После защиты диплома Антон уехал сначала на север, пытаясь забыть княгиню Ольгу, потом в Италию. 15 лет он занимался только искусством, писал книги о мастерах эпохи Возрождения, специализируясь исключительно на женских портретах, изливая тем самым свою любовь к Ольге Александровне, не угасающую ни на минуту, коллеги искусствоведы даже прозвали его дамским угодником. Но все, получившие однажды укол Амура в сфере средневековой гармонии, собирали книги с прекрасными иллюстрациями зарубежных издательств известного автора, посвятившего своё творчество неразгаданной тайне красоты застывших на холстах молчаливых красавиц.

После смерти Ольги Александровны Антон вернулся и устроился в институт на кафедру искусствоведения, ходил и гладил стол в аудитории, заглядывал под него, надеясь найти там хоть что-то, оставшееся от княгини, скрепочку или заколку от её чудных волос, всегда пахнущих жасмином.

Антон понимал, что болезненно боготворит Ольгу, но не хотел лечить эту болезнь, сердце его томилось и старело потихоньку, а на левом виске появилась седина, со стороны сердца. И все придуманные им причины жить дальше уже заметно бледнели на фоне жизни. Он думал, что сердце его за эти годы успокоится, и он наконец встретит девушку, но забыть княгиню Ольгу так и не смог.

Инесса, видя как что-то происходит в душе гостя, думала: «моё сердце согласно, ну зачем все эти предисловия, нас тянет друг к другу, это очевидно, зачем растягивать время, оно и так свернулось в такую упругую пружину ожиданий и надежд, что будет очень больно, если протянуть ещё немного, выполняя все приличные обязательства и расшаркивания, цветы и встречи на мосту, придуманный кем-то ритуал последовательности, так хочется просто уткнуться в эту грубую вязку свитера на его груди, немного поплакать и рассмеяться ».

Она не сомневалась, что и Антон так же думает, видя, как дрожат его ресницы, а кончики пальцев побелели, сжимая тонкий синий фарфор кофейной чашки. Он неотрывно смотрел на неё, словно заснул, а глаза продолжали жить. Она почему-то доверяла ему, всматриваясь в серые пейзажи его глаз, надеясь отыскать в них страстные тона, какие-то всполохи.

О, ей так хотелось этого, не зря же она сегодня долго выплакивала свою печаль о забытом томлении в груди, запивая её сухим красным. И вот результат налицо, перед ней сидел воплощённый образ её надежды, только уж слишком красивый, она бы согласилась и на более неприглядный, лишь бы мужественный и порядочный, и пусть она в измазанной футболке, не это главное…

«Он тоже не во фраке, ему бы пошёл строгий костюм, а я бы нарядилась в мамино длинное платье с изумрудным колье бабушки, ну и в курточку из Турции, уже прохладно, мы бы шли по Летнему саду, распугивая голодных голубей и останавливаясь на берегу Фонтанки, чтобы сфотографироваться на память, а брызги от проплывающего мимо кораблика с махающей нам публикой в дождевиках легонько долетали бы до пожухлой травы на берегу и давали импульс расцвести запоздалым фиалкам, или нет, незабудкам, мама любила незабудки».

Наконец кофе закончился, возможно Ниночка что-то подмешала в него, иначе откуда тогда такие дикие мысли, нежелание ждать естественный ход событий и бешеный ритм сердца, возможно ли это в природе: такое быстрое решение, не испортит ли всё торопливое желание срезать кожуру ещё не созревшего яблока, ведь внутри совсем белые косточки. Прошло-то всего пол часа.

Сильный ветер за окном запутался в кроне тополя и, испугав птиц, ринулся во все открытые форточки домов. Ворвавшись в мастерскую Инессы, пошелестел страницами журнала Наследие на подоконнике, лизнул законченную картину на мольберте и с силой ударился о шёлковую ширму с китайской вышивкой, отчего та пошатнулась и чуть не упала на них, если б Инесса не подхватила её. Полетавший в комнате ветер немного остудил начавший гореть огонь в сердцах одиноких людей.

– Пора закрыть окно, уже прохладно. Что ж, теперь мы можем пойти, – Инесса нашла ключи в шкафу, накинула куртку.

В подъезде было холодно, старое окно никогда не закрывалось до конца и поэтому зимой на подоконнике всегда лежал снег, сейчас же завывал ветер и между рамами засыхали залетевшие листья. Дверь в квартиру с трудом открылась, «надо бы смазать замок, всегда вожусь с ним, или заменить на новый».

Время исчезало за кухонным окном вместе с сиреневыми сумерками в чёрном небе над Невой. Зажжённые огни набережной были размыты дождём, который то ли шёл, то ли моросил, освещённый город в арке дома смотрелся картиной уличного вернисажа, забытой в непогоду, из форточки пахнуло сыростью.

Ниночка ждала Инессу, разогревая несколько раз котлеты, от чего они стали похожи на кусочки перезимовавшей коры, («и чего так долго можно делать в квартире профессора, неужели уже целуются» думала она, тихонько всхлипывая), накрыла ужин на кухне и приготовилась слушать, широко раскрыв глазки, уже успевшие поплакать от понимания того, что опять каравай не для неё, опять ей придётся завидовать и страдать от одиночества, оберегая любовь красавицы Инессы от сплетен соседок.

– Да, Ниночка, ты права, пора прекращать страдать, больше не покупаем бутылки и по воскресениям ходим в театр, – Инесса вошла в кухню, пожалела, что за окном такая темень, и совсем не видно, как уходил по двору Антон, улыбнулась Ниночке. Она, как никто, понимала её одинокое сердце. Они поужинали остывшими котлетами и разбрелись по своим норкам, каждая со своими думами.

Сказав Антону на прощанье «счастливо», Инесса закрыла дверь и прислонилась к ней, к этой спасительной ограде от своих и Антона порывов. Неуклюжее смущение и бурлящий до боли в висках вулкан желания и понимание, что хватит мучить себя, закончился столкновением в тёмной прихожей профессора, горячими поцелуями и взлетевшим, как маленькая птичка из травы, испугом «а если это ошибка, мираж, иллюзия, несоответствие общественным устоям, так не бывает». Но яркое ощущение счастья и свершившейся справедливости, задвинуло этот предательский испуг под старый профессорский диван, на котором они долго сидели, обнявшись, как после вечной разлуки, как будто он вернулся живым с войны, а она дождалась, пережив блокаду. Они словно ступили на отколотую льдину и теперь плыли на ней, оберегая друг друга от сильного ветра неизвестности.

«Всё-таки красота – страшная сила» шептала Инесса и гладила темные волны волос Антона, «я буду называть тебя Ален». «Невероятно» шептал Антон, «невероятно, я буду звать тебя Княгиня», он перебирал тонкие пальцы Инессы, так похожие на пальцы Ольги Александровны, которыми он любовался, когда она перелистывала его курсовую по средневековым художникам, а потом внезапно ободряюще погладила по голове «прекрасно, юноша, прекрасно, вы напомнили мои размышления в молодости, такие же смелые предположения, наполненные тонкой любовью к искусству, такому далёкому по времени, но такому близкому по эмоциональному фону». «Вы для меня всегда будете молоды и прекрасны, как мадонны на холстах Рафаэля!» подумал тогда Антон и поцеловал пальчики княгини с маленьким сапфиром на безымянном. Хорошо, что в аудитории никого не было, и никто не увидел удивлённый всполох в зелёном омуте глаз княгини и признание в глазах Антона, и как зарумянились щёки и у него, и у Ольги Александровны.

То, что вспыхнуло между ними за кофе, этот сильнейший внутренний взрыв эмоций можно объяснить только совпадением или ещё чем-то, Инесса не знала, может влиянием сильного ветра, или назреванием снежных туч, или столкновением планет, или её тоска наконец-то сформировала из тонких вибраций долгожданный образ близкого человека. Знала она только одно: как хорошо, что Антон ушёл, утро вечера мудренее. «Скорее бы оно наступило, это мудрое и солнечное утро, во сколько же придёт Ален?»

Налив остатки вина в кофейную чашечку, Инесса облегчённо подумала «вот и начинается новая эра», и даже если она никогда больше не увидит Антона, то рождение в её сердце новых эмоций, не связанных с ушедшим Эдуардом, порадовало её, значит жизнь продолжается, весна среди осени расцвела в её душе и принесла какое-то успокоение. Кто-то невидимый перелистнул щедрой рукой её жизненный сценарий.

Инесса свернула ширму и поставила у стенки, за шкафом. Теперь бабушкина ширма не будет скрывать её внутренний мир, нарисованный на больших холстах почти одинакового размера, теперь она будет просыпаться утром от солнечных лучей из восточного окна комнаты и любоваться вечером закатом из западного окна, лёжа на дедушкином диване и читая мамину книгу о Северном Возрождении, прислушиваясь к звукам за дверью, ожидая Антона.

Ох как сладко она засыпала сегодня, как сладко, да здравствует Совет деканата!