Дело было недолгое. Сеня стоял подле и еще раз подивился Кешиной силушке. Ему самому в такие пределы было не достать. В сгустившихся сумерках три бутылки, взмывая одна за другой, даже и не блеснули на прощанье.

Гена наблюдал за метанием с крыльца.

– Довольны? – спросил он, когда возвращались.

– А он доволен? – поставил его на место Кеша.

Вошли, включили свет. Свет давали до семи часов, а там, хошь не хошь, – спать. Сеня первый заметил, что одна бутылка спаслась на самом на виду – на столе.

– Глите-ка, всех обманула, – показал он.

Кеша уставился на бутылку, замигал глазами до скрипа. Или это скрипели, зашевелившись тяжело в голове, шестеренки. С бутылки он перевел глаза на Сеню, потом на Гену.

– Мы сколь выпили?

– Три, – сказал Гена.

– А эта откуль?

– Это третья.

Сеня сообразил вторым. Он метнулся к телогрейке, поднял ее, встряхнул.

– Выбросил! – закричал он. – Ты три раза кидал. Выбросил вместе с пустыми!

– Не валяйте дурака! – не хотел верить потрясенный Гена.

– Выбросил! Я помню: три раза кидал!

На полчаса: мать-перемать! мать-перемать! Все вскочили, все кричали, искали виноватого. На Сеню:

– Ты-то трезвый! Ты куда смотрел?

На Кешу:

– Неужели чутья не было – полная она или пустая? Человек ты или пушка, которой все равно, чем стрелять?

Кеша бухнул на стол свои руки. Что, правда, такими клешнями под горячую руку да на горячую голову мог он почувствовать?

Все было испорчено – и вечер, и мировая, и разговор по душам. Сеня очень хорошо понимал трагедию мужиков: когда взято четыре бутылки, на четыре и настроение. Организм получил задание – на четыре. Три – тоже, хорошо, три – даже лучше, но тогда с самого начала говори ему, что три, иначе обманутое нутро грыжей хищной вцепится в тебя за недоданное.

* * *

Следующий день угадал на субботу. Всегда это был выходной только для конторских, но теперь как развернулось: не вышел на работу – лишь спасибо тебе скажут. Лес никому стал не нужен – чего и валить, на корню от него пользы больше.

Кеша после вчерашней мировой на работу не поехал. Он пошел к Сене. Все в той же телогрейке, в тех же валенках и та же на шее выглядывала клетчатая рубаха. Это значило, что менять сегодня свою жизнь Кеша не намерен.

– Галя! – зашумел он, входя. – Всюю ночь не спал – гадал. Вче-рась рыжики ели – ты где их взяла? В прошлом годе не было же рыжиков!

– Для кого не было, а для кого были, – отвечала Галя настороженно, без прежней приветливости.

И вышла. Она не любила, когда шли в ту же избу по вчерашнему следу.

Но Кеша рюмки не собирал, за ним не водилось, чтобы он вдругорядь шел туда, где накануне гулял. Тут было другое.

– Подарили вечор Васе пузырек-то, а? – пытливо всматриваясь в Сеню, уточнил он.

– Подарили.

– У меня вроде че екнуло… но уж когда она с руки сошла. Она должна дальше всех залететь.

– Быстрей там, ближе-то к меже, вытает.

– Он ее выпьет, Сеня. Она ж под винтом, в ей можно не сумлеваться. Подымет и выпьет.

– Что ж не выпить, если валяется… выпьет.

– Надо ее воротить, Сеня. Это негожее дело, когда она в Васином снегу валяется.

Сеня опытным глазом поизучал Кешу. Да, никакому богатырю выпивка без последа не дается. Кешины глаза были в красных прожилках, будто морщинки такие на глаза легли, лицо под щетиной было в ямках и буграх.

– Давит? – посочувствовал Сеня.

– Давит – это чепуха, – твердо сказал Кеша. – Давит – я в магазин схожу. Но пошто я должон позволять, чтоб моя бутылка, как курва, в чужом огороде валялась? Мне это обидно. Мы с тобой оплошали – давай назадь.

– Да мы с тобой в чужой огород с обыском залезем – всю деревню соберем. Мы такую потеху устроим – цирка не надо. Ну, откопали мы бутылку, – вел Сеня картину дальше, – и что мы скажем, как она там оказалась?

– Скажем, обронили.

– Как обронили? Над Васиным огородом, как птички, летали, и она из зубов незначай выпала?

Кеша рассуждал – долго, угрюмо, спрятав глаза под мохнатыми белесыми бровями. И вынес решение:

– Нет, доставать надо. Мне это обидно. Он тебе весь огород пустырем закидал, а мы свою законную не спасем? Нет, так не пойдет.

Сеню тоже сжала обида: действительно, Вася вытворяет, что ему на ум взбредет, а он, Сеня, будет переживаниями маяться? Нет.

Пошли. Вооружились лопатой, зашли с переулка на соседнюю нижнюю улицу. Стали высматривать на снежной целине следы. А уж повело снег под солнцем и ветром – где узор, где шишка, а где рытвинка. И разбери, отчего рытвинка. С расстояния ничего не понять. Разбираться надо было на месте.

Кеша медведем полез через прясло, верхняя жердина под ним хрустнула. Сеня перебрался без нанесения ущерба. Взяв фронт метров в сорок между собой, двинулись поперек огорода. Только снег от каждого волной на две стороны бьет.

– Тормози! – кричит Кеша. – Здесь, кажись.

– И вот там еще заметина.

– Лопату давай.

Рыли-рыли – ничего. Ни пустой, ни полной. Траншею прорыли, наддали с боков – на случай, если в сторону вильнула. Ни-че-го.

И тут Сеня увидел Васю. Вася стоял во дворе, положив руки на калитку в огород, и хладнокровно наблюдал разворачивающиеся перед ним события.

– Здорово, Вася! – растерянно крикнул Сеня. – А ты чего не на работе?

– Здорово, мужики! – отвечал озадаченный Вася. – Помешал, выходит?

– Да нет, что ты!.. А мы думали-думали, как тебя вызвать… вот, значит, и придумали.

– А что, вообще, надо-то? – поинтересовался Вася.

– Да вот вчера история вышла. Кеша у меня сидел – ну и взял хорошо. Я говорю: хватит, Кеша. Но его разве остановишь? Ты же знаешь, какой он, Кеша! Я от греха подальше, как непьющий и ответственный, оторвал от него бутылку, размахнулся и – р-раз! Хотел в свой огород, а она сорвалась да в твой.

Кеша, презирая болтовню и вранье, молчал.

– И что – невыпитую закинули? – продолжал интересоваться Вася.

– В том-то и дело, что невыпитую. Ради спасения Кеши. А сегодня она бы в самый раз.

Вася, сложив толстые губы сердечком, затрясся – словно выдувал из себя воздух. И вдруг, будто достал искру и запустил мотор, заржал так захлебисто и громко (конечно, нарочно громко), что полдеревни вздрогнуло и завысовывалось посмотреть, что случилось.

Кеша рыкнул по-звериному на Васю:

– Давай вторую лопату, ржало ты конское!

У Васи это вызвало новый приступ смеха. Он и с лопатой шел – сделает два шага и захлебнется, сделает еще два шага и скрючится в припадке.

Сеня отобрал у него лопату и врезался в снег под высмотренной меткой на своем фронте. Под лопатой у него звякнуло, он нашарил бутылку, из вчерашних, но пустую, и засунул ее поглубже.

Шла мимо тетка Федосья, одинокая старуха, ходившая за хлебом, и остановилась, встретив незнакомую работу. Мужиков она узнала, а вот что делают в три мужичьи силы, никак не могла понять.

– Вася-а! – не утерпела Федосья. – Это че у тебя тако? Снега держанье, че ли, проводите?

Сеня торопливо перехватил слово:

– Нет, это, тетка, такое решенье вышло – снег рыхлить. Как в Америке. Президент указ дал. Ты-то рыхлишь, нет?

– Я че, совсем, че ли, рехнулась? Это уж ты рыхли.

– А пенсию получать хочешь?

– Ну… пенсию…

– Хочешь получать – рыхлить придется. Без рыхленья не дадут.

– Ботало ты, Сеня, ой ботало!

Федосья направилась уходить, но приостановилась: кого бы еще послушать?

Подрулил Миша Стерников, с одной почкой, вторую вырезали два месяца назад. Голос до сей поры слабый.

– Что, братцы, пашем?

– Пашем! – весело крикнул Вася.

Но Сеня и тут встрял:

– Теперь, Миша, три пахоты надо делать. В январе – снег пахать, в апреле грязь, а уж в мае землю. Вот тогда и урожай будет.

– Кончите – переходите ко мне. А я пока за бутылкой сбегаю.

– Ну, так какое дело – поможем.

Тетка Федосья все еще топталась.

– Сеня-а! – позвала она.

– Что, тетка?

– У тебя когда язык смозолится?

– Ничего ты не поняла по старости. Снег рыхлить – это и есть пахать. Всякая пахота – это рыхленье. Запустили землю – вот наш президент и беспокоится. Поняла или нет?

– Когда он у тебя смозолится, я спрашиваю?

Подгреб Кеша, буркнул:

– Кончай.

– Нашел? – встрепенулся Сеня.

Васю за работой не видно было, мощным рукавом, как из-под комбайна, летел от него поднятый снег. Вот что значит мужское дело: ха-ха, ха-ха, а ведь захватило, заело – и про смех забыл.

– Ты греби, мы пока отдохнем, – крикнул ему Сеня.

– Пошли отдыхать ко мне, – предложил догадливый Вася.

* * *

Бутылка ничуть не пострадала – что ей за ночь в снегу сделается! Даже бумажная этикетка посвежела. У Сени – ну того дрогнуло перед бутылкой, прошедшей такие приключения, сердце. Но он устоял. Вся жизнь теперь сплошное приключение пополам с недоразумением, надо научиться устаивать.

Вася с Кешей выпили. Закусили вяленым мясом, поданным Васей на разделочной доске.

– А ты, Сеня, так и не пьешь? – спросил Вася.

– Не пью.

– Это хорошо. Это правильно. Тогда тебе задание: весна придет, будешь трезвым у меня в огороде бутылки собирать. Подходит?

– А ты у меня. Хоть пьяный. Подходит?

Кеша, почувствовавший душевное и прочее облегчение, засмеялся – густо, громотком.

– Ты чего мне тут, Вася, подсунул? – Они сидели в горнице за круглым столом, застеленным клеенкой, которая разрисована была, как скатерть-самобранка с блюдами и приборами, – вот Кеша и хватался за нарисованную вилку, а поймать не мог. – Экую обманку придумал. Тебе, парень, хорошо гостей потчевать.

– Бери рукой, чего там! – Сеня показал на прямо-таки живьем сияющую горку круглых красных помидоров.

Кеша не купился. Он бережно сгреб добытую из-под снега бутылку, погладил ее нежно и восхитился:

– Нашли, а, Сеня? От нас хрен че спрячешь! Она за ночь ишо скуснее сделалась. Нет, правда скуснее. Хошь кажный раз на вытяжку теперь к Васе в снег заталкивай.

– Заталкивай. Я деньги собирать буду.

– А без денег никак?

– За скус платить надо. Теперь за все платят.

– А какие твои труды, ежели она в снегу полежит? – задирался Кеша. – Она лежит, ты к ей не трожься. За что деньги?

– Я тебе говорю: за скус. В Сенином огороде она скус не возьмет, а в моем возьмет. За бесплатно к Сене толкай, она там дури наберется.

– Это пошто она у меня дури наберется? – Только что радовался Сеня: как хорошо, что они с Васей помирились! А он вот что!

– Потому что ты сам дурной.

Сеня подтянулся, заострился, каждую клеточку собрал в готовность.

– Почему это я дурной, Вася? Жду разъяснений.

– Снег вытает, вот тебе и разъяснения будут.

– Ты снегу не давай вытаивать, Вася, – с прищуром и с голосовым прижимом посоветовал Кеша. – Деньги будешь и середь лета грести. Нынче с зарплатой туго.

– Пошли вы! – взъелся и Вася.

Сказано было так, к слову, не для выгона. Так говорят, когда не хотят слушать. Но Сеня с Кешей обиделись и ушли.

Уж и день опять клонился к закату, когда вышли. Сеня расстроился: снова день пропал, снова с Васей поцапались. А с чего поцапались-то? Ни с чего ведь. Совсем ни с чего. Как маленькие.

– Ты за что его не любишь-то? – спросил он у Кеши.

– Жмот он! – все еще горячась, сказал Кеша. – Ишь ты, за снег он будет деньги брать!

– Да он дурака валял. Кто из нас не валяет? Не всерьез же он, в самом деле!

– А что дури бутылка в твоем снегу наберется – это он всерьез? Ты-то чего на него?

– Я по-соседски.

– А я не по-соседски.

Они помолчали, задумавшись.

– Эх, надо было мне эту скатерку-обманку у него поторговать! – сказал на прощанье Кеша. – Чего только не придумают, чтобы людей дурить! Не отдал бы: жмот.

1995