Прасковья оправила сбившийся платок на голове и пошла в лавку, что открылась на Лиговке. Говорят, если отстоять полдня в очереди, то можно раздобыть немного гороховой муки для ребятишек. Растут, касатики, не по дням, а по часам, растуды их в качель!

* * *

Опять «не видели, не слышали», – подумала Фаина, выйдя из двора, где осталась стоять женщина с пустой кошёлкой. Но ведь была же она здесь, была! Вот то окно с гнутой решёткой отпечаталось в памяти, и покосившаяся тумба с обрывками афиш, и лозунг «Даёшь свободу рабочим и крестьянам». За последние месяцы она измерила эти дворы тысячами шагов, каждый раз мучительно вспоминая подробности страшной ночи, но в мыслях оставалась одна пустота, от которой становилось одиноко и безнадёжно.

Вдоль улицы, печатая шаг, шёл строй красногвардейцев. Прогромыхала телега, запряжённая костлявой лошадью с раздутым животом. У трамвайных путей несколько мужиков грузили на платформу мешки и ящики. Наверное, с продовольствием, потому что в ногах у грузчиков вертелась тощая собачонка с поджатым хвостом, которая усиленно нюхала воздух, словно могла наесться им досыта.

– Накормила бы тебя, милая, да сама не евши, – сказала она собаке, и та искоса глянула на неё горько и понимающе.

Во двор, где жила Ольга Петровна, Фаина пришла ближе к полудню. На подходе к дому сердце тревожно замерло: удастся ли хоть глазком взглянуть на малышку Капитолину? Наверное, уже бегает, лепечет, большая ведь – полтора годика. Господи, помоги!

* * *

– Стой, куда бежишь, шалопутная! – Матрёна схватила Капитолину за подол платья как раз в тот момент, когда мимо проскакал верховой в солдатской шинели. Ещё чуток, и быть девчонке под копытами. Матрёну прошиб холодный пот. В гневе она сузила глаза. – Ну, погоди у меня!

Сжавшись в комочек, Капитолина закрыла лицо ручонками и залопотала что-то быстрое и неразборчивое. Плакать она не смела, потому что за слёзы наказывали ещё больше.

– Смотри, Катька, как ребят надо муштровать. Была такая орушка, а теперь тише воды, ниже травы, – заметила старуха Сухотина своей одноглазой дочке.

Поджидая с работы отца семейства, они обе сидели на скамейке и провожали взглядом каждого встречного поперечного.

– Невелика выучка – такую кроху бить смертным боем. – Дочка закинула в рот несколько семечек, а затем шумно сплюнула шелуху на камни мостовой. – Я своих николи лупцевать не стану. – Разжав жменю с семечками, она выбрала несколько крупных зёрен и протянула матери. – Накось, погрызи.

– Зубов нет, – отозвалась мать, но семечки взяла, и обе женщины замолчали, глядя, как Матрёна схватила Капитолину в охапку и несколько раз сильно шлёпнула, не жалея ладоней.

Фаина так жаждала увидеть Капитолину, что сперва углядела только её – крепенькую, в сером пальтишке и голубой шапочке с помпоном. Ножки в шароварах свободно болтались в воздухе, как у куклы, потому что ребёнка изо всей силы трясла плосколицая нянька Матрёна.

На миг у Фаины оборвалось дыхание, и она со всех ног бросилась наперерез:

– Отпусти ребёнка! Не смей! Не трогай!

Двумя руками она толкнула няньку в грудь, буквально выдрав девочку из её хватки. Плосколицая рожа Матрёны дёрнулась в изумлении и застыла с перекошенным ртом.

– Тронешь Капу хоть пальцем – в клочки тебя разорву, – Фаина задыхалась от гнева, и только ребёнок в руках удерживал от того, чтоб не кинуться в драку.

Посмотрев вокруг круглыми испуганными глазами, малышка вздрогнула и вдруг всем телом прильнула к Фаининой груди, обхватив руками за шею.

– Девочка моя милая. Доченька. Ягодинка.

Резко развернувшись, Фаина скользнула взглядом по двум тёткам Сухотиным, что с жадным интересом взирали на свару, и с ребёнком на руках выбежала прочь со двора.

Она давно, почти целый год не чувствовала ничего, кроме звенящей тоски, внутри которой тлел крохотный уголёк надежды и веры, но сейчас!.. Остановившись на набережной, Фаина притронулась губами к густым ресничкам Капитолины, на которых дрожали крохотные звёздочки снежинок.

– Мама? – то ли с испугом, то ли с облегчением пролепетала малышка, и Фаина легко и блаженно откликнулась на тихий зов, в котором смешались её радость и горе:

– Мама, конечно, мама, а кто же ещё?

* * *

Мыслимое ли дело? Утащить ребёнка! Да у кого? У неё, Матрёны, тёртой бабы, что у любого проходимца на ходу подмётки срежет и не поморщится! Захлестнувшая злость и обида придавили так сильно, что ноги сами собой отбили по мостовой короткую, нервную чечётку. Походя, она пнула носком чугунную тумбу у ворот, но легче не стало.

Сперва Матрёна как ополоумевшая металась по улице взад и вперёд, пока не поняла, что беглянки и след простыл. Тогда она понеслась обратно, напоследок погрозив кулаком в серое небо:

– Ну, погоди у меня! Поймаю – шею сверну!

Подумалось – прощай хлебное место с тёплой кухней и сытным продовольственным пайком, со сливочным маслом и английской тушёной говядиной в жестяных банках с пёстрыми наклейками и нерусскими буквами. Одна из банок тайком была обменяна на новенькие лакированные ботинки на кожаной подошве и красные бусы, что при ярком свете вспыхивали затейливым серебряным высверком. Барышня-продавщица сказала: муранское стекло. Ишь ты, муранское! И придумают же такое! Навроде, как кошка Мурка намурлыкала этакую красоту.

Ещё придётся распрощаться с туалетным мылом, от которого за зиму руки стали мягкими, как у барыни. Цветочного мыла стало особенно жалко, и Матрёна решила, что, уходя, приберет обмылок из ванной комнаты в свой баул.

Вскинув голову, она перехватила взгляды двух баб Сухотиных, что рядком сидели на лавочке, как куры на насесте:

– Что уставились? Делать больше нечего?

– Знамо, нечего, – окающим говорком откликнулась старуха Сухотина, – какие нынче дела? Сиди да думку думай, чем мужика кормить. – Двумя пальцами она обтёрла уголки рта и ехидно сморщилась. – Ты больно-то не задавайся. Чую, тебе нынче от места откажут, раз не соблюла ребёнка. И правильно. Ольга Петровна – дама серьёзная, чикаться не будет, оглянуться не успеешь, как наладит тебя домой.

Старуха Сухотина посмотрела на дочку, и они обе чопорно выпрямились, ровно аршин проглотили. В иное время Матрёна непременно встряла бы в перепалку, тем более что бабка явно на рожон лезла. Но с минуты на минуту должна была приехать Ольга Петровна, а тут уж не до свары с соседями.

Сдерживая дрожь в руках, Матрёна заправила под платок пряди волос, выбившиеся во время бесполезной беготни. Надо бы продумать, что сказать хозяйке, чтоб не обвиноватиться за недогляд. В конце концов, за каждой умалишённой не усмотришь, а прежняя нянька точно была не в себе.

Звук автомобильного мотора на улице застал Матрёну на пороге подъезда. Втянув голову в плечи, она медленно развернулась навстречу стуку каблучков Ольги Петровны. Судя по улыбке, Ольга Петровна пребывала в хорошем настроении.

Матрёна набрала в грудь воздуха, чувствуя, как внутри живота сжался тугой клубок страха:

– Ольга Петровна, беда у нас.

Нянька старалась говорить спокойно, но голос всё равно резал ржавой пилой по железу.

Лицо Ольги Петровны просело, обвиснув щеками и обдав холодом глаз:

– Что за беда?

– У меня украли Капитолину.

– Объяснись.

Краем глаза Матрёна увидела, как старуха Сухотина привстала со скамейки. Не хватало, чтоб ещё старая швабра встряла не к месту. Она заторопилась со словами, рассыпая их сухим трескучим горохом:

– А вот так! Я только-только дитя взяла на руки, чтоб покачать, а эта девка, прежняя кормилица, как подскочит из-за угла. Сама растрёпанная, зенки таращит, чисто с цепи сорвалась. Подлетела да как схватит Капитолинушку за пальтишко. Я опомниться не успела, как их и след простыл. Бегала-бегала, орала-орала, да куда там… – Она безнадёжно махнула рукой, втихаря зорко поглядывая, чтоб быть начеку. Кто его знает, что может сотвориться в голове у матери, хоть бы и такой равнодушной, как Ольга Петровна? Небось у неё и наган имеется, как у всех, кто при новой власти пригрелся.

Чтобы обозначить переживание, Матрёна несколько раз громко всхлипнула и утёрла кулаком сухие глаза. Плакать она сызмальства не умела, хотя иной раз полезно пореветь в голос.

– Вы, Ольга Петровна, патрулей за ней пошлите, вас они послушают. Пусть они воровку заарестуют. Это мыслимое ли дело – чужих детей воровать средь бела дня, да ещё при свидетелях!

Кивком головы Матрёна указала на Сухотиных, но тут же поняла, что сболтнула про них зазря, потому что старуха поставила руки в боки и подступила к Ольге Петровне:

– Врёт ваша нянька и не морщится! Мы с Катькой доподлинно видели, как дело было!

– Да, и видели, и слышали, – пискнула младшая Сухотина, сняв с губ шелуху от семечек. – Мамаша сейчас вам обскажет пролетарскую правду.

– А то! – Старуха Сухотина гордо выпрямилась, метнув в сторону Матрёны недобрый взгляд. – Била она вашу девочку. – Ольга Петровна побледнела, а Сухотина поддала жару: – Вот вам крест. – Взметнувшаяся рука старухи прочертила дугу в воздухе. – Колошматила ваша Матрёна ребёнка, ровно бы не дитё беззащитное, а вражеское отродье.

– Только голова болталась из стороны в сторону, – вклинилась младшая Сухотина.

– Точно так, Ольга Петровна, я тоже видел, как девчушку обижают, – забасил невесть откуда вынырнувший мужичок, что жил в полуподвальной комнате второго подъезда. – Хотел даже вас оповестить, но никак не мог время выбрать. – Он многозначительно кашлянул в сторону Матрёны, и та увидела, как рука Ольги Петровны непроизвольно сжалась в кулак.

* * *

Фаина опомнилась на Караванной, когда впереди разноцветными завитками выплыл из туч купол церкви Спаса на Крови. Навстречу шла женщина и вела за руки двух девочек, закутанных в бархатные шубки. Одна их девочек вдруг подняла голову и застенчиво улыбнулась улыбкой нищенки из благородных.

Перехватив взгляд, мать дёрнула её за руку и быстро сказала что-то по-французски. Девочка опустила голову:

– Да, мама.

– Мама, мама, – залепетала Капа на руках у Фаины. И тут Фаина остановилась.

«Боже, Боже, – что я делаю? – Она посмотрела на крест храма в тусклом осеннем золоте. – Да ведь я украла ребёнка!»

Она посмотрела на Капу и закусила губу. Тараща глазёнки, Капа сидела тихо, как мышка, теребя пальчиками воротник Фаининой душегрейки. Фаина сделала несколько шагов вперёд. Там, за поворотом, её дом, где найдётся пара поленьев протопить печурку и несколько ложек крупы, чтобы сварить кашу.

Подув на свои пальцы, она проверила, достаточно ли теплы руки у Капы. Ладошки были холодные, и она обмотала их шарфом.

– Понимаешь, кроме меня ты никому не нужна. Не бойся, я тебя больше не отдам. А ещё нам с тобой предстоит разыскать Настюшу. Я знаю, ты памятливая и помнишь свою молочную сестрёнку, – сказала она Капе. Та важно кивнула головой и попыталась поймать языком падающую снежинку. Вместо языка снежинка попала на кончик носа. Капа смешно поморщилась и чихнула.

* * *

В отличие от Фаины, чьё имущество вместилось в заплечный узелок, вещей у Матрёны набралось много.

Опершись спиной о дверной косяк, Ольга Петровна наблюдала за лихорадочными движениями крепких Матрёниных рук, с завидной сноровкой набивающих два огромных баула из льняных холстин. Первым на дно баула лёг отрез сатина, за ним отправился свёрнутый в скатку китайский халат, шитый драконами, какие-то мелочи типа батистовых панталон прошлого века, явно купленных с рук у обедневшей аристократки. В складки одежды Матрёна закопала коробочку духов Брокарда и пару тонкостенных чашек с блюдцами.

«Если бы у меня был наган, я бы её застрелила», – с резкой злостью подумала Ольга Петровна, ощущая нервную дрожь в груди.

Бить её ребёнка было равнозначно издевательству над ней самой, и от пережитого унижения хотелось прямо на месте растерзать эту мерзкую бабу с красным лицом и трясущимися щеками, около которых мотались дутые серьги-кольца цыганского золота.

Не поднимая головы, Матрёна перекинула через плечо лакированные ботинки, связанные за шнурки, и в тяжёлом молчании двинула к двери.