Лидия Юкнавич: Хронология воды

Canongate

Экранизация этих мемуаров станет режиссерским дебютом Кристен Стюарт.

Published by arrangement with Canongate Books Ltd, 14 High Street, Edinburgh EH1 1TE and The Van Lear Agency LLC.

Copyright © 2010 by Lidia Yuknavitch

© Елена Гнедовская, перевод, 2023

© Андрей Ковалев, фотография на обложке

© Издание на русском языке, оформление. No Kidding Press, 2023

* * *

Эта книга написана для – и с помощью – Энди и Майлза Минго

Благодарности

Если вам когда-нибудь в своей жизни довелось облажаться или великая река печали, текущая сквозь нас всех, однажды задела и вас, то эта ваша книга. И спасибо за всю ту общую энергию, которая требуется для того, чтобы писать перед лицом культуры. Я чувствую вас.

Энергия никогда не умирает. Она просто меняет формы. Мои любимые друзья и наставники Кен Кизи и Кэти Акер стали космической пылью: и ДНК, и словами.

Спасибо Ронде Хьюз, выдающейся редакторке, и всем людям в «Готорн Букс» за то, что поверили в мои писательские способности. Вы смелые пловцы.

Спасибо Лансу и Энди Олсен, моим суперталантливым героям. И Райану Смиту, и Вирджинии Патерсон – через расстояние.

Диана Абу-Джабер, спасибо, что двадцать лет назад ты сказала об одной из моих историй: «Думаю, из этого могла бы получиться книга». Мне понадобилось по-настоящему много времени, чтобы в этом убедиться.

Спасибо тебе, не-такой-уж-веселый-шутник Беннетт Хаффман: покойся с миром, Беннетт, ты был лучшим из нас – безумная, прекрасная звездная пыль.

Огромный водопад благодарностей Майклу Коннорсу – в общем-то, за всё, и Дину Харту – за то, что сделал это возможным. Спасибо за милосердную любовь ко всем моим сущностям, которых я приводила к тебе на порог.

Спасибо лучшей в истории вечности писательской группе: Челси Кейн, Монике Дрейк, Шерил Стрэйд, Мэри Вайсонг, Диане Джордан, Эрин Леонард, Сьюзи Вителло и Чаку Паланику. И Джиму Фросту.

Отдельное спасибо Челси за предисловие к американскому изданию и Чаку за приглашение [в группу]. И еще спасибо Челси и Чаку за то, что читали черновики этой книги и помогали мне не терять рассудок – ну, по крайней мере, иногда.

Я бы так и не собралась написать эту книгу, если бы не сестра, за которой я следую. Всё ради тебя. Бриджит, в прошлом Клаудия, как мне отблагодарить тебя за спасательный круг твоей терпеливой любви? Ты прекрасно обо мне заботилась. Сестра. Подруга. Еще одна мама. Поэтесса самого нежного грома^[1].

И несмотря на то, что эти слова вдруг выглядят удивительно хилыми, мое бьющееся сердце принадлежит Энди и Майлзу, благодаря вам я могу быть.

Писать. Эту любовь. Жизнь. Я не знала.

Всю правду скажи – но скажи ее – вкось.

Эмили Дикинсон^[2]

Счастье? Счастье создает дерьмовые истории.

Кен Кизи

Здесь лежит некто, чье имя написано на воде.

Джон Китс

I. Задерживая дыхание

ХРОНОЛОГИЯ ВОДЫ

В день, когда моя дочь родилась мертвой, после того как я подержала в своих трясущихся руках розовое, с губами-розами безжизненно-нежное будущее, покрывая ее лицо слезами и поцелуями, после того как мою мертвую девочку передали моей сестре, которая поцеловала ее, потом моему первому мужу, который поцеловал ее, потом моей маме, которая не решилась ее взять, а потом вынесли через больничную дверь, крошечную безжизненную спеленутую вещь, медсестра дала мне успокоительное и мыло с губкой. Она проводила меня в специальный душ. В душевой был стул и мягкий теплый поток воды. Она сказала: «Приятная, правда?» Вода. Она сказала: «У тебя всё еще немного идет кровь. Пусть вытечет». Я разорвана от вагины до ануса и зашита. Падающая на тело вода.

Я села на стул и задернула короткую пластиковую штору. Было слышно, как она напевает себе под нос. Я истекала кровью, плакала, писала, меня рвало. Я стала водой.

В конце концов ей пришлось вернуться – «спасать утопающих». Шутка. Она заставила меня улыбнуться.

Небольшие трагедии никак не укладываются в голове. Они набухают, всплывают и ныряют там и тут между огромными сливными ямами мозга. Трудно понять, что думать о жизни, когда обнаруживаешь себя увязшей по колено. Ты хочешь выбраться, хочешь объяснить себе, что, должно быть, произошла какая-то ошибка. В конце концов, ты пловчиха. Но ты видишь волны без всякого характера, что гребут всех без разбору и расшвыривают кругом – и столько голов торчат над поверхностью, и остается только смеяться сквозь рыдания над этими несчастными головами-поплавками. Смех может вытряхнуть тебя из горестного исступления.

Когда выяснилось, что жизнь внутри меня замерла, лучше было все-таки родить естественным путем – так мне сказали. Сохранить мое тело на будущее настолько крепким и здоровым, насколько возможно. Мою матку. Мое чрево. Мой вагинальный канал. Я впала в ступор от горя, поэтому сделала так, как они велели.

Роды длились тридцать восемь часов. Когда младенец в тебе не шевелится, нормальный процесс глохнет. Ребенка внутри ничто не двигало. Ни часы и часы окситоциновой капельницы. Ни мой первый муж, который уснул, дежуря рядом со мной. Ни моя сестра, которая пришла и буквально за волосы выдернула его из спячки. В самый тяжкий момент я сидела на краю кровати, а сестра держала меня за плечи и, когда подступила боль, притянула меня к себе и сказала: «Да, дыши». Я почувствовала силу, какой никогда в ней больше не видела. Волну материнской силы от собственной сестры.

Боль – та, что подолгу изматывает тело. Двадцать пять лет плавания – и их недостаточно, чтобы ее вынести.

Когда наконец она родилась, маленькая мертвая рыбка, ее положили мне на грудь, как кладут живого ребенка.

Я целовала ее, держала и говорила с ней как с живой.

Ресницы – такие длинные.

Щеки – всё еще розовые. Непонятно почему. Я думала, они будут синими.

Губы – розовый бутон.

Когда ее унесли, последней моей четкой мыслью перед пустотой, которая потом тянулась месяцами, было: значит, вот она, смерть. Раз так, я выбираю мертвую жизнь.

Когда меня привезли из госпиталя, я попала в странное место. Слышала и видела всех вокруг, но стоило кому-то меня коснуться – отшатывалась. И не разговаривала. Целыми днями лежала в кровати, и мой плач переходил в стоны. Думаю, глаза как-то меня выдавали, потому что, глядя на меня, люди повторяли: «Лидия? Лидия?»

Однажды, когда за мной в очередной раз присматривали, – думаю, меня кормили, – я увидела через кухонное окно женщину, воровавшую почту из ящиков на нашей улице. Она кралась, словно какое-то лесное существо. То, как она озиралась, рыская взглядом туда-сюда, как двигалась от ящика к ящику и вытягивала из каждого именно то, а не другое, меня рассмешило. Когда она прикарманила что-то из моего ящика, я расхохоталась так, что непрожеванная яичница вылетела изо рта. Никто не понимал, в чем дело. Только озабоченно смотрели на меня и охали, как какие-то мультяшные версии самих себя. И всё же я им ничего не объяснила.

Я чувствовала себя не сумасшедшей – отсутствующей. Когда я достала всю подаренную мне младенческую одежду и выложила ее рядами на темно-синем ковре вперемежку с камнями, это показалось мне совершенно нормальным. Но остальные снова заволновались. Моя сестра. Мой муж Филлип. Мои родители, приехавшие на неделю. Эти незнакомцы.

Когда я спокойно присела в магазине и пописала на пол, мне казалось, я сделала что-то совершенно естественное для тела. Реакция кассирш мне не слишком запомнилась. Помню только их синие вельветовые фартуки с надписью «Альбертсон’c». У одной женщины – прическа-улей, а на губах помада цветом как старая банка кока-колы. Помню, что подумала: должно быть, я угодила в прошлое.

Позже, когда я куда-нибудь ходила с сестрой, с которой жила в Юджине, – то по магазинам, то в бассейн, то в Орегонский университет, – люди спрашивали о моей малышке. Я без запинки врала в ответ: «О, да она самая прекрасная девочка! У нее такие длинные ресницы!» Даже два года спустя, когда знакомая остановила меня в библиотеке, спросив о дочери, я сказала: «Она прекрасна, она мой свет. Уже рисует настоящие картины в садике!»

У меня и в мыслях не было прекращать. Я даже не осознавала, что вру. Просто следовала сценарию. Цеплялась за него, чтобы жить.

Я думала начать эту книгу с самого детства, с начала своей жизни. Но в моей памяти всё не так. Воспоминания вспыхивают на сетчатке. Не по порядку. В жизни вообще не бывает никакого порядка. Между событиями нет причинно-следственных связей, как бы вам того ни хотелось. Это всё серия фрагментов и повторов, формирование паттернов. Язык и вода в этом смысле похожи.

Все события моей жизни переплывают от одного к другому. Без всякой хронологии. Как во сне. Так что, когда я вспоминаю о своих отношениях, или о том, как училась кататься на велосипеде, или о любви к литературе и искусству, или о спиртном на губах – впервые, или о том, как сильно восхищалась сестрой, или о том, как отец впервые тронул меня, – никакой линейности в этом нет. Язык – метафора опыта. Такой же произвольный, как масса случайных образов, которую мы называем памятью, но его можно выложить рядами – нарратив, одолевающий страх.

После того как я родила мертвого ребенка, слово «мертворожденный» жило во мне месяцами. Для окружающих я выглядела… грустнее, чем они могли вынести. Люди не знают, что делать, столкнувшись с горем вплотную. Горе было со мной повсюду, как дочь. Для нас с ним никто не был достаточно хорош. Случалось, мне говорили что-нибудь тупое вроде: «Уверена, скоро ты еще родишь». Или обращались ко мне, глядя поверх моей головы. Что угодно, лишь бы не коснуться моей печальной оболочки.

Однажды утром сестра услышала, как я рыдаю в душе. Она отдернула шторку, увидела, как я держу свой пустой выпотрошенный живот, зашла внутрь и обняла меня. Прямо в одежде. Думаю, мы простояли так минут двадцать.

Возможно, это самое нежное, что для меня делали в жизни.

Я появилась на свет с помощью кесарева сечения. Поскольку у моей мамы одна нога на пятнадцать сантиметров короче другой, ее бедра перекошены. Серьезно перекошены. Доктора сказали ей, что ей не следует заводить детей. Не знаю, восхищаться ее лютой решимостью родить нас сестрой или гадать, какая еще женщина рискнула бы убить своих детей – раздробив им головы своим искривленным тазом, прежде чем они успели явиться на свет. Мама никогда не считала себя «калекой». Она привела мою сестру и меня в мир нашего отца.

После того как свое мнение высказали классические доктора, она пошла к специалисту другого рода. К акушеру-гинекологу, который практиковал альтернативный подход к вопросам здоровья. Доктор Дэвид Чик более всего был известен тем, что по пальцам загипнотизированных пациентов выяснял подсознательные причины эмоциональных или физических заболеваний. Процесс этот назывался «идеомоторным актом». Конкретным пальцам присваивались (доктором или пациентом) варианты «да», «нет» и «не хочу отвечать». Когда доктор задавал вопрос пациенту под гипнозом, соответствующий палец приходил в движение – даже если сознательный ответ был бы другим или человек вовсе его не знал.

К моей маме эта техника применялась во время кесарева сечения. Пока шла операция, доктор Чик задавал вопросы вроде: «Дороти, тебе больно?» И она отвечала пальцами. Тогда он, прикасаясь к определенному месту, спрашивал: «Здесь?» И она отвечала. А он спрашивал: «Дороти, ты можешь расслабить шейку матки на тридцать секунд?» И она отвечала. «Дороти, мне нужно чтобы ты остановила кровотечение… вот здесь». И она отвечала.

Мама была важным объектом исследования.