За руку сестрицу Лада так и не взяла. Шла впереди и то и дело оборачивалась, глядела старшей за спину. А когда вышли к поляне, с которой уже успела разбежаться молодёжь, взяла из костра дымящуюся головешку и очертила себя по кругу. Потом попыталась очертить и сестру, но от дождя головешка совсем перестала тлеть.

– Это я так, – пояснила Лада, – на всякий случай. Чтоб никакое Лихо не увязалось…

***

Так уж у добрых людей заведено, что, коли приезжает кто глядеть невесту, должна девка себя всячески показать. Что и нарядна, и стройна, и румяна. Но наперво, что от метлы да ухвата не шарахается, что в доме у неё всё спорится, что голодом будущего мужа не заморит. Смотрины ещё неизвестно как пойдут. Могут сваты не угодить, могут с отцом не поладить, могут просто молодые один другому прийтись не по нраву. Но показать себя плохо девке на выданье никак нельзя! Один жених сбежит, так остальные сразу проведают, чем напугался!

Вот и поднялась Нелюба ранёхонько, ещё прежде, чем обычно. Да и как не подняться? Сон-то всё одно не идёт! То на грудь кто-то давит, не иначе домовой волнуется, то мерещится в углу светёлки всякая жуть. Сестрицу будить не хотелось, и девка на цыпочках вышла из комнатушки. И – экая досада! – зацепилась у самой двери за гвоздик, порвала рубаху! Пришлось возвращаться, зашивать. Хоть и недобрая примета шить перед большим делом, а в рванье ходить того хуже – назовёт жених Нелюбу неряхой, отец со стыда сгорит!

Шовчик получился ровненький, а иных у дочерей мельника и не бывало. Обе мастерицы, обе умницы. А как надела Нелюба праздничную понёву, как затянула вышитый пояс, нарумянила щёки, так сама залюбовалась!

В светёлке стояло большое, в полный рост, зеркало. Богатый подарок любимой дочери! Ну и Нелюбе глядеться. Девка встала перед ним, покрутилась. Хороша! Но запнулась на ровном месте, потому что краем глаза будто увидала что-то. Точно чёрный платок на плечах или кокошник. Или… сел кто на шею.

Девка закрыла себе рот рукою, ещё раз погляделась в зеркало. Нет, почудилось… Потом глянула на ладонь, на алое пятнышко, и снова на отражение. А может и не почудилось вовсе?

Однако страх страхом, а блинцов на встречу никто другой не напечёт. В избе ещё со вчера прибрано, стол выскоблен, а у рукомойника новое полотенце. Но и на сегодня забот хватает!

Обыкновенно у Нелюбы любое дело спорилось. Была она ловка и на кухне, и в хлеву, и редька-то у неё родилась круглая да крепкая, и куры неслись что ни день! Даже корова, и та давала больше молока, когда Нелюба её доила, хотя, конечно, и Ладу любила. Ная не могла нарадоваться на дочерей! На её долю работы оставалось мало, сиди себе вышивай. Слав же бурчал для порядка, но тоже был доволен. Однако сегодня, словно и впрямь Лихо на шею село, день выдался неудачный.

Падали на пол плошки, бросался под ноги кот, разливалась простокваша. Куры разбежались по двору и принялись раскапывать грядки, а пока Нелюба их ловила, пёс успел одну задушить.

– Горе горемычное! – Отец замахнулся на неё, но, как за ним и водилось, не ударил. – А ну в дом! Сам курей загоню! Ну! Попробуй только меня опозорить!

– Попробую, батюшка, – склонила голову Нелюба, непокорно сверкая глазами.

– Что-о-о?!

– Ой, то есть, слушаюсь, батюшка! – прыснула девка и юркнула в сени.

А волновался Слав не зря. Нелюба успела и в золе испачкаться, и пятно на подоле оставить. Застирать бы… Кинулась к бочке, а воды-то и нет! Всё на полив ушло! Пришлось хватать ведро и спускаться к речке, что неустанно крутила мельничное колесо.

Склон был крутой, неудобный. Зато течение сильное – самое место для меленки. Слав вырубил прямо в земле ступеньки, чтобы спускаться, но ночной ливень обтесал их, и Нелюба неотрывно глядела под ноги. День сегодня ровно Тенью помеченный, ещё кости переломать не хватало!

Наклонилась, зачерпнула водицы… и едва сама в речку не свалилась! Смотрело на неё из воды отражение: девка меднокосая и румяная, в новенькой понёве. А на плечах у девки – тень. И глазища сверкают!

– Щур, протри мне глаза!

Она отбросила ведёрко, разбивая отражение, но быстро смекнула, что за утерянное ведро отец не похвалит. Пришлось задирать юбку да вылавливать. Наконец, девка выбралась на берег. Отжала промокший всё-таки край одёжи, расправила. Хотела уйти, не оборачиваясь. Да какая ж девка утерпит! Ещё раз склонилась над водою.

Тень сидела у неё на плечах и широко белозубо улыбалась.

– Сгинь! – не то велела, не то попросила Нелюба.

Тень подняла длинную руку и показала шиш. Девка не на шутку рассердилась:

– Сгинь! Тьфу на тебя!

Тень затряслась от смеха и хлопнула в ладоши, а Нелюба, словно её толкнул кто, поскользнулась и свалилась в реку. Не надо большого ума, чтобы догадаться, что за нечистый приехал из Нелюдья на её шее!

Откашлявшись, девка села не берегу. Как быть?

– Лихо? – спросила она.

Тень подбоченилась, дескать, угадала. Стряхнуть его, обогнать, упросить слезть – гиблое дело. Однако Нелюба попробовала то, другое и третье, пока снова не угодила в реку и едва не захлебнулась. Вода Лиху тоже оказалась нипочём.

Девка встала на колени, уперлась ладонями в землю, наклонилась, сдерживая страх. Тень любопытно подалась к ней.

– Я т-тебе зла не чинила. Зачем со мной увязался? – робея, спросила она.

Лихо сверкнуло глазищами: будет он ещё отчитываться!

– Примешь ли откуп?

Скрестил руки на груди – упрямился.

– Ну пожалей ты меня, горемычную! Что я тебе сделала-то?!

Нелюба расплакалась. Куда бежать, кого о помощи просить? Мать с сестрицей напугаются только, отец отлупит, дзяды вообще от греха из деревни погонят…

Ведро, как живое, снова скатилось в воду. Пришлось вдругорядь его доставать и, насквозь промокшей, плестись домой. Плечам было тяжко, да на сердце всяко тяжелее. Вот тебе и суженый…

***

Коли пришла беда, не спрашивай откуда явилась, думай, куда её спровадить!

Этой премудрости учила внучек бабка Сала. А бабка Сала плохих советов не давала. Это она надоумила девчушек стрелять в сельских пацанов сухим горохом из трубочек. Будь жива, и нынче что доброе посоветовала бы. Впрочем, Нелюба всё одно собиралась к ней. Хоть смертный короб и смолчит, как за смертными коробами водится, а легче станет. Только у Слава не сразу удалось отпроситься. Он как увидал, что дочь попортила новенькую одёжу, ажно побагровел! Кабы не матушка, достал бы розги! Но Ная знала тайные слова, что даже вспыльчивого Слава успокаивали. Она отвела от дочери тучу да ещё и отправила к бабушке за благословением.

– Отчего ж не пустить? Сходи, милая, сходи.

И поспешила Нелюба по деревне, словно чаяла Лихо обогнать. Да Лихо неспроста на шею садится: как не торопись, а оно с тобою рядом.

Мёртвые спали за деревней, на холме. Возвышались мрачными храминами деревянные короба на курах, щипало в носу от пропитанных колдовским снадобьем досок. Секрет снадобья дзяды держали при себе, никому не открывали. Не должно простому люду знать, как отгораживают живых от мёртвых. Щели плотно конопатили и тоже пропитывали, чтоб не растащили полёвки, но всё одно нет-нет, а садились на короба да стучались в крыши вечно голодные вороны – чуяли смерть.

Храмина бабки с дедом стояла с краю – недавно ушли, один за одним. Крепко друг дружку любили, не пожелали в разных мирах дни коротать. При жизни Сала с Сычом были весёлыми да бойкими, такими и в Тени остались. Цвела пышным цветом под их коробом земляника, поднимался по курам вьюнок.

– Доброго сна тебе, бабушка! – Нелюба низко поклонилась, касаясь мягкой травы пальцами. – И тебе доброго сна, дедушка!

И отозвались, не оставили внучку! Прилетели невесть откуда два голубя, сели на верхнюю балку рядышком и ну ворковать! Точно дед с бабушкой!

Кому ж тут утерпеть? Девка снова расплакалась, выложила всю правду и про папоротников цвет, и про тень среди деревьев, и про Лихо.

– Бабушка, родная, не серчай! Тебе из Тени всё видно, подскажи, как с бедою справиться?

Горлица глядела внимательно то одним, то вторым глазом. Она-то и без всяких зеркал Лихо распознала! Распушила крылья, задумчиво почистила пёрышки: и рада бы подсобить, да чем? А второй голубок – прыг! – и спустился прямо к девице. Безбоязненно заскакал по сочной траве, подхватил какую-то веточку – и снова к любимой. Да веточка оказалась тяжела, выпала из крохотного клюва, угодила Нелюбе в лоб. Ровно дед Сыч щёлкнул неразумную! И ведь не зря щёлкнул! Нелюба разинула рот. Как это сразу не вспомнила?!

Веточка была рябиновая. Такими бабушка дом украшала по большим праздникам.

– Рябина зла не попустит, охранит! – сказывала она. – Ты, внученька, вплети гроздь-то в косу, она от тебя беду отгонит.

– Спасибо, бабушка! Спасибо, дедушка!

Ой, как неслась Нелюба! Аккурат в рощицу, с холма, на холм. Ни усталости не чуяла, ни страха. Всего-то и надо, что наломать веток рябины!

На беду, рябины в их краях водилось мало. И откуда только взялась та единственная веточка, что отыскал голубок? Ну да это не забота, ползаботы. Нелюба насквозь промчалась через пшеничное поле, обежала берёзовую рощицу, даже к болоту сунулась – нет рябины!

– Бабушка, миленькая, – взмолилась она, – где ж ты эти клятые ветки собирала? Помоги!

А бабушка возьми да услышь! Громко, видать, внучка звала. Вспорхнула с ближайшей берёзы большая птица, хлестнула крылом по лопаткам и унеслась в чащу, где девки папоротников цвет искали. И там-то, где щерились облезлые ёлки, куда дневной свет с трудом пробивался, Нелюба и углядела резные листья. Снова в чащу соваться – погибель искать, но делать нечего. Собрала девка всё мужество, сжала кулаки и пошла, не отрывая от деревца взгляда: вдруг пропадёт, как сестрица в Купальскую ночь?

На плечи всё сильнее давило, словно волокла на себе девка мешок муки. Трава путала ноги, опавшие бурые иголки проседали под ступнями, как топь болотная. Про такие-то места и врут, мол, кинулась из темноты зубастая колдовка – цап! И уже не себе принадлежишь, а зачарованному лесу.

Лихо тоже без дела не сидело. Напустило на Нелюбу гадюку, пугало трескучими стволами. На гнилом грибке девица поскользнулась и упала, да так неудачно нога подломилась, что хоть вообще не вставай! Встретит жениха хромая невеста, вот смеху будет!

Но нынче смеяться хотелось всего меньше. Нелюба на четвереньках доползла до заветного деревца, обняла ствол. Хоть бы отдышаться! И боль будто меньше стала, а тяжесть, что клонила её к земле, маленько отпустила.

Перебирая руками по стволу, она поднялась, потянулась за нижней веточкой… а её как плетью хлестнули!

– Не тронь! – негромко приказало Лихо.

И голос такой жуткий, до нутра пробирает!

Нелюба не послушалась, и её будто за косу потянули.

– Не тронь, сказал!

Девка сцепила зубы, подпрыгнула и поймала гибкую ветку. Вскрикнула от боли, но добычи не выпустила до тех пор, пока ветка не хрустнула.

– Прости, деревце! Не со зла тебя обижаю! О защите прошу!

И ну себя стегать! Пока ещё твёрдые белые ягоды полетели в стороны, запутались в рыжих волосах. Лихо завопило.

– Ты что делаешь, дура?!

– Похлёбку варю! – огрызнулась Нелюба.

Так и эдак стегала она себя, не жалеючи, по плечам, по бёдрам, по спине. Придурь выбивала. Чтоб неповадно было вракам верить! Чтоб по тёмному лесу не шаталась! Чтоб не кликала Лихо, не подставляла ему шею!

И охранили рябиновые ветви! Охнуло Лихо, чёрным клубком скатилось наземь и вдруг обратилось молодцем. Руки-ноги длинные да худые, голова соломенная, а глазища что два светца! Он глядел на неё лютым волком. Показал зубы, снова обратился клубком и ринулся к девке. А та его веткой – хрясь! Зашипело Лихо, задымилось. Нёсся к Нелюбе чёрный клубок, а отскочил опять молодец. Припал к земле, как зверь, и пригрозил:

– Не противься, девка! Хуже будет!

– Куда уж хуже?!