Во-вторых, что ни говори, а Юрка восьмиклассник, его многие знают, а после той знаменитой драки, он как будто бы и не такой уж и лузер. Ну и в-третьих, Светочка тусуется с нами только, когда у неё отсутствует лучшая альтернатива.

Общаться с ней стало ужасно тяжело. Вот честно. Все разговоры сводятся к шмоткам, то есть нормальному прикиду, который она обсуждает, не поверите, – даже с пацанами! Ну конечно, я же не в теме, со мной и говорить не о чем. А ещё она всё время интересуется, кто с кем дружит, кто у кого в контакте, кто кому нравится, кто классный, а кто нет, причём исключительно внешне, конечно, – другие сферы человеческой личности её не интересуют. Ну и так дальше, обычный такой нимфеточный набор. Скукотища.

А Юрка как будто этого и не замечает. Он, кажется, всерьёз увлёкся дискуссией о преимуществе европейского образования над российским, хотя изначально милый Светик всего-навсего произнесла, что ни за что не останется здесь после окончания школы.

Про Светку, кстати, всё сразу можно понять, стоит хоть раз услышать, как она произносит это «здесь». Типа это такое тухлое место, которое ещё кое-как разве что может сойти для нас, но для неё, конечно, ни в коем случае.

Я демонстративно зеваю, чтобы дать понять этим олухам, как отстойно мы проводим время и какая всё-таки Светка зануда, хоть Ланой назовись она, хоть нет. Эта перелицованная с Шекспира шутка, представляется мне довольно удачной, и я фыркаю от удовольствия, так что Светка мельком взглядывает на меня, как на пустое место и тут же отворачивается… Я продолжаю веселиться, воображая вытянутые лица моих приятелей, если они поймут, что я вот так вот запросто цитирую Шекспира. Да, Светочка, это тебе, не собственную тысячную фотку запостить в сети!

Потом до меня доходит, что никому здесь ни до меня, ни до Шекспира дела никакого нет и вообще, по большому счёту, мы все сами по себе, хотя и собираемся чуть ли не каждый вечер в моём дворе за большим, деревянным столом, чудом сохранившимся с незапамятных времён.

Мне кажется, что я в данную минуту одинока точно так же, как если бы вообще никуда не выходила, а оставалась бы в своей комнате. Или даже запертой в каком-нибудь бункере. Там, возможно, было бы даже легче, так как все мои мысли и чувства были бы направлены на поиск того, как выбраться. Если бы, конечно, я вообще захотела выбираться. Мне было бы не до размышлений об одиночестве вообще и моём, в частности.

А здесь вроде бы и люди, и общение, а я чувствую себя так, будто я совсем-совсем одна. От этих мыслей, настроение у меня резко ползёт вниз. У меня вообще так часто бывает. Вот такие перепады. Только что веселилась и вдруг, бац, всё меняется неуловимо и вот я уже погрузилась в какую-то чёрную меланхолию из которой не видно выхода.

Потом что-то происходит, это может быть что угодно, – неожиданная встреча и какой-нибудь лёгкий, ни к чему не обязывающий разговор, телефонный звонок или просто спонтанное решение свалить к чёрту с алгебры, да ещё в какой-нибудь приятной компании, или просто дождь кончился, да что угодно, и вот уже даже и самой не верится, что совсем недавно мне казалось, что я немедленно задохнусь от злобы и безысходности.

Однажды мама, заметив такое моё состояние, сказала папе, что это нормально в моём трудном, переходном возрасте. И главное, произнесла эти слова шёпотом, как будто она врач, а я тяжелобольная и родные интересуется у неё, сколько я ещё протяну. А папа ей возразил тогда, что возраст в котором я нахожусь, не трудный, а нежный. В смысле, очень ранимый. Несмотря на то, что мы люто ненавидим всех на свете. Я могла бы ответить этим знатокам возрастной психологии, что больше всего у нас претензий к себе, и если уж мы кого-то ненавидим, то в первую очередь, себя.

По крайней мере, ко мне это имеет самое непосредственное отношение, и я почти всё время учусь жить с этим, преодолевая себя. А это невероятно трудно, и сложней всего, что почти никогда не удаётся забыть о том, что всё плохо и расслабиться. Точнее, удаётся, но очень редко. Знаете, чего мне бы хотелось больше всего? Узнать, это пройдёт вообще когда-нибудь или нет? А может это только у меня так? Я знаю, что нет, даже чисто статистически этого не может быть. Но иногда всё же подобные мысли приходят мне в голову. Ну, типа, вдруг, я вообще психически неполноценная? Но говорить об этом я не буду. И не только потому, что не у кого. Просто о таком не говорят.

Это только на классном часе, приглашённый Лилечкой психолог вещает с широкой улыбкой, мол, приходите, мои двери всегда открыты (вообще-то не всегда, а только в рабочие дни, с девяти до четырёх).

А на деле, если даже прийти, – то вместо реальной помощи о том, как сделать так, чтобы каждую минуту тебя не разрывало и не плющило, и чтобы тебе не хотелось время от времени, но с завидной регулярностью замуровать саму себя в какой-нибудь стене или убежать на самый край света, где тебя никто не знает, и ты никого не знаешь, и всем ровным счётом на тебя начхать, – тебе дадут заполнить какую-нибудь идиотскую анкету, ответить на пятьсот вопросов какого-нибудь уродского теста и напоследок угостят отстойной лекцией на тему о том, как важно слышать и принимать себя.

Я знаю, потому что, во-первых, кое-что почитываю, как вы, наверное, уже поняли. А во-вторых, наша отличница Наташка Дёмина ходила, чтобы избавиться, как она говорила от синдрома отличницы, который мешает ей, оказывается, в полной мере наслаждаться жизнью. А я даже не знаю с чего она это взяла, потому что насколько можно заметить, самое большое наслаждение Наташка получает именно от осознания того факта, что она отличница.

То есть то, что она лучшая, по крайней мере, в учёбе, делает её почти счастливой. А если она от этого избавится, то что же останется? Мне очень хотелось прямо спросить её об этом, чтобы услышать, что она ответит.

Но потом я передумала, так как зная Наташку, на искренний, а значит, интересный ответ нечего и рассчитывать. Это маленький такой человек в футляре. Нет, ну честно. Она говорит только то, что заведомо одобряется и то, что хотят от неё услышать. Вот он синдром отличницы в действии. Никому неизвестно, что чувствует такой человек на самом деле, уверена, что даже ей самой. Вот интересно было бы взглянуть на неё, когда она спит, может хотя бы во сне она настоящая? Для неё учёба – это всё. Самое главное в жизни. И ей главное быть первой всегда. Первая, значит лучшая. А иначе проиграла. Я вот думаю иногда, когда это начинается? Наверное, довольно рано, потому что я хорошо помню, как Наташка рыдала в четвёртом классе, каждый раз, как только её команда проигрывала в пионербол! Честное слово. Плакала навзрыд так, будто ей сказали, что все её пятёрки – липовые, а потому автоматически аннулируются.

Так вот, Наташка Дёмина сходила к психологу, а потом сдуру взяла и нам об этом рассказала. В раздевалке после физкультуры. И добавила, что ей стало заметно легче. То есть, говорит, психолог помог. А я так думаю, что чёрта с два. Во-первых, она как убивалась за свои пятёрки, как тянула руку на каждом, на каждом, блин, уроке! так и продолжает в том же духе, а во-вторых, такие люди, как она так уж устроены. Ни за что не признаются, что у них что-то не вышло, или они хотя бы в чём-то не преуспели. Будут страдать, мучиться, но строить хорошую мину при самой паршивой игре. Мне даже жалко Наташку. Ведь в этом виновата не она, а её родители, вернее её мамаша, выбивающая из неё эти долбанные пятёрки с первого класса и при этом искренне считающая, что именно так и поступают хорошие родители. Те родители, которым не всё равно. Вот ведь ужас-то. А самое страшное, что теперь и Наташка так же считает. И даже уверена, что это её собственный выбор. Я не сомневаюсь, что и своих детей она будет воспитывать точно так же. Как её мать – эта вездесущая, ярая активистка и председатель родительского комитета. Нет, не председатель – председательша. Это название ей гораздо больше подходит. По-моему, её побаивается даже наша классная Лилечка.

Так что, повторюсь, я даже сочувствую Наташке. Хотя она и не поймёт этого ни за что. Наоборот, считает, что это со мной что-то не так, ведь мне всё фиолетово. Она сама однажды высказалась таким вот образом. Но это неправда, только вот с такой, как она зубрилой, я говорить на такие темы не стану.

Светка неожиданно засмеялась этим своим противным и тоже новым смехом так высоко, что я вздрогнула и словно очнувшись, прислушиваюсь нехотя к разговору – боже мой! Она продолжает разглагольствовать о том, как уедет к папочке в Волгоград и будет поступать там.

А Юрчик кивает и смотрит на неё такими глазами, как будто в жизни не слышал ничего умнее. Я тогда, понятно, даже не догадывалась, чем вызван этот его интерес к такой теме.

Ну надо же, – думаю я с неожиданной злостью, – чем плюгавее пацан, тем больше ему нравятся красивые девчонки. Я смотрю на Юрку и очень надеюсь, что на моём лице хорошо видно всё презрение, которое я в данный момент испытываю.

– Поверить не могу, что вы всё ещё это обсуждаете… – произношу я свистящим от отвращения голосом, – Светик, а тебе не кажется, что говорить так долго о поступлении куда-либо в седьмом классе, несколько э-э… рановато??

Светка открывает рот, чтобы что-то ответить, (серьёзно? она в самом деле считает, что меня интересует, что она там будет отвечать?) но после секундной, буквально паузы, я продолжаю:

– Кстати, Юр, Дашка о тебе спрашивала… – здесь уже пауза чуть подольше и то того стоило: я замечаю, как Светочка, поджав губы, демонстративно смотрит в сторону, а Юрка с недоверчивой надеждой на меня.

– Да ладно, не гони… – говорит он, фальшиво ухмыляясь, чтобы показать насколько это ему неважно и этим выдаёт себя с головой.

– Правда… – вру я дальше, как ни в чём ни бывало, – А почему, говорит, тот парень больше не заходит, Юра, кажется?

Я не знаю, зачем это делаю иногда… Ну то есть вру, прикидываюсь, а бывает и специально делаю неприятные вещи. Главное, мне от этого не только никакой выгоды нет, но даже и наоборот, противно как-то потом становится. Как будто вымазалась в чём-то. Но ничего поделать с собой не могу. Как только мне что-то не нравится, мне нужно тут же обязательно влезть туда с ногами и сделать всё, чтоб стало ещё хуже. И ведь знаю же, что никому от этого лучше не станет, и всё равно делаю! Главное, и Юрка в глубине души прекрасно знает, что я вру, он ведь не дурак, и понимает, что интересоваться его сиятельной персоной такая девушка, как моя сестра будет не просто в последнюю очередь, а… никогда. Самое большее, на что она способна, это сообщить, что видела у нас на лестнице чудика похожего на гоблина, который почему интересовался мной. Но… так велико его тщеславие, что какое-то время оно убаюкивает его здравый смысл.

Наступает тишина. Юрка задумывается, нервно тряся ногой. Светка с обиженным и недоступным видом смотрит в телефон, и только Олег тихо улыбается своим мыслям. Я уверена, что сейчас он ужас как далеко от нас. Олегу четырнадцать, его и моя мама в нашем раннем детстве даже немножко дружили, и он смеётся, подкалывая меня, что мы с ним на один горшок ходили. Но вообще Олег Кабан такой грустный философ. Или философов весёлых не бывает?

Он очень хороший друг, но часто у него бывает такой вид, как будто он заблудился. Или смотрит на тебя странным взглядом, словно не сразу узнаёт. Мама моя говорит, – не от мира сего. А Светка просто считает чудилой. И иногда вздыхает при этом. Ну конечно, Олежка ведь симпатичный парень, и как жаль, что такой экземпляр пропадает просто так. Можно сказать, зря. А не от любви к ней, например. Ну, так она, скорее всего, думает.