– Нет, но я это выясню. Я кое-что скажу вам по секрету и задам несколько вопросов. Никому об этом не рассказывайте, понятно? Никому! Я могу на вас положиться?

– Можете, сэр.

– Вообще-то, немногие люди способны держать слово. Вы из таких?

– Не сомневайтесь, сэр, я умею хранить тайну. В особенности в подобных делах.

– Хорошо. Пьер уверял мистера Гудвина, что кто-то желает ему смерти, но подробностей не раскрыл. Вам он что-нибудь такое говорил?

– Что его хотят убить? Нет, сэр.

– Не рассказывал об угрозах, о какой-то неминуемой опасности?

– Нет, сэр.

– Не упоминал ни о каких событиях, давних или недавних, которые можно было бы истолковать как опасные для жизни?

– Нет, сэр.

– Вы виделись с ним и говорили на днях? Например, вчера?

– Конечно, сэр. Обычно я занят на кухне, а он обслуживает посетителей, но во время перерыва на ланч мы, как правило, едим вместе на кухне. Так было и вчера. В воскресенье я его не видел, – сами понимаете, ресторан в выходной не работает.

– Когда вы услышали? Когда узнали о его смерти?

– По радио этим утром. В восьмичасовых новостях.

– Значит, всего пять часов назад. Известие вас шокировало, а времени в целом прошло мало… Не припоминаете ничего необычного в его словах?

– Честно сказать, нет, мистер Вулф. Правда, если вы подразумеваете опасности и угрозы, то здесь я скажу твердо: ничего такого не было.

– Как знать, как знать. Память коварна и любит с нами играть. Так, следующий вопрос очень важен. Пьер уверял мистера Гудвина, что кто-то желает ему смерти, следовательно, на днях произошло нечто, заставившее его опасаться за свою жизнь. Когда он начал бояться? Вчера вечером? Нам сильно поможет, если мы это выясним. Как он вел себя вчера за ланчем? Как обычно или как-то иначе? Было ли что-либо непривычное в его поведении, в манере держаться?

– Да, сэр, было. Я как раз припомнил, когда вы спросили, не рассказывал ли он об угрозах. За ланчем он словно не слышал моих слов, да и сам говорил мало. Когда я спросил, может, он хочет остаться один, он извинился – дескать, напутал с заказами и принес не ту еду сразу нескольким клиентам. Это и вправду повод для расстройства. Пьер был очень гордым человеком. Он считал, что ошибки для официанта непозволительны, и хвастался, что сам никогда не ошибается. Уж не знаю, правда это или нет. Если интересно, Феликс, думаю, вам расскажет. Пьер часто болтал, что вы, когда заходите к нам, всегда просите позвать его. Он гордился своей работой.

– Он действительно перепутал заказы? Или нет?

– Не знаю, сэр, но он не стал бы такое придумывать, точно не стал бы. Спросите Феликса.

– Больше он не жаловался?

– Нет, сэр. А я, естественно, его не донимал.

– В субботу он тоже был сам не свой? Тоже держался отстраненно?

– Я не… – Филип нахмурился. – Нет, сэр, все было как обычно.

– Давайте поступим так: когда выпадет свободная минутка, сядьте, закройте глаза и постарайтесь вспомнить все, что он говорил вчера. Если постараетесь как следует, результат, смею думать, удивит вас самого. Людям свойственно заблуждаться насчет памяти. Вы готовы выполнить мою просьбу?

– Да, сэр, но не прямо сейчас. Попозже, если не возражаете.

– Ладно. Когда сделаете, свяжитесь со мной или с мистером Гудвином.

– Конечно, сэр.

– Отлично. Будем ждать от вас весточки. – Вулф наклонил голову. – Теперь другой важный вопрос. Если Пьера убил кто-то из людей, работающих здесь, кто бы это мог быть? У кого имелись причины желать ему гибели? Кто-то его опасался, ненавидел или мог извлечь выгоду из его смерти?

Филип замотал головой:

– Никто, сэр. Никто здесь, и никто в целом свете.

– Пф! Откуда вам это знать? Кто-то же его убил, значит недоброжелатели у Пьера были.

Филип продолжал упрямо мотать головой:

– Да, сэр. То есть нет, сэр. Лично я в это не верю, сэр. Так сразу и подумал, когда услышал в новостях. Кто мог его убить? Зачем кому-то убивать Пьера? Он и мухи ведь не обидел, сэр, только не он! Его все любили, никто его не боялся – за что бояться-то? Отличный парень, честный и порядочный. Не идеальный, кто же спорит. У него был один порок – ставил слишком много на скачках, но он знал за собой этот грешок и пытался исправиться. Он не любил говорить об этом, но иногда его прорывало… Я был его лучшим другом, и у меня он никогда не одалживал.

– А у других одалживал?

– Не думаю, сэр. Он бы не стал, мне так кажется. Нет, я уверен, что чужих денег он не брал. Будь иначе, пошли бы всякие сплетни. Но уточните у Феликса.

Судя по всему, Филип искренне считал, что Феликс знает обо всем.

– Он ставил помногу?

– Честно сказать, не знаю. Я же говорю, он не особо откровенничал. Однажды признался, что выиграл двести тридцать долларов, а в другой раз – сотню с хвостиком, не помню точно, сколько именно. Но вот о проигрышах никогда не рассказывал.

– Как он делал ставки? Через букмекеров?

– Наверное, сэр, но точно сказать не могу. А еще через ПТ. Он как-то похвалился, что ставит через ПТ.

– Что такое ПТ?

– Подпольный тотализатор, сэр. Не на ипподроме.

Вулф покосился на меня, и я кивнул. Ну да, откуда Вулфу об этом знать, даже если он и читает газеты?

– Филип, вы наверняка встречались с Пьером не только здесь, в ресторане, но и в других местах. Скажите, вы бывали у него дома?

– Неоднократно, сэр. Он жил в квартире на Западной Пятьдесят четвертой улице.

– С женой?

– Она умерла восемь лет назад, сэр. Он жил с дочерью и со своим отцом. Тот раньше владел маленьким бистро в Париже, но в семьдесят лет все продал и приехал сюда, поселился у Пьера. Сейчас ему почти восемьдесят.

Вулф прикрыл глаза, снова открыл, поглядел на меня, посмотрел на стену, но часов не увидел. Зажал между большими и указательными пальцами обеих рук полы жилета, потянул их вниз… Сам он за собой эту привычку не замечал, а я ему не говорил, хотя давно усвоил, что этот жест – верный знак того, что в желудке у него пусто.

Вулф вновь взглянул на меня:

– Есть вопросы? Насчет ставок?

– Есть один, но не по поводу ставок. – Я уставился на Филипа. – Какой номер дома по Пятьдесят четвертой улице?

Филип кивнул:

– Дом триста восемнадцать. Между Девятой и Десятой авеню.

– Возможно, у нас появятся новые вопросы, – предупредил Вулф, – но на сегодня мы закончили. Благодарю вас, Филип, за подробные ответы. Вы здесь задержитесь?

– Конечно, сэр. Моя смена – до десяти.

– Если что, мистер Гудвин вас навестит. Скажите Феликсу, что можно подавать. Он знает, что нести.

– Скажу, сэр. – Филип встал. – Буду признателен, если потом расскажете, кто виноват. – Он посмотрел на меня, потом на Вулфа. – Мне надо знать. Во всех подробностях.

Так-так. Похоже, наш повар вдруг возомнил себя инспектором Кремером.

– Мне тоже, – отозвался Вулф, обойдясь без отповеди. – Итак, скажите Феликсу, что мы ждем.

Филип удалился, кстати не сказав напоследок «Конечно, сэр»; и я произнес:

– Вопрос простой: вы или я? Он, похоже, думает, что я.

Всякий раз, посещая ресторан «Рустерман», Вулф попадает в малоприятное положение. С одной стороны, Фриц – лучший, безусловно, повар на свете; с другой – уважение к памяти Марко Вукчича попросту не позволяет хулить еду, подаваемую в этом ресторане. Поэтому Вулф передоверил эту обязанность мне. Когда приблизительно треть порции запеченных морских гребешков исчезла с тарелки, он посмотрел на меня и спросил:

– Ну?

– Сойдет, – ответил я. – Может, мускатного ореха многовато, но это дело вкуса. Да и лимонный сок, подозреваю, из бутылки, а не свежевыжатый. Крокеты почти идеальные, но их принесли горкой, а Фриц подает по три зараз – две вам, одну мне. Тут уж ничего не поделаешь.

– Зря я тебя спросил, – проворчал Вулф. – Вечно ты несешь всякий вздор! Твое нёбо не в состоянии различить лимонный сок в приготовленном блюде.

Разумеется, он был раздражен. За едой говорить о делах категорически возбранялось, но, поскольку у нас не было ни клиента, ни обещанного гонорара, все в итоге ограничивалось семейным кругом, так что о деле речи не шло, и это Вулфа изрядно смущало. Вдобавок прислуживал другой официант, не Пьер, которого мы никогда больше не увидим. Это оказался то ли венгр, то ли поляк по имени Эрнест, и у него обнаружилась склонность подавать блюда, наклоняя поднос, так что еда чуть не падала на пол. Тем не менее Вулф съел все, включая миндальное парфе по моему совету, и выпил две чашки кофе. Что касается беседы за едой, тема нашлась сама собой – Уотергейт^[4]. Думаю, Вулф знал об этом скандале намного больше любого американца; к примеру, он помнил даже имена старшего поколения в семействе Холдемана^[5].

Вулф намеревался снова потолковать с Феликсом, но, когда мы отодвинули стулья и поднялись, вдруг спросил:

– Можешь подогнать машину к боковому входу?

– Прямо сейчас?

– Да. Мы съездим к отцу Пьера.

– Мы? – недоверчиво переспросил я.

– Верно. Если ты доставишь его к нам, разговор наверняка прервут. Мистер Кремер и окружной прокурор не смогли нас отыскать, значит они позаботились получить ордер.

– Я могу привезти отца Пьера сюда.

– Ему почти восемьдесят. Не исключено, что он не встает с постели. К тому же дома может быть и дочь Пьера.

– Парковаться в районе Пятидесятых улиц – то еще развлечение. А на каком этаже квартира? Как вам три или четыре лестничных пролета без лифта?

– На месте разберемся. Ты подгонишь машину или нет?

Я сказал, что уже бегу, и прихватил заодно его пальто и шляпу. Ну да, лишнее доказательство того, что дело у нас семейное. Ради обычного клиента, не важно, насколько все срочно и насколько велик гонорар, Вулф никогда бы не согласился на подобное. Мы договорились, что он спустится на служебном лифте, а я воспользовался основным – надо было сообщить Отто, куда прислать машину.

На Западных Пятидесятых можно встретить что угодно, от клуба «21» до мрачных закоулков, домов без лифта и унылых складов, но я знал, что квартал на Пятьдесят четвертой улице состоит почти сплошь из старых особняков и что поблизости от Десятой авеню есть парковка. Когда мы отправились в путь, я предложил вернуться в гараж, оставить там «херон» – машина принадлежит Вулфу, а вожу я – и взять такси, но Вулф готов доверить свою жизнь только мне за рулем, поэтому мое предложение отверг. В общем, я добрался до Десятой авеню, свернул к центру и даже нашел место на парковке. Всего-то пройти один длинный квартал до цели.

Дом под номером триста восемнадцать выглядел довольно пристойно. Кое-какие старые особняки на этой улице перестроили изнутри, а в доме, куда мы зашли, подъезд был отделан деревянными панелями и мог похвастаться домофоном. Я нажал на четвертую кнопку снизу с фамилией «Дюко» и поднес к уху трубку. Минуту спустя женский голос спросил:

– Кто есть там?

Если это дочь Пьера, то ей, пожалуй, стоило бы поучиться хорошим манерам; с другой стороны, ее наверняка с утра изводят полицейские и журналисты. На часах было десять минут четвертого.

– Ниро Вулф, – ответил я. – По буквам – В-У-Л-Ф. К мистеру Дюко. Возможно, он вспомнит. И еще Гудвин. Арчи Гудвин. Мы знали Пьера много лет.

– Parlez-vous francais?^[6] – уточнил женский голос.

Вопрос я понял, на это моих познаний хватило.

– Мистер Вулф говорит. Погодите. – Я повернулся к Вулфу. – Спрашивают, парле мы по-французски или нет. Вот.