В последний раз они с мужем ходили в Лавру накануне революции, когда ожидали ребёнка. Молились о благополучном разрешении, и Василий купил целую пачку свечей, чтобы затеплить их перед каждой иконой. Ольга Петровна нахмурилась – прочь сомнения и ненужные воспоминания. В новую эру надобно вступать, уверенно расправив плечи и сбросив груз прошлых лет. Она твердила себе это каждый день как заклинание, пока слова не начинали звучать в голове наподобие шарманной музыки без начала и без конца.

Сотрудников комиссариата набралось человек тридцать. Суровая скорбь на их лицах была под стать серому небу с летящими тучами и комьям мёрзлой земли под ногами.

«Даже лапника не нашли», – тоскливо подумалось Ольге Петровне.

Она взглянула на Савелия, тот сделал шаг вперёд к разверзнутой могиле:

– Друзья, сегодня мы провожаем в последний путь товарища Василия Пантелеевича Шаргунова, мужа нашей Ольги Петровны! – Двинувшись вполоборота, он положил ей руку на плечо. – Товарищ Шаргунов пал жертвой в борьбе за правое дело, товарищи! Его смерть ещё одно пятно на совести коварной и злобной гидры контрреволюции. Но мы утрём слёзы, встанем плечо к плечу и отомстим за смерть славного борца за власть Советов. Массовый террор и диктатура пролетариата, товарищи, – вот что должно стать нашим оружием за светлое будущее!^[13] Мы ещё теснее сплотим наши ряды для борьбы с врагами пролетариата, и наш карающий меч не будет знать пощады, пока с лица земли не исчезнут все нетрудовые элементы, а самого последнего буржуя мы посадим в клетку и будем показывать в зоологическом саду!

Широко шагнув к выкопанной яме, Савелий опустил голову с россыпью снежинок на волосах:

– Спи спокойно, дорогой товарищ Шаргунов. Революция не забудет своих славных сыновей и дочерей. Здесь, на кладбище красных коммунаров, мы тожественно клянёмся стать достойными памяти павших товарищей!

Дав отмашку опускать гроб, Савелий приятным баритоном затянул «Мы жертвою пали в борьбе роковой», и под торжественно-тягостные звуки Ольга Петровна с чувством горестной пустоты прожитых лет смахнула первую слезинку.

* * *

После гибели Василия Пантелеевича Фаина с месяц не выходила из дому. Днём качала детей, кормила, играла, стирала, шила распашонки, готовила немудрёную еду для себя и для хозяйки, а с первым поворотом ключа в замке юркала в свою каморку и сидела там тише мыши.

Продукты приносила Ольга Петровна и оставляла их на кухне вместе с немытыми тарелками и грязным бельём, с тем чтобы по возвращении найти вещи в полном порядке и чистоте.

Фаину подобное существование вполне устраивало, и Ольгу Петровну, судя по всему, тоже. Когда выявлялась острая нужда, например в полотне для детского белья, Фаина нацарапывала коротенькую записку – нужно то-то и то-то, благо грамотная: сама научилась читать по вывескам.

Единственное, что однажды она осмелилась спросить, это – где похоронили Василия Пантелеевича.

– В Лавре, перед храмом, – коротко ответила Ольга Петровна, и по выражению лица, ставшего замкнутым и отчуждённым, было видно, что вопрос ей крайне неприятен.

С того момента Фаинину душу щипал стыд, что не идёт проведать могилку Василия Пантелеевича, сказать последнее «прости» и показать, как растёт Капитолина. Раз мать не интересуется дочкой, так пусть хоть отец с небес полюбуется на толстые щёчки и послушает смешной лепет, состоящий из бу-бу-бу и ба-ба-ба. Правда, Василию Пантелеевичу придётся любоваться сразу на двух девочек, но тут уж ничего не попишешь – разлучить их было невозможно. Настя с Капой были просто не разлей вода. Стоило только одну унести в кухню, как другая немедленно начинала кричать. Они и спали только вместе, умилительно держась за ручки.

Выбрав ясный день без весеннего дождя, Фаина достала большую бельевую корзину, выстлала по дну старым одеялом и поставила на тележку для кадки с водой. Колёсики у тележки маленькие, корзинка не опрокинется, ну а со Знаменской улицы до Александро-Невской Лавры едва ли пара вёрст наберётся прямо по Невскому проспекту. Вопреки ожиданию, а время шло к обеду, на улице оказалось совсем малолюдно. Несколько солдат у дома купца Егорова тянули махру. Двое мальчишек отгоняли от луж голубей. Тощая барынька в голубом пальто вела за руку девочку лет трёх. Проходя мимо солдат, она испуганно покосилась в их сторону, а те кинули ей вслед что-то непотребное, отчего барынька опустила голову и почти побежала.

Один из солдат обратился к Фаине:

– Здорово мы буржуев прижали к ногтю, правда, сестрёнка? – Он скользнул взглядом по тележке с корзинкой. – Эй, да у тебя тут двое! А муж где?

– На войне убили.

– Да, наплодил сирот проклятый царизм.

Он глубоко затянулся махоркой, и Фаине захотелось выкрикнуть: «То ли ещё будет, если вы не побросаете штыки и не пойдёте по домам к жёнам». Но вместо ответа она налегла на ручку тележки и выкатила свою коляску на мостовую.

Хотя пасхальный апрель звенел капелями и солнечно растекался по крышам домов, лица прохожих были бледны и хмуры. У заколоченной лавки толпились люди с вещами в руках.

– Меняю куртку!

– Меняю серьги!

– А кому надо серебряный портсигар? Недорого прошу!

Голенастая девочка лет десяти держала в руках красивого фарфорового пупса в кружевном чепчике.

– Тётенька, купите куклу.

Просидевши зиму взаперти, Фаина не предполагала, что в городе царит лютый голод, заставляющий детей торговать своими игрушками. Она несла с собой мешочек сухарей и пару яичек, раздать нищим на паперти, но тут сердце дрогнуло:

– На, возьми, а куклу себе оставь.

– Благодарю вас, вы очень добрая! – Девочка просияла, и от её улыбки Фаине тоже стало веселее идти по угрюмой улице с обтрёпанными кумачовыми лозунгами над воротами.

Прямо под ногами на улице валялись обломки кирпичей и вывороченные булыжники. Поджав хвосты, бегали бездомные собаки, похожие на обтянутые кожей скелеты. И среди всего хаоса и бедлама из окна третьего этажа пьяно и бесшабашно летела громкая песня: «Мы наш, мы новый мир построим, кто был никем, тот станет всем!»

* * *

После похода в Лавру на душе у Фаины установилась тишина, словно бы она посреди топкого болота нащупала под ногами островок земной тверди.

Монастырь, хоть и притеснённый Советами, жил своей жизнью, вроде бы и не жёг толпу горячий крик:

– Батюшку! Батюшку убили, ироды!

Нынче те жуткие январские события будто растаяли вместе с кровавым снегом, и хотелось верить, что страшное зло больше никогда не повторится в этих стенах, укреплённых молитвами православных. По двору ходили монахи, шныряли по толпе востроглазые мальчишки, что завсегда высматривают, где бы поживиться, сидели на паперти нищие. Правда, в толпе попрошаек теперь всё больше попадались прилично одетые люди из бывших бар. Почему-то Фаина особенно кручинилась об их судьбе.

«Не привычные господа к бедности и лишениям, – думала она, проходя мимо людей с протянутыми руками. – Мы, чёрная косточка, всё переживём, всё выдюжим, а они беззащитные, как дети малые».

Толкая перед собой тележку с детьми, Фаина разыскала могилку Василия Пантелеевича и склонилась в коротком поклоне:

– Смотрите, Василий Пантелеевич, какая у вас доченька Капитолинушка подросла. Скоро первый зубик проклюнется, я давеча ложкой стучала – звенит, как колокольчик.

Про хозяйку Ольгу Петровну рассказывать не стала. Что толку переливать из пустого в порожнее, если дома всё по-старому, и за то времечко, что Василий Пантелеевич упокоился в Лавре, Ольга Петровна ни разу не поинтересовалась ребёнком, не говоря уже о том, чтобы взять её на руки или побаюкать перед сном. С кошками и собаками хозяева лучше обращаются, чем она с родным дитяткой. А ещё Фаина пообещала Василию Пантелеевичу приходить чаще и с того момента стала выбираться в Лавру едва ли не каждую неделю.

Однажды, когда Фаина со стуком выкатывала тележку с детьми из ворот Лавры, рядом остановилась пролётка.

– Тпру, окаянная! – фыркнул извозчик, едва успев осадить лошадь.

Фаина не сразу сообразила, что на сиденье в пролётке сидит Ольга Петровна и, удивлённо приподняв брови, смотрит в корзину со спящими девочками.

– Фаина? Что ты здесь делаешь? – Голос Ольги Петровны звучал с деревянной сухостью.

Говоря, она щурилась от яркого солнца, и от безжалостных лучей её бледная кожа выглядела старо и скомкано.

Под резким взглядом Ольги Петровны Фаина непроизвольно сгорбила плечи. Что бы она сейчас ни ответила, всё будет плохо.

Ольга Петровна напомнила:

– Я жду ответа.

– Я… мы с девочками, – она подняла голову, – мы ходили в церковь.

Фаина не стала упоминать, что на могиле Василия Пантелеевича лежит крошечный, из четырёх веточек, букетик первой сирени, сорванный во дворе, и что на ступеньках храма её благословил сам Владыка Вениамин.

От тёплых рук Владыки тонко пахло ладаном. Фаине захотелось уткнуться лицом в его рясу и по-детски заплакать с умилением и безнадежностью.

* * *

Сегодня с самого утра малышки беспокоились: сбивая распашонки в ком, сучили крошечными розовыми пятками, изгибали спинки. Фаина металась от одной девочки к другой и не знала, то ли бросаться кормить Настю, то ли перепелёнывать Капитолину.

– Это всё зубки, наверняка зубки. Надо потерпеть, – с отчаянием бормотала она про себя, думая, что ещё пара часов суеты, и она свалится без сил.

Настя орала особенно громко и отчаянно, цеплялась ручками за Капитолину, тянула в рот кончик её пелёнки.

Фаина подумала, что поход по свежему воздуху в Лавру наверняка утихомирил бы капризуль, но вспомнила ледяной взгляд Ольги Петровны и поёжилась.

Нет. Надо погодить, а то не ровён час снова попадёшь в передрягу. В выражении лица Ольги Петровны тогда проявилось нечто настолько неприятное, отчего у Фаины затряслись поджилки. Давным-давно подобным взглядом смотрел на маму отец, наматывая на руку истрёпанные вожжи. Фаина вспомнила, как захлебнулась собственным криком, который до сих пор стоит в ушах:

– Тятенька, не надо, не бей маму!

Отец отшвырнул её в сторону, как котёнка, и размеренным ударом сбил маму с ног. От ужаса у Фаины свело шею, и она потом едва не полгода ковыляла, подняв одно плечо ближе к уху. Удивительно, как ещё жива осталась.

Дети у матери появлялись каждый год и каждый год умирали.

– Ох, кума, какой у тебя младенчик народился, чистенький, беленький, будто ангел, – говаривала матери сватья. – Как хоронить будешь, не забудь надеть рубашечку, что я ему на крестины вышила.

Воспоминания жгли и переворачивали душу.

Согнутым пальцем Фаина смахнула слезу и взглянула на девочек.

Словно поняв её состояние, те на мгновение затихли и лежали рядком, похожие на куклы в магазине игрушек.

Уверенные шаги по коридору раздались, когда Фаина споласкивала пелёнки. Водопровод не работал, дрова надлежало экономить, потому ежедневная стирка превращалась в маленькое приключение, во время которого надо было выбрать момент, пока дети спят, натаскать воды, а потом с руками по локоть дрязгаться в бадье с ледяной водой.

Ольга Петровна вошла не одна. За её плечом маячило бледное и длинное лицо незнакомой женщины.

Фаина почему-то сразу обмякла изнутри, и у неё задрожали пальцы.

– Фаина, я привела новую кормилицу для Капитолины, – с натянутым спокойствием сказала Ольга Петровна. – С этой минуты ты можешь быть свободна.

Комок пелёнок в руках стал тяжёлым. Чтобы прийти в себя, Фаина опустила голову и стала с ожесточением выкручивать пелёнку, покуда она не разорвалась посредине.

– Ты слышала мои слова? – повторила Ольга Петровна. – Оставь стирку и покажи Матрёне ребёнка и комнату.

– А я куда? – онемелыми губами спросила Фаина, заранее зная ответ.

– А ты иди куда хочешь, – Ольга Петровна слегка пожала плечами, – ведь где-то же ты жила до того, как тебя привел сюда доктор. Согласись, что ты достаточно задержалась в нашем доме.