мельты – горы грозные, злые. И в спокойную пору то камнем метнут, то селевым потоком накроют, то прорвётся скрытая перемычка, отделявшая горное озеро, да сметёт ледяной водою деревню. Издревле глаголют мудрые люди: не селись у подножия Мельт!

А тут землю тряхнуло! Возле самых корней! Как устояли, родимые, одному Эттивве и ведомо, заслонил, видать, Разрушитель, прикрыл Инь-Чиань щитом своим рудным.

Мельты выжили, но лик поменяли. Посыпались кряжи в долины, смели городишки, пожгли огнём, затопили студёной водицей.

Страшное делалось в Семи Княжествах. Вроде война не достала, а трупы и схоронить-то некому. В какое село не зайдёшь, знай нос затыкай да в подвалах шарь, вдруг где съестным разживёшься. Думали поначалу по-честному: в харчевнях питаться, ракушкой платить за хлеб и вино, ан нет! Не дал Единый честного промысла, мародерствовали на чужой беде. А куда деваться, святоша Бабник, коль харчевни здешние опустели, а зверьё рвало копыта да когти, птица трудила крылья, прочь спешила от разорённых гнёзд? Провиант ведь брали с собой под расчёт, а сочли до обидного мало.

Снова пожрать захотелось, да так, что в подлом животе заурчало. А казалось бы, только ложку обмыл и припрятал за голенище!

Эрей насмешливо выгнул бровь. Это славно получалось у братко, бровями двигать, что речь толкать. То похвалит, то выбранит, то пошлёт далече, куда сам ни в жисть не пойдёшь. То спросит строго, то удивится. Хорошие брови, кратче, говорливые, не то что хозяин.

Сказал бы лучше, чем насмешки строить, где провизию искать в мёртвом лесу? Сходить, что ли, с Бабником к озеру? Может, рыбой удастся разжиться?

Эрей посмотрел, потемнил глазами: сходи, Святогор, коли не трудно.

Викард оглянулся на Истерро, хмыкнул.

Бабник уже встал, развернулся к горам и пытливо взирал на лес, на славный такой соснячок, переломанный сошедшим обвалом. Кто его знает, светлую душу, может, вирши слагал, может, сосны считал! Такого одного отпустить к озерцу, всё равно что день потерять впустую. Потому как придётся искать, аукать, будить тишину надсадными воплями.

– Я с вами пойду, настоятель! – подскочил настырный Дар Гонт.

Это добре, этот пускай шагает, отмывается от встречи с Милиной. Одолела парня кручина, такой заразе сердце вручил!

– Ну и я пойду, – оживился Вран, отлынивая от мытья котелка. – Моя печаль всех суровей: приставили к поварёшкам, чтоб вас Князь покарал, мрази дурные!

– Раскаркался, – захихикал Ван-Свитт, – разобиделся, добрый молодец, кашу-то клинком не приправишь, навершием не посолишь! А кто ты, Вран, без руды прадедовой?

Альбин отмахнулся от Стейси Ван-Свитта: тот умел, коль дела не находилось, прицепиться клещом к больному месту да шевелить хоботком, расчесывать. Был бы Эльфик в дружине, пытал бы его, изводил поминутно попрёками. Но ушёл из отряда Сольбери, остался в степи над Алером вместе с насмешником Гварком, умевшим отбрить и Тверка, и Стейси. Сгинули оба в очищающем пламени, хотя мерещилось: следом едут, вот-вот догонят дружину мразёвскую.

Викард смекал, что к чему. За Бабником тени тянутся, кровавые, неспокойные, не хотят отпустить, уцепились за сердце, царапают злыми когтями.

Трудно примириться с виной. Трудно простить себя самого, особенно если виниться не в чем. Вот и бродит Бабник смурной, ищет покоя, да только куда там! Тени-то всё равно при нём, не отпеть, не отмолить, не отвадить. Сам им сердце сует, нате, ешьте…

Ох, опять на еду потянуло!

Варвар прищурился на побратима: мол, компания собирается, не заблудится Бабник, не собьется с пути! С ними шагать али как?

Эрей бровью стрельнул, что лук разрядил: верхами иди, Святогор, силушкой подмастерья Скалистого острова.

Это добре, братко, отчего не размяться? Можно и станцевать соколику!

Викард от души потянулся, осерчал на дурную кашу и скверного кашевара, побрел в кусты на краю полянки, тираня завязки портков. А сам с одного прыжка на сосну, по веткам, стволам шустрой белкой-летягой да так, что ни деревца не качнуло, ни иголочки не прошуршало.

Хорошо было в сосновом бору, душисто, смолисто, да больно тихо. Ни пичуги певчей, ни дятла-труженика, ни деловитых мышей в подлеске. Даже жуки-комары не жужжали. Больно схоже с одной дубравой, с той, где обелиск и белый клевер. Не любил Викард таких схожестей.

Возмечтавшие смыть печали шагали молча да скучно. Им бы с кем словом обмолвиться, выговорить беду, разделить! Нет, молчат, как деревянные чурки, на которых ремесленный люд Инь-Чианя резал лики детворе на потеху. И смешные, и соком ягодным крашенные, а молчат лубяные игрушки, сам придумывай, что им надобно, речи мудрые приставляй к губам.

Что тревожило Истерро, Викард прознал. О чем тосковал Даритель, смекнул. А зачем понесло к озеру Врана? Неужто каменья мажьи искать? Падок был ворон на дармовое богатство! Ишь как вскочил, заторопился…

– Думаете, озеро нам поможет? – это Бабник сорвался, спросил Дарителя. Не могут Светлые долго молчать!

– Вымыться хочу, настоятель, – голос у Гонта был сухой, с надломом, и улыбку он натянул такую, что кожа едва не трескалась.