Он постоял рядом еще несколько минут, глядя на волны, потом опустился на колени и умыл лицо ледяной водой, как делал это каждый день. В последний раз посмотрев на мальчика, Уолтер развернулся и пошел к городу, решив не нарушать больше его одиночества глупыми словами.

Он снова надел очки, и мир стал немного темнее. Море шумело позади, и на душе отчего-то было удивительно паршиво.

* * *

– Доброе утро! – улыбнулась ему Василика, чуть приподнимая поднос в знак приветствия.

– Здравствуй, солнышко, – ответил он.

Людей в пабе было немного, и стояла удивительная тишина. Даже Зэла, сидящая за стойкой с большой глиняной кружкой, молчала.

– Доброе утро, Хенрик. Я что, пропустил вчера какую-то эпическую попойку? Что за тишина?

– Пароход с Севера в порт пришел – наверное, все глазеют, – пожал плечами Хенрик.

– Нашли на что смотреть – тут южане на механической ладье приплывали, так на ней экраны во все борта, и вместо флагов или отражения волн, чтобы корабль спрятать, у них огромные цветы. Вот это эффектно, а что смотреть на это монстроподобное чадящее корыто с глазами на носу?

Уолтер пытался спрятать неприятный осадок от утренней встречи.

– Понятия не имею, но на пароходы северян пираты реже нападают – они же огромные и бронированные все, что твои носороги, – пожал плечами Хенрик.

– Зато пароход гораздо медленнее, и если там что-то сломалось – надо молиться, чтобы эта орясина дотянула до порта. Я как-то пыталась чинить паровой двигатель – ну, знаете, этот, на носу, который приводит в движение весла… А, впрочем, ладно. Скажу только, что даже механический линкор не доставлял столько проблем, со всеми своими мачтами, экранами и подъемным механизмом, – сказала Зэла.

Уолтер молчал. Отвлечься досужей болтовней не получилось. Ему казалось, что он будто уже не сидит на этом стуле за стойкой и не пьет обжигающий, терпкий кофе. Словно рвалась его связь с местом, где он был счастлив.

– Я скоро вернусь, Хенрик, – невпопад сказал он, пытаясь убедить самого себя в этом.

– Конечно, вернешься, Уолтер. Я твою комнату эти две недели никому не сдам, у тебя совести не хватит поступить иначе, – сказал Хенрик, неловко пожимая ему руку.

У Уолтера были руки музыканта, с тонкими запястьями и длинными пальцами. Под медвежьей лапой Хенрика его кисть скрылась целиком. Ощущение, что с ним прощаются навсегда, стало еще сильнее.

– Слушай, Уолтер, завтра ярмарка на главной площади – не желаешь сходить перед отъездом? – вдруг сказала Зэла.

– С тобой?

– Что я там забыла? Иди, посвети мордашкой, а мы с Хенриком, так и быть, объясним все молоденьким дурочкам, которые будут рыдать потом у тебя под дверью, – презрительно фыркнула она.

– Ты невыносима, Зэла. Как ты вообще стала такой колючкой?

– Моя досточтимая матушка, да приснится она Спящему в следующем Сне, утверждала, что я такой родилась, – пожала плечами она. – И купи своей девочке приличное платье – чего она у тебя ходит в таких тряпках, будто у какой-то нищенки с веревки с бельем попяченных?

Уолтер только тяжело вздохнул и закатил глаза.

Он не знал, с чьей бельевой веревки Эльстер украла одежду.

Долив кофе в свою кружку и взяв вторую, он поднялся в комнату.

Эльстер уже проснулась и сидела на кровати, завороженно глядя в стену, где плясали серо-голубые тени от колышущейся гардины.

– Я все понимаю, но ты не могла бы накинуть одеяло? – пробормотал он, отворачиваясь.

– Прости, у тебя занавесочки такие интересные, я засмотрелась, – ответила Эльстер.

Уолтер услышал шорох ткани и звук приближающихся шагов.

– Ух ты, кофе! Ты варил?

Она коснулась его пальцев, забирая чашку. Уолтер открыл глаза, тяжело вздохнул и закрыл их снова.

– Милая, не могла бы ты одеться?

– Так я же…

– Что-то, кроме рубашки?

– Зануда, – удивленно сказала Эльстер. – Ты же вроде с этой девицей в перьях…

– Мы старые друзья… – смущенно пробормотал он.

– А мы будем новыми друзьями, – ответила она, кладя руку ему между лопаток.

Прикосновение обожгло сквозь рубашку. Кажется, она только что держала чашку в этой руке.

– Да оделась я, перестань делать вид, что мы играем в прятки, – проворчала Эльстер.

Уолтер обернулся. Она сидела на кровати, одетая, и смотрела на него своим желтым взглядом, в котором Уолтер ничего не мог прочитать.

– Ничего не забыл? – вкрадчиво спросила Эльстер, делая глоток из чашки.

– Вроде бы…

– Еда, Уолтер. Ты же не оставишь девочку голодной?

– Не оставлю. А ты ответишь мне на простой вопрос.

– Ты хочешь шантажировать меня бутербродом? – обиженно отозвалась она, и Уолтеру немедленно стало стыдно.

– Нет, я отдам его тебе в любом случае, а ты будешь хорошей девочкой и мне ответишь, – сказал он, подавив желание оставить вопрос незаданным.

– Ну… ладно, я попытаюсь. Про черепашек?

– Про еду. Я, честно сказать, читал только Рейне, но мне кажется… зачем тебе есть, Эльстер?

– Потому что на масле с бутерброда шестеренки быстрее крутятся, – серьезно ответила она.

– Я не шучу.

– Я тоже.

– Эльстер, послушай, меня терзают очень серьезные подозрения…

– А сделай так, чтобы они терзали тебя поменьше, хорошо? Вот тебе официальная версия: «пташки» едят и пьют, потому что полностью воспроизводят человеческие желания и потребности. Мы на ощупь как люди, мы пьем, едим, испытываем эмоции. Но это все ложь. Как голограммы парусов на мачтах, мы только тени, обманки. Лживое отражение тех, кем мы никогда не будем.

В ее голосе слышалась черная, потаенная тоска. Уолтер сел на край кровати и протянул руку, коснувшись ее лица.

Несколько секунд разглядывал свои пальцы.

– А еще вы плачете, и у вас теплые слезы? Эльстер, ты мне не врешь? Скажи мне правду. Послушай, если ты человек…

Горько усмехнувшись, она закатала рукав до локтя.

– Дерни меня за руку, хорошенько. Не бойся, мне не будет больно. Да сильнее же!

Взяв ее за запястье, Уолтер со всей силы дернул за руку.

– Ну? Видишь?

У него в руках осталось нечто, напоминающее толстую кожаную перчатку. От зрелища слегка мутило – видеть изящную женскую кисть, лишенную костей, было неприятно. Эльстер пошевелила перед его лицом пальцами. Уолтер видел механические протезы, не прикрытые имитацией. Рука ее состояла из медных реек и золотистой проволоки, под которой на месте суставов крутились шестеренки.

– Можешь потрогать – протез горячий. Это нужно, чтобы кожа была теплой. Нас постоянно обслуживают, но на самом деле меня может починить любой инженер, работающий с протезами. Я – мечта Эриха Рейне, совершенный механизм. Все, чтобы человек, удовлетворяющий со мной свою похоть, не чувствовал себя обманутым.

– Эльстер… – прошептал Уолтер.

Он не знал, что сказать. Может быть, в попытке решить подобный вопрос и сошел с ума Джек?

– Я лучше живой женщины, Уолтер. Я не болею, не беременею, не старею, а еще со мной можно делать все, что угодно. Даже клирики отказались признать, что боль, которую я испытываю – настоящая.

– А ты испытываешь боль?.. Где в шестеренках прячется эта способность, Эльстер?

– В человеческом желании причинять боль и видеть достоверную реакцию. Не спрашивай меня, я не инженер. Но если хочешь – ударь меня. Клирики говорят, это не будет грехом. А хочешь… хочешь меня убить?

Медовые глаза Эльстер лихорадочно заблестели. Она подалась вперед, и Уолтер инстинктивно отшатнулся.

– Эльстер, я никогда никого не убивал, – твердо сказал он, чувствуя, как к горлу подступает желчь.

«Спаси меня, Уолтер!» – полоснул сознание голос Джека.

– Тогда… – хрипло прошептала она, – покорми меня, или мне грозит голодная смерть.

Эльстер забрала у него «перчатку» и начала деловито надевать ее на руку.

Спускаясь в зал, Уолтер подумал, что впервые по-настоящему солидарен с альбионскими клириками, и что он искренне ненавидит Эриха Рейне.

Глава 5. Апельсиновые цветы

Ярмарка открывалась рано утром и работала до поздней ночи. Уолтер был большим любителем поспать до обеда, а по ночам крепко выпить, но в последние дни ни того, ни другого он себе позволить не мог. К тому же, если он хотел не только сводить Эльстер на ярмарку, но и купить что-то приличное, делать это стоило с утра. В темноте, в неверном свете золотых электрических фонарей, приезжие торговцы выложат на прилавки все, что не смогли бы продать при свете. Купить ношеное пальто он мог в любой лавке старьевщика. Приличные вещи покупались днем.

В этот раз Эльстер спала на самом краю кровати, свернувшись клубком и свесив руку. Во сне у нее было удивительно серьезное лицо, и Уолтер невольно улыбнулся, в очередной раз поправляя на ней одеяло. Она постоянно раскрывалась, а потом замерзала.

Одеваясь, он размышлял, что ему этим утром важнее – чашка хорошего кофе или еще один рассвет на берегу.

Выбор был простым.

На улице только-только занималась заря. Сине-зеленые сумерки укрывали город, стирая очертания, и Уолтеру казалось, что Лигеплац ускользает, теряется в прохладном тумане с запахом соли. Над морем вставало солнце – далекая красная полоска на горизонте, похожая на порез, с которого течет в темную воду рубиновыми бликами густая кровь.

В порту утро уже началось. Уолтер увидел тот самый пароход, о котором вчера говорил Хенрик. Рядом с изящными парусниками с золотыми бортами и выключенными голограммами парусов пароход казался настоящим чудовищем, старым кашалотом, заплывшим в стаю дельфинов.

Пароход был огромен, почти втрое больше самого большого из стоящих рядом с ним парусников. Он выглядел так, будто вернулся из боя – краска на бортах облупилась, кое-где расползалась пена ржавчины, а нарисованные на носу глаза и оскаленную пасть пересекала частая сетка глубоких царапин, похожих на шрамы. Весла были задраны над водой, словно паучьи лапы.

«Зрелище и правда… сюрреалистичное. А ведь его изобретатель, Джеф Финч, говорит, что за пароходами будущее. Неужели правда? Будет жаль…» – отстраненно подумал Уолтер.

У парохода он заметил пару десятков человек, таскающих с пристани на судно с мешки и ящики. Кажется, пароход готовился к отплытию.

Капитана можно было узнать без труда. Он походил на свой корабль и единственный стоял неподвижно. Огромный мужчина, ростом, может быть, даже выше Хенрика, с черными волосами, высеребренными частыми прядями седины. Уолтер успел подумать, что ему не меньше пятидесяти, но, когда мужчина обернулся, стало ясно, что это не так.

Он казался ровесником Уолтера. Лицо его было испещрено невероятным количеством шрамов, словно от осколков. От правого уголка губ к виску тянулся особенно яркий – белый, похожий на протянутую под кожей веревку.

«Кто же так криво тебя заштопал, друг? Неужели сам шил?» – подумал Уолтер.

– Что, интересно? – хрипло спросил его мужчина.

Уолтер подошел ближе.

– У вас необычный корабль. Простите, вас, наверное, утомили еще вчера.

– Я думал, ты слепой.

– У меня чувствительные к свету глаза, – привычно соврал Уолтер.

– Да ты прямо как стокер – ну, этот, кровосос. Смотри. «Ханда» любит, когда ею восхищаются, как всякая женщина. А сейчас она как никогда заслуживает восхищения.

Голос у него был таким низким, что Уолтер с трудом различал слова. Спустя пару секунд, привыкнув к его грубости, он понял, почему мужчина говорил так странно – этот ужасный голос выражал настоящую нежность. Он говорил о своем корабле, словно о любимой женщине.

Уолтера пугала «Ханда», но на ум пришли вчерашние слова Хенрика, что на пароходы реже нападают пираты.

Он всерьез опасался новых путешествий. На пути в Лигеплац их корабль трижды подвергался нападению за десять дней пути. Тогда Уолтер был один и только радовался поводу вступить в бой. Может быть, в глубине души он даже хотел тогда умереть, чтобы наверняка поставить точку в истории рода Говардов. Но сейчас он собирался везти с собой девушку.