Через просторный холл мы прошли в богато обставленную гостиную. Женщина усадила меня на антикварного вида кресло, обитое гобеленовой тканью с причудливыми цветами. Сама же она расположилась на стоявшей рядом оттоманке, которая, по всей вероятности, была из того же самого мебельного гарнитура.

– Как к вам можно обращаться? – спросила я.

– Олимпиада Константиновна, – сообщила женщина.

– Олимпиада Константиновна, как я уже сказала, я занимаюсь расследованием гибели вашей соседки Елизаветы Владиславовны. Расскажите, как вы ее нашли? – попросила я.

– Ох, это было так ужасно! – снова начала восклицать женщина. – Ведь такая молодая женщина, ей бы еще жить и жить! Все есть, и достаток, и семья, и ребенок. Девочка теперь полусиротой осталась. Ах, Кристиночка, бедный ангелочек!

– Олимпиада Константиновна, скажите, вы слышали шум в тамбуре? – спросила я, пытаясь повернуть беседу в нужное мне русло.

– Да нет, особого шума не было. Я просто уже была в холле. Собиралась выйти прогуляться, понимаете, я всегда стараюсь по утрам погулять. Да и в магазин сходить, за свежим хлебом… но тут… Ах, Татьяна Александровна, они так кричали!

– Кто кричал, Олимпиада Константиновна? – тут же спросила я.

– Вернее сказать, не «они», а она. Лиза в основном кричала, как всегда. Очередной утренний скандал. Я вот все время думаю, ну как так можно? Разве я могла бы так отвечать своему мужу, царство ему небесное? Так разговаривать с ним? Правда, мой муж был военным, полковником. Но все равно, это ничего не меняет. Так вот Лиза уже с самого утра, как сейчас выражается молодежь, начала выносить мозг Иллариону, своему мужу. Сначала отчитала его за то, что он что-то там разбил и не убрал за собой. Причем высказала ему свои претензии в очень грубой форме, да…

«Так, похоже, что Олимпиада Константиновна сейчас рассказывает мне события, которые происходили не в то утро, когда произошло убийство, а накануне, – подумала я. – Потому что, если верить рассказу Иллариона Александровского, то в то утро Илларион находился у своей девушки. Впрочем, в этом еще необходимо будет удостовериться».

– Только вы, Татьяна Александровна, не подумайте, пожалуйста, что я вот все утро стояла и подслушивала, – продолжала Олимпиада Константиновна. – Нет, ни в коем случае. Просто у нас очень сильная проницаемость стен, слышно, как чихают и кашляют, ну и разговоры частично. Так вот, Лиза все пилила и пилила Иллариона, он вроде бы отделывался короткими репликами, ну ведь он мужчина, не пристало ему скатываться до взаимных оскорблений. А потом вдруг взял и заявил, что мечтает о том, чтобы Лиза взяла и куда-нибудь исчезла. Представляете? Так и сказал: хоть бы тебя здесь не было! Ну, конечно, его можно понять, он в сердцах такое сказал после всего того, что Лиза ему наговорила. Но слышали бы вы, что потом началось! Настоящее светопреставление! Лиза обвинила его в том, что он хочет ее смерти. Так прямо и сказала: «Значит, ты желаешь моей смерти? Вот ты о чем, оказывается, думаешь?» Лиза вообще невоздержанна в словах была, могла в пылу скандала и не такого наговорить! И тут Илларион ей говорит: «Я с тобой развожусь. Дальше просто не имеет смысла оставаться нам с тобой на одной территории».

– И что же было дальше, Олимпиада Константиновна? – спросила я.

– Лиза сначала молчала, видимо, не хотела поверить в то, что только что услышала, – продолжала соседка Александровских. – Кстати, она, в отличие от Иллариона, держалась со мной при встрече всегда с высокомерием, с какой-то отстраненностью. Вот Илларион совсем не такой, он всегда приветливо здоровался и справлялся о здоровье, ну, знал, что я одна живу и сердце иногда прихватывает. Ну, так вот. Сначала Лиза молчала, а потом как закричит: «Ты что? Совсем рехнулся, что такое говоришь? Ты ничего не решаешь! Как я скажу, так и будет! Никакого развода ты не получишь, даже и не мечтай!» Она так долго кричала, а потом замолчала, видимо, выдохлась. И тогда Илларион снова четко и громко повторил, что жить он с ней не будет, что он подаст на развод. Тогда Лиза начала шантажировать его их ребенком, дескать, она не разрешит ему видеться с дочкой, а также тем, что он лишится всего их общего имущества, ну и все в таком духе. Илларион пытался поговорить с Лизой по-хорошему. Он стал убеждать ее в том, что им нет смысла сохранять их брак, ведь они постоянно ругаются. А это плохо отражается на их дочке. Илларион даже предположил, что Лиза может снова выйти замуж и ей в новом браке будет лучше, чем с ним. Но Лиза продолжала кричать, что ни за что не согласится на развод, кричала, что он должен одуматься и заслужить ее прощение. Но Илларион был непреклонен, он молча хлопнул дверью и ушел. Вы знаете, Татьяна Александровна, я вот, честно сказать, не понимаю, почему она так цеплялась за их отношения и не соглашалась на развод, – женщина покачала головой. – Какой смысл? Она ведь не любила Иллариона, это было видно невооруженным взглядом.

Я задумалась: интересно, почему Илларион «ничего не решает»? А потом вспомнила о нашей с ним беседе. Судя по всему, Елизавета была довольно-таки избалованной и властной особой. Она была убеждена, что муж никуда не денется от нее и ребенка, не захочет лишиться роскошного жилья и поддержки со стороны тестя.

– И что же было потом, после его ухода? Вы, Олимпиада Константиновна, отправились на прогулку, как и планировали? – спросила я женщину.

– Ах, нет, Татьяна Александровна, я не смогла. Я человек очень чувствительный, меня неприятно взволновала вся эта сцена, свидетелем которой я оказалась, поневоле, конечно. Мне вдруг стало нехорошо, дурнота какая-то нашла, и я решила принять валидол. Ну, посидела немного, отдохнула, пришла в себя, как говорится. И решила все-таки выйти на свежий воздух. Сколько прошло времени, не знаю, может, минут пятнадцать, может, и больше. В общем, вышла я снова в холл, начала одеваться. Открываю свою дверь, и тут Лиза выходит из своей квартиры. Она, как всегда, только кивнула мне, а я поздоровалась с ней, как полагается, словами. Ну вот, она пошла, видимо, на работу, потому что торопилась, даже не стала ждать, когда освободится лифт. А я подождала лифт – мне торопиться некогда – и спустилась на нем вниз. Погуляла немного, подышала свежим воздухом, благо погода к этому располагала, и вернулась домой. А на следующий день я проснулась и не услышала привычной перебранки между Лизой и Илларионом. Я даже удивилась. Все так тихо и спокойно, даже непривычно. Я позавтракала и начала собираться на прогулку, как всегда. Уже вышла в холл. И вдруг слышу, как Лиза кому-то говорит, вернее, спрашивает: «Что такое? Что случилось? Зачем…» Она не договорила, а я услышала стук, как будто что-то упало, а потом быстрые шаги, как будто кто-то уходил. Я посмотрела в «глазок», но успела заметить только чью-то спину в черной куртке с капюшоном. На куртке сзади, в районе спины, но ближе к воротнику, еще надпись какая-то была. Кажется, «Лос-Анджелес», только по-английски. Я стояла в холле и думала, что же мне делать? Выходить на улицу или остаться дома? Какое-то предчувствие у меня было нехорошее.

– Но вы все-таки вышли? Да, Олимпиада Константиновна? – спросила я.

– Да, я вышла, – вздохнув, ответила женщина. – Вышла и сразу же зашла к себе в квартиру. Потому что… потому что, – тут голос женщины задрожал. – Потому что я увидела ее… Лизу. Она лежала на полу… Я сразу поняла, что она мертва. Я ведь медик по образованию. С такими ранами не живут. Нож аккурат в сердце попал, она уже и не дышала, и крови всего ничего было. Я поняла, что помочь ей уже ничем невозможно. Необходимо было вызвать полицию, потому что вызывать «скорую» было уже бесполезно. Но я вдруг увидела недалеко от Лизы ключи. Я сразу поняла, что это не ее – у нее брелок весь стильный, в стразиках, и ключа всего три, включая домофонный. Мы двери одинаковые заказывали. Я ее осторожненько обошла и взяла ключи.

– Зачем? – удивилась я.

– Не знаю… машинально, наверное. Хотела рассмотреть поближе.

– Где они сейчас? – быстро спросила я.

– У меня, – вздохнула женщина.

– Скажите, Олимпиада Константиновна, полиция опрашивала вас?

– Да, конечно.

– А вы рассказали полицейским о своей находке? – спросила я.

– Нет, – тихо ответила женщина.

– А почему? Ведь это важно.

– Видите ли, Татьяна Александровна, я… испугалась, – призналась женщина.

– Испугались? Испугались чего?

– Ну как же, ведь на ключах остались бы отпечатки моих пальцев, меня могли заподозрить… Неужели вы не знаете, на что способны полицейские, особенно если произошло убийство? Они всех подозревают! И запросто могут любого сделать козлом отпущения, то есть обвинить.

Женщина махнула рукой.

– Ну, это вы зря так думаете про полицию, Олимпиада Константиновна, – возразила я.

– Ничего не зря! Я ведь читаю детективы и смотрю детективные сериалы! И знаю, что полиция может запросто обвинить ни в чем неповинного человека в преступлении! – с обидой заявила женщина.

– Не следует ориентироваться на детективы, Олимпиада Константиновна, – заметила я. – В них большая доля вымысла. Ошибки, конечно, встречаются, от них никто не застрахован. И, кстати, не только в полиции. Ладно. Вы ведь не выбросили ключи? И кстати, вы не подумали, что помимо ваших отпечатков пальцев на них можно найти пальчики убийцы? – спросила я.

Женщина побледнела.

– Это что же… я, получается, помешала следствию?

– Получается, так, – согласилась я. – Давайте мне ключи. И чтобы не тащить вас сейчас в полицию, давайте вы возьмете… ну хоть стеклянную рюмку, хорошенько протрете ее салфеткой и поставите на стекло свои «пальчики». Тогда следователям будет с чем сравнить отпечатки и отделить ваши от чужих.

– Хорошо, – вздохнула Олимпиада Константиновна. – Извините, что так получилось… Если что, я и в полицию готова…

– Если будет нужно, вас вызовут, – кивнула я, аккуратно подхватила ключи носовым платком и положила в пластиковый пакетик. В другой пакетик улеглась простенькая стеклянная «стопка», которую женщина исправно подержала в пальцах. Ключики, кстати, интересные. Три стандартных, от дверных замков. И два маленьких – как от… ну, от сейфа или камеры хранения. Так! Значит, сейчас еду к Кире, напрягаю его экспертов. И будем искать владельца ключиков.

– Скажите, Олимпиада Константиновна, а кроме Иллариона, у Елизаветы были еще с кем-то неприязненные отношения? – спросила я. – Она еще с кем-то, кроме мужа, ругалась?

– Ну, приходил к ней пару раз ее двоюродный брат. Очень неприятный тип… Кажется, он наркоман или алкоголик. Впрочем, это почти одно и то же. Я это к тому, что больной человек, конченый. И наркомания, и алкоголизм не лечатся, и конец один.

– А как он выглядел? Опишите мне его внешность, – попросила я.

– Ну, роста он среднего, худощавый, лицо какое-то изможденное, все в морщинах, как у старика, хотя лет ему не так уж и много. Но сказался образ жизни, естественно. Да, вот еще что, у этого родственника – рыжие волосы. И они торчат во все стороны. Очень неприятный, отталкивающий тип.

– А мог ли тот человек, в куртке с капюшоном, быть двоюродным братом Елизаветы? – спросила я.

Олимпиада Константиновна задумалась.

– Затрудняюсь сказать. С одной стороны, да. Да, может быть. Возможно, он это и был. Но не буду утверждать, ведь лица-то я не видела.

– Олимпиада Константиновна, еще раз опишите, пожалуйста, что вы видели.

– Спину… в черной куртке… с надписью… в капюшоне… походка – обычная, рост – не представляю даже…

– Давайте попробуем так, – предложила я. – У вас что-нибудь с капюшоном есть?

– Да… конечно, ветровка. Вот, – растерянно протянула мне женщина лилово-розовую шуршащую куртку.

– Я выйду в подъезд и пойду от двери ваших соседей к лифту, а вы посмотрите в «глазок». И скажете, тот человек был выше меня, ниже… ну хоть что-то.

– Ой, так это ж целый следственный эксперимент! – внезапно обрадовалась женщина. – Ну прямо как в детективах! Я готова.

Я раза три профланировала туда-сюда, шурша курткой. После чего вернулась к соседке Лизы.