Папа по какой-то причине считает, что чем больше юмора, тем лучше и поэтому шутит, острит, подтрунивает всё время и по любому поводу. Наверное, ему кажется, что таким образом он легко и просто идёт по жизни, заражая всех своим лучезарным настроением и позитивным отношением к жизни. Может быть это и хорошо, конечно, но заговорить с ним о чём-нибудь серьёзном, мне, честно говоря, вряд ли когда-нибудь придёт в голову. К тому же, я никак не могу отделаться от мысли, что у физика и моего отца при абсолютной внешней несхожести имеется кое-что общее. Они боятся продемонстрировать свою уязвимость, или слабость, да и вообще истинные свои чувства. Страх, боль, разочарование, ну и так далее. Только директор Чехов скрывает их под маской уверенного и сильного человека, а отец прячет за образом остряка и балагура, который иногда и сам не замечает, как его невинные на первый взгляд шутки или задорные комментарии превращаются в едкий сарказм и злую иронию.

Я ужасно не хочу стать однажды такой, но какой именно хочу, мне, кажется, я и сама понятия не имею.

И от этого всего мне ужасно не по себе, и я живу в состоянии какого-то тотального дискомфорта. Как будто от меня всё время кто-то чего-то ждёт, а я раз за разом обманываю ожидания людей, которые теперь непременно разочаруются во мне. А может даже это уже произошло. И хотя я изо всех сил стараюсь не зацикливаться на таких вещах, но часто, даже слишком часто мне становится по-настоящему страшно.

И ещё: главный триггер заключается даже не в том, что я не знаю чего хочу, а в том, что не имею никакого представления о том, как изменить существующее положение. Ведь я также не уверена, что мне известно, чего от меня хотят. На первый взгляд, всё просто, учись хорошо, чего тут сложного и уже какая-то часть проблем отпадёт. Но, во-первых, сказать это гораздо легче, чем сделать, во-вторых, никакой гарантии нет, что вопрос моего несоответствия заключается только в учёбе, ну а в-третьих, как быть тогда с чувством собственного достоинства, которое тоже вот так вот запросто за пояс не заткнёшь?

А оно постоянно напоминает мне о том, что с какой это стати желания, пусть даже и весьма значимых, близких людей, я должна ценить выше своих собственных и всегда иметь в виду их первостепенное значение? Ну и как тогда быть с тем, чего хочу я? Хотя я ведь и сама призналась, что не знаю, чего хочу. Вот видите? Это как раз то, о чём я говорила.

И это только малая зарисовка того, что происходит во мне каждую минуту каждого дня. Мне почти никогда не бывает спокойно и хорошо. Вернее, я уже забыла, что это такое.

А как можно успокоиться и радоваться жизни, если ты выглядишь в тринадцать лет, как чёртов тяжеловес? Ну, или как тётенька, имеющая не меньше двух детей. Особенно если смотреть сзади или издалека. Так что можете себе представить, как мне «нравится», когда кто-нибудь начинает расспрашивать меня, почему я так привязана к неяркой и бесформенной одежде, по какой причине никогда не ношу платьев и не убираю, лезущие в глаза волосы. И происходит это почти всегда громогласно и прилюдно. Особенно, если иметь в виду моих родственников.

У тёти Раи, например, одно из самых любимых занятий – это обсуждать мою одежду и в особенности причёску (так высокопарно я иногда называю мои ниспадающие вниз тёмные пряди, закрывающие пол-лица), как будто ей больше не о чем говорить. Тётя Рая, искренне полагающая, что самое удачное место для разговора о моём внешнем облике – это праздничное семейное застолье, даёт тем самым отмашку всем остальным. Я даже знаю, когда именно это начнётся. Когда санкционированные и безопасные, а потому ужасно скучные темы начинают заметно иссякать, папина сестра начинает, время от времени, поглядывать на меня, как на человека, который остро нуждается в сочувствии. Она вздыхает, покачивает головой и наконец, спрашивает в очередной раз, почему я не закалываю волосы… И чтобы сгладить резкость перехода с мирной проверенной зоны на обсуждение моей внешности, она добавляет что-нибудь про то, как за этой непомерной чёлкой совсем не видно моего хорошенького личика (ха-ха-ха). И это воспринимается, как сигнал, как звук стартового пистолета. Эстафета немедленно подхватывается бабушкой Аней, «ты же себе зрение испортишь, Сашенька!», папой, который как обычно шутит на счёт того, что если бы не фотографии, то они бы и не знали, как я выгляжу и что как будто бы однажды зимой, когда он увидел меня в шапке со спрятанными в ней волосами, то даже не узнал собственной дочери. Честно говоря, так себе юморок. Все вежливо улыбаются, но тут наступает очередь моей сестрицы Дашки, которая предлагает оставить меня в покое и высказывается в том смысле, что за этими космами я пытаюсь скрыть свои комплексы. Я смотрю на неё пристально и пытаюсь передать на расстоянии, что мне хорошо известны её мотивы. Дело в том, что моя сестра терпеть не может, если о ком-то, кроме неё говорят более пяти минут.

В крайнем случае, она может примириться, если это будет, ладно уж, она и Павел, но никак ни я или кто-то другой.

Я смотрю в просветы между волосами, я гипнотизирую Дашку и очень надеюсь, что мой взгляд достаточно красноречиво передаёт, что я вижу её насквозь.

– Всё знаю про тебя, милочка, – как бы говорит он, – для тебя нож острый, если кто-то вдруг оказывается в центре внимания даже нежелательного, даже сомнительного… И ты будешь, не ты, если не попытаешься перетянуть одеяло на себя, да забирай его целиком, мне не жалко…

В последнее время даже мама принимает «эстафету», хотя обычно не имеет привычки выступать против меня в публичных собраниях. Говорит она примерно следующее:

– Бесполезно повторять про эту чёлку, мне кажется, она уже косоглазие себе заработала.

М-да-а, что сказать… Спасибо тебе, мама, конечно… Но всё же я прощаю ей такие выпады, потому что знаю, отчего они происходят. Просто у мамы с бабушкой Аней и сестрой папы на самом деле очень мало чего-то общего и объединяющего. Да и слишком велико противостояние между ними. И его почти не уменьшил мамин семнадцатилетний брак с их сыном и братом, а также трое их детей. И поэтому мама, когда у неё появляется возможность ощутить хотя бы слабый намёк на единство с семьёй своего мужа, напомнить, что она одна из них, возможность эту не упускает. Даже если для этого нужно вместе со всеми слегка проехаться по своей доченьке.

Но, как я уже говорила, маме я ещё могу простить, хотя бы потому, что знаю – ей не всё равно. Но не только поэтому, я ощущаю в этом какое-то духовное родство. Я тоже сплошь и рядом чувствую себя почти везде если и не совсем чужой, то как минимум, слегка приёмной. Даже в собственной семье. Хотя, конечно, приятного мало, когда мама так делает. Но слышать что-то подобное от других, ещё хуже.

Однажды даже муж тёти Раи, дядя Петя, уж казалось бы ему-то какое дело до того, как я выгляжу, решил поучаствовать в общем хоре голосов:

– Действительно… – произнёс он своим высоким, как у женщины голосом, изображая глубокомысленность, которой не было и в помине, – Зачем тебе такая длинная чёлка? Ведь неудобно же?

Я, помнится, довольно резковато поинтересовалась у него, кому, мол, неудобно? И дядя Петя обиженно замолчал. Наверное, он опять решил, что его игнорируют. Дело в том, что муж папиной сестры, мужчина во всех отношениях положительный, но чрезвычайно обидчивый и, как бы это выразиться помягче, не слишком умный. Самое интересное, что абсолютно все это понимают, но всю жизнь делают вид, что это не так. С ним советуются, на него ссылаются, особенно в тех случаях, когда не хватает аргументов или голосов, мол, вот и Пётр так считает, но при этом не воспринимают всерьёз совершенно.

В жизнедеятельности нашей семьи дядя Петя фигурирует как бы чисто формально. Мне опять же непонятно это родственное двуличие. Вернее, понятно, но мотивы его я объяснить не могу. Это типа ещё одна игра такая, при которой почему-то дурака дураком ни в коем случае открыто назвать нельзя. Зато можно запросто и сколько угодно давать это понять другими способами. Причём не только ему, но и всем остальным. Частенько это бывает столь неприкрыто, что заметно и самому дяде Пете. И тогда он очень обижается и говорит тёте Рае, что его игнорируют. И тётя Рая, в зависимости от ситуации, или заступается за мужа, или уверяет, что ему показалось, но в любом случае обязательно успокаивает его, как ребёнка, что в общем-то неудивительно, ведь своих детей у них нет. Видимо поэтому моя тётя всю нерастраченную пылкость своего сердца направляет на своего мужа и их добрую, но немного страхолюдную таксу по имени Гита. Хотя не уверена, что именно в таком порядке. Возможно, меланхоличная, криволапая Гита, похожая на толстую, ушастую сардельку с длинным носом, стоит как раз на первом месте.

В окружении, в котором вращаются тётя Рая и дядя Петя, чуть ли не официально считается, что у них – счастливый брак. И что им несказанно повезло друг с другом. И вот этого я тоже не понимаю. Сейчас постараюсь объяснить. Тётя Рая, женщина умная, очень практичная и деловая. Она главный бухгалтер в крупной фирме. Ну а дядя Петя… Но за него я, кажется, уже всё сказала. Нет, у него благообразная внешность, как у сельского священника, кроткий взгляд и покладистый характер. А также никогда не было и нет никаких вредных привычек. Я, кстати, давно заметила, что это качество занимает одно из ведущих мест при оценке качества брака. И ещё в трудовой книжке у дяди всего одна-единственная запись. Вот уже примерно последних лет сто он трудится в своей типографии. Как устроился в ранней молодости, так и работает там всю жизнь. По-моему, у него даже должность не менялась. Он переплётчик или кто-то в этом роде. Тётя Рая много раз говорила, но это настолько скучно, что я не запомнила.

Так же, как и правильный образ жизни, почему-то считается, что работа на одном месте очень хорошо характеризует человека. Не знаю, но мне кажется, что это ужасно. И ещё я думаю, что таким образом человек не просто обкрадывает себя, но и сознательно обедняет свою жизнь. Он со временем тупеет и деградирует. А человек должен расти. Непременно. И в профессиональном плане в том числе, а то получается, будто он остановился. Это моя личная теория, но я в неё верю. Но со взрослыми я её больше не обсуждаю. Как-то заговорила на эту тему с родителями, – они ведь у меня тоже всю жизнь в своём научном центре, хотя папа и пробовал пару раз уйти, то в практическую медицину, то в преподавание, но очень скоро возвращался, – а в ответ услышала про камень, что обрастает на одном месте, про вред легкомыслия и пользу верности выбранному пути. Ну и прочую лабуду, которую обычно говорят взрослые, не слишком заботясь о том, слушает их кто-нибудь или нет. Наверное, потому, что и сами порядком в ней сомневаются.

Хотя у моих родителей их трудовой путь претерпевал всё же некоторые изменения и, что ни говори, но наблюдался какой-никакой профессиональный рост. Папа сейчас руководит отделом, а мама из простого лаборанта стала младшим научным сотрудником и даже собирается в каком-то необозримом будущем защищать диссертацию.

Что же касается дяди Пети… Вот он остановился. Он положительный, но абсолютно законченный. А ещё он очень предсказуемый и от того невообразимо скучный. Потому что всегда знаешь, что скажет дядя Петя в том или ином случае. Одним словом, мой дядя глуп, но это было бы ещё полбеды, он ещё и ужасный зануда. Во время семейных встреч, тётя Рая следит за ним с доброжелательной, но напряжённой улыбкой, как строгая тётушка на званом обеде за своим не слишком воспитанным племянником – не сболтнёт ли её Петя чего-нибудь лишнего. И при этом ещё внимательно наблюдает за остальными, опасаясь заметить на чьём-нибудь лице насмешливую улыбку или на самой середине дяди Петиной речи чей-нибудь плохо скрытый зевок.

Тётя Рая всё прекрасно понимает, я в этом уверена, но по-прежнему считает свой брак идеальным. А может она так упорно, и так долго убеждала в этом остальных, что, в конце концов, поверила сама?