– Если не возражаете, давайте приступим прямо к делу. – Полковник подался вперед. – Прежде всего, добро пожаловать в Военное министерство. Я полагаю, это ваш первый визит к нам. – Не дав настройщику времени ответить, он продолжал: – Лично от себя и от моих сослуживцев благодарю вас за внимание, которое вы уделили вопросу, имеющему для нас огромное значение. Мы подготовили для вас необходимые материалы касательно подоплеки этого дела. Если не возражаете, на мой взгляд, лучше всего будет, если я вначале обобщу для вас самую суть. Когда вы лучше познакомитесь с деталями, мы сможем обсудить любые возникшие у вас вопросы. – Он положил ладонь на стопку бумаг.

– Благодарю вас, полковник, – негромко ответил настройщик. – Не могу не признать, что ваше предложение заинтриговало меня. Это самая необычная просьба, с какой ко мне когда-либо обращались.

Усы по ту сторону стола зашевелились.

– Дело и впрямь крайне необычное. Нам нужно обсудить многое касательно этого вопроса. Если вы еще не догадались сами, могу сказать, что дело касается не только инструмента, но не в меньшей степени человека. Поэтому я начну с самого майора Кэррола.

Настройщик кивнул.

Усы снова шевельнулись.

– Мистер Дрейк, я не буду докучать вам подробностями юности Кэррола. На самом деле его биография достаточно туманна, и нам самим не многое известно. Он родился в 1833 году, в ирландской семье, его отец, Томас Кэррол, преподавал греческую литературу в пансионе в Оксфордшире. Хотя семья никогда не была богатой, сын унаследовал от отца тягу к знаниям, он блестяще учился и затем покинул родительский дом, чтобы изучать медицину в Лондонском университетском госпитале. Получив степень, он, в отличие от большинства, не занялся частной практикой, а попросил о назначении в провинциальную больницу для бедных. Об этом периоде жизни Кэррола, как и о более раннем, у нас тоже сведения довольно скудные, мы знаем только, что он оставался в провинции пять лет. В это время он женился на местной девушке. Брак, увы, оказался недолгим. Жена его скончалась родами вместе с ребенком, и Кэррол, овдовев, больше не женился.

Полковник прочистил горло, взял в руки другой документ и продолжил:

– После смерти жены Кэррол вернулся в Лондон, где занял место врача в приюте для бедных в Ист-Энде во время эпидемии холеры. Но там он прослужил всего два года. В 1863 году он поступил на военную службу в качестве хирурга.

Вот с этого момента, мистер Дрейк, наша история становится более полной. Кэррол был командирован в Двадцать восьмой Бристольский пехотный полк, но уже через четыре месяца попросил о переводе в колониальные силы. Просьба была удовлетворена незамедлительно, и его определили заместителем главного врача в военном госпитале в индийском Сахарапунра^[1]. Там он быстро заслужил репутацию не только превосходного врача, но человека, склонного к некоторому авантюризму. Он часто сопровождал экспедиции в Пенджаб и Кашмир, где подвергался опасностям со стороны не только местных племен, но и русских агентов. Это постоянная проблема, так как царь пытается оспаривать наши территориальные притязания. Оттуда Кэррол также присылал замечательные отчеты, однако ничто не указывало на ту… ну, скажем, страсть, которая заставила его потребовать фортепиано. Некоторые наши наблюдатели сообщали, что он старается избегать вооруженных конфликтов, и заставали его за чтением стихов в больничном саду. Наше командование смирилось с этой его привычкой, хотя и не без некоторого недовольства, после того как Кэррол прочел местному вождю, который лечился в госпитале, сонет Шелли – кажется, “Озимандию”. Этот человек, который уже подписал договор о сотрудничестве, но до сих пор отказывался передать в наше распоряжение своих людей, вернулся в больницу через неделю после выздоровления и попросил аудиенции не с военным офицером, а с Кэрролом. Он привел отряд в триста человек, “чтобы служить под началом поэта-воина”, – мистер Дрейк, это его слова, а не наши.

Полковник поднял глаза. Ему показалось, что он заметил легкую улыбку на губах настройщика.

– Я понимаю, что это удивительная история.

– Шелли может произвести впечатление.

– Согласен, хотя вынужден признать, что упомянутый эпизод оказался в какой-то степени несчастливым.

– Почему же?

– Мистер Дрейк, мы забегаем вперед, однако я считаю, что история с “Эраром” имеет отношение к попыткам “воина” стать “поэтом”. Фортепиано – слава богу, это лишь мое личное мнение – представляет собой… как бы получше сказать?.. нелогичное продолжение такой стратегии. Если доктор Кэррол действительно верит, что, познакомив те места с музыкой, он сможет обеспечить там мир, остается только надеться, что у него хватит вооруженных солдат, чтобы защитить его.

Настройщик молчал, и полковник немного поерзал в кресле.

– Мистер Дрейк, вы, наверное, согласитесь, что поразить воображение местного аристократа чтением поэзии – это одно. А требовать доставить фортепиано в один из самых удаленных наших форпостов – несколько другое.

– Я плохо разбираюсь в военных делах, – сказал Эдгар Дрейк.

Полковник метнул на него быстрый взгляд и вернулся к своим бумагам. Этот человек не слишком подходит для климата и прочих испытаний Бирмы, подумал он. Высокий, худой, с седеющими волосами, небрежно падающими на лоб над очками в проволочной оправе, настройщик больше походил на школьного учителя, чем на человека, способного выполнить хоть какое-то военное поручение. Он казался старше своего сорока одного года; у него были темные брови и мягкие бакенбарды. От уголков светлых глаз разбегались морщины, хотя и не такие, отметил полковник, как у человека, который часто улыбается. Он был одет в вельветовый сюртук, и поношенные шерстяные брюки, да еще галстук-бабочка. Все это производило бы несколько печальное впечатление, решил полковник, если бы не губы, неожиданно полные для англичанина, на которых застыла едва заметная полуулыбка, выражавшая нечто среднее между смущением и легким удивлением и придававшая лицу настройщика какую-то особую мягкость, что приводило полковника в замешательство. Он также обратил внимание на руки настройщика, которые тот постоянно поглаживал; запястья тонули в рукавах сюртука. Эти руки не были похожи на те, которые привык видеть полковник, – слишком нежные для мужчины, хотя, когда они здоровались, он отметил твердость и силу рукопожатия, как будто под нежной кожей скрывался прочный проволочный каркас.

Он снова склонился над бумагами и продолжил:

– Итак, Кэррол оставался в Сахарапунре на протяжении пяти лет. За это время он успел принять участие в целых семнадцати миссиях, проводя больше времени в разъездах, чем на своем посту.

Он принялся листать отчеты о заданиях, в которых участвовал доктор, зачитывая вслух заголовки.

Сентябрь 1866 – разведка местности для прокладки железной дороги в верховьях реки Сутлей.

Декабрь – картографирование местности в Пенджабе в составе корпуса Водных инженеров.

Февраль 1867 – сообщение о деторождении и акушерских заболеваниях в Восточном Афганистане.

Май – инфекционные заболевания скота в горах Кашмира и их опасность для человека.

Сентябрь – обследование высокогорной флоры Сиккима для Королевского ботанического общества.

Казалось, полковнику неприятно перечисление, и он произнес все это на одном дыхании, так что напрягшиеся жилы у него на шее напомнили те самые горы Кашмира – по крайней мере, так показалось Эдгару Дрейку, который никогда не бывал в тех краях и даже не имел представления об их географии, но и он тоже ощутил раздражение – от полного отсутствия хотя бы упоминания о фортепиано.

– В конце 1868-го, – продолжал полковник, – заместитель директора нашего военного госпиталя в Рангуне, тогда единственной крупной клиники в Бирме, неожиданно скончался от дизентерии. На его замену руководитель медицинской миссии в Калькутте предложил Кэррола, который и прибыл в Рангун в феврале 1869-го. Он прослужил там три года, но так как его деятельность была в основном врачебной, у нас не много данных об этом периоде. Все свидетельствовало о том, что он поглощен своими врачебными обязанностями в госпитале.

Полковник подтолкнул папку через стол к настройщику:

– Вот фото Кэррола в Бенгалии.

Эдгар подождал немного, но, поняв, что ему придется встать, чтобы взять папку, подался вперед, уронив при этом свою шляпу.

– Простите, – пробормотал он, подобрал шляпу, затем взял папку и снова сел.

Пристроив папку на коленях, раскрыл ее. Фотокарточка лежала лицом вниз. Он поспешно перевернул ее. На снимке был высокий, уверенного вида человек с темными усами и аккуратной прической, одетый в военную форму, он стоял у кровати пациента, темнокожего мужчины – вероятно, индийца. На заднем плане – еще кровати и больные. Госпиталь, подумал настройщик, и сосредоточился на докторе. По лицу его он мало что мог понять. Черты несколько размыты, что странно, поскольку пациент вышел резко – похоже, доктор в момент съемки двигался. Настройщик вглядывался в лицо на снимке, пытаясь соотнести этого человека с только что услышанной историей, но фотография мало что могла поведать. Он поднялся и вернул папку на стол полковника.

– В 1871-м Кэррол попросил перевести его в более отдаленное место в Центральной Бирме. Просьбу удовлетворили, потому что в этот период бирманцы как раз активизировались в долине Иравади к югу от Мандалая. На своем новом посту, как и раньше в Индии, Кэррол принимал участие во многих разведывательных экспедициях, часто – в районе южного нагорья Шан. Не вполне понятно, каким образом ему это удалось – учитывая множество его обязанностей, – но Кэррол вскоре начал весьма бегло изъясняться на шанском диалекте. Некоторые считают, что его обучал местный монах, другие – что это служанка.

Но неважно, монах то был или служанка, в 1873 году мы получили ужасное для нас сообщение о том, что бирманцы, после нескольких десятилетий заигрываний с французами, все-таки подписали с ними торговый договор. Возможно, вам известна эта история, она подробно освещалась в прессе. Хотя французские вооруженные силы в Индокитае не спешили перейти Меконг, само собой, прецедент этот был крайне опасен в свете развития франко-бирманских отношений и открытой угрозы Индии. Мы немедленно начали готовиться к оккупации районов Верхней Бирмы. Немалое число шанских князей уже долгое время оспаривали друг у друга право на бирманский трон, и… – Полковник на секунду прервался, чтобы перевести дух, и заметил, что настройщик смотрит в окно. – Мистер Дрейк, вы меня слушаете?

Эдгар в смущении повернулся к нему:

– Да… Да, конечно, я слушаю вас.

– Тогда позвольте, я продолжу. – Полковник снова зарылся в бумаги.

С противоположной стороны стола раздался извиняющийся голос настройщика:

– На самом деле, полковник, я согласен, что вся эта история чрезвычайно увлекательна и познавательна, но я пока еще не вполне понимаю, зачем вам понадобилось мое участие во всем этом… Я понимаю, что для вас такое изложение дела привычно, но могу ли я задать вам один вопрос?

– Да, мистер Дрейк?

– Ну… если говорить начистоту, мне хочется услышать, в чем проблема с фортепиано.

– С чем, простите?

– С фортепиано. Ко мне обратились по поводу настройки инструмента. Вы сообщили мне очень много о человеке, но я полагал, что объект моего поручения все-таки не человек, а инструмент.

Лицо полковника налилось краской.

– Мистер Дрейк, как я сказал вам в самом начале, я убежден, что все эти сведения крайне важны.

– Я верю, сэр, но я до сих пор не узнал, что с инструментом, смогу ли я вообще исправить его. Я надеюсь, вы понимаете.

– Да-да. Конечно, я вас понимаю. – Нижняя челюсть у полковника напряглась. Он уже приготовился рассказывать об отзыве резидента из Мандалая в 1879-м, о сражении у Мьингьяна, об осаде гарнизона Маймио – это была одна из его любимых историй. Он ждал.

Эдгар уставился на свои руки.

– Прошу простить меня, пожалуйста, пожалуйста, продолжайте, – сказал он. – Дело просто в том, что мне придется скоро идти, я живу далеко, и меня действительно больше всего интересует фортепиано.