– Ага, ага… – сидя в высоком резном кресле, епископ – худой, в фиолетовой мантии из дорогущего шелка и гламурной, украшенной жемчугом, шапочке – бросил на посетителя проницательный взгляд. – Приходил тут ко мне один… какой-то голландец, помощи в одном деле просил – мол, императорской важности дело!

– Голландец? – князь сделал вид, что задумался. – Нет, у меня таких знакомых нет.

– Некий Антониус Вандервельде, короля Зигмунда доверенный человек… – епископ неожиданно зло усмехнулся. – Императором себя мнит, чучело, к землям нашим присматривается…

– Это вы про голландца? – невинно переспросил молодой человек.

– Про какого еще голландца? Про Зигмунда же! – епископ Альбрехт скривил губы в ехидной улыбке и посмотрел на посетителя так, как смотрит на прогульщика-врунишку учитель, причем оба знают – кто и почему врет.

– Ты, Георг, вид-то не делай, будто не знаешь, что мы с королем-то не очень дружим… мягонько говоря, – попенял прелат.

Егор пожал плечами – мол, ваши дела, а я-то человек маленький. По всей Священной Римской империи Сигизмунда за императора где-то признавали, где-то не признавали, а где-то – да, признавали, но лишь формально. Сложные были в Германии властные отношения, собственно, и Германии-то никакой не было – так, конгломерат. Аугсбургский епископ императора недолюбливал – о том все знали, – даже именовал не по-латыни – Сигизмунд, а по простецки, на немецкий манер – Зигмунд.

– Да, насчет голландца, – вдруг вспомнил епископ. – Он все тут просил… даже не просил – требовал от имени императора…

– Ай-ай! – молодой человек скорбно покачал головой. – Какой негодяй!

– Вот и я говорю – наглец, каких мало, – согласно кивнув, отец Альбрехт снова пронзил посетителя взглядом и продолжал, не спуская с князя маленьких подозрительных глаз: – Просил помочь мне отыскать и арестовать одного человека с севера. Не сказал – кого именно – мол, не его тайна, но портрет описал точно.

– Да что вы!

Епископ прищурился:

– Ну-ка, подними, любезный Георг, голову да посмотри на меня… Ага, вот так…

– Не понимаю, святой отец, чем дело?

– Не понимаешь, ага… – прелат прищурился и зябко потер ладони. – Смотрю я на тебя и мысленно дорисовываю – бороду, космы… плюс – северный говор… Это же на тебя голландец охотился… пока я его из Аугсбурга не выгнал – слишком уж наглый. И – хоть и не дурак, но жадина та еще!

«Кто бы говорил!» – опустив глаза, подумал про себя Вожников, недоумевая – к чему бы вся эта прелюдия?

Впрочем, тут и думать было нечего – все ясно и так.

– Скоро праздник у нас, – негромко промолвил епископ. – Деньги понадобятся…

– Двадцать пять процентов! – враз сообразил Егор.

– Тридцать! – епископ прихлопнул ладонью по столу. – И ни медяхой меньше!

Князь неприязненно скривился: ишь ты, уже и до медях дошел, вот крохобор-то!

– Хорошо – тридцать, – поспешно согласился Егор. – Только… мало ли, возникнут какие трудности, так я могу обратиться…

– Можешь, можешь, сын мой! – прелат отечески развел руками. – Разве же я хоть когда-нибудь отказал тебе в аудиенции? Все в городе знают – любого приму, будь он хоть князь, хоть грязь, хоть вот, прости Господи, комедиант, как ты, Георг. Так что милости прошу, заглядывай.

– Спасибо за благословенье, отче.

Приложившись к унизанной драгоценнейшими перстнями – какой-то там «Ролекс» не стоял и рядом! – епископской длани, молодой человек еще раз поклонился и вышел, в который раз уже восхищаясь умением прелата со всем изяществом и тактом обтяпывать свои личные финансовые дела.

Жадный, хищный, жестокий, епископ Альбрехт Аугсбургский, тем не менее, благодаря своему недюжинному уму и великолепному по тем временам образованию, имел репутацию кристальной честности, щедрого и великодушного человека, истинного пастыря заблудших человеческих душ!

Да, принимал каждого, никому не отказывал. Только цену за аудиенцию брал, собака, такую, что многим потом икалось! Вот и сейчас за десять минут Вожников уплатил два флорина. Флорин, между прочим, стоил визит врача… так ведь и епископ тоже врачевал – только не тела, а души, вот и брал в два раза дороже, что где-то и справедливо, в общем-то.

Князь хорошо понимал, почему отец Альбрехт не отдал его Вандервельде. Не только потому, что ненавидел императора, тут еще был и изрядный денежный интерес – хитроумный епископ внимательно следил за каждым финансовым успехом. И всегда имел свою долю – что уж говорить: феодализм, как же без этого?

Вот и Егор тоже платил. Не зря, как выяснилось. Однако выяснилось и другое – князь сидел в Аугсбурге, словно в ловушке – Вандервельде, конечно же, разослал своих людей по всей округе: по всем постоялым дворам, по всем дорогам – покинуть город означало гарантированно попасть в его цепкие руки… о том же красноречиво свидетельствовали и видения.

Правда, и князь не сидел сиднем – действовал. Он уже отправил три письма на родину через купцов из Ростока, и по одному – всем курфюрстам… от имени Великого князя, разумеется. Написал да, так, на всякий случай, хорошо понимая, что ни один из адресатов – кроме, разумеется, родной жены и новгородского архиепископа Симеона – за чистую монету письмишки эти не примет. Великий князь Всея Русии – а передает послание через каких-то там купчишек, акробатов, жонглеров… Нонсенс! И это еще мягко сказано.

Правда, уже и здесь, в Аугсбурге, появились заделы на будущее – на то самое будущее, ради которого и пустился великий князь в столь опасное путешествие, оставив дома жену и маленького сына. Финансовая империя! Вот если бы удалось оплести денежными цепями хотя бы Германию! Вот тогда можно было бы говорить о реальном влиянии, вот тогда никто бы из курфюрстов не вякнул, не говоря уже о вольных имперских городах и прочих баронах-рыцарях.

В письмах-то Егор не только приветы передавал, но и просил прислать денег – золотишка, камней драгоценных – специальных людей для того отрядить, самых верных! И деньги те в дело пустить, а дело это уже сейчас устроить… и для того жонглеры, увы, не надобны. Надобно искать фигуру покрупнее… и такую фигуру Вожников уже обнаружил, проанализировав некоторые финансовые потоки – кто-то взял в долг, кто-то где-то поменял золотишко на серебришко и наоборот… и все это как-то мимо еврейской кассы, а ростовщичеством в те времена занимались почти исключительно евреи, а тут их подвинули, и у того, кто подвинул, деньги имелись серьезные. Подпольный миллионер! Местный аугсбургский Корейко!

Стоило с ним познакомиться, тем более что театрально-рекламный бизнес осенью начал давать ощутимые протечки, виной чему были объективный экономический закон спроса и предложения. Ну и конкуренция – куда же без нее-то? Местные жонглерские труппы давно уже сообразили, в чем причина феноменального финансового успеха «констанцких выскочек», и, беззастенчиво передрав все ноу-хау, принялись рекламировать все, что только было возможно, включая предметы религиозного культа: мощи святых, подозрительные, различной емкости, ковчеги со Святым Граалем и все такое прочее. И все – вот ведь хитрые гады! – исправно платили епископу, а кое-что – аббату.

То, что «гады» еще в августе сожгли фургон и пересчитали ребра Иоганну, это было бы еще терпимо, а вот резкое падение прибыли вполне могло поставить крест на дальнейшем существовании труппы. И поставило!

В один далеко не прекрасный момент Корнелиус пригласил артистов к себе, в закуток – жонглеры снимали весь второй этаж весьма приличной по местным меркам корчмы с полным пансионом – и, оглядев всех погрустневшим взором, молвил:

– За последнее выступление у нас денег – как в мае. Скоро снова в кибитке будем жить.

– Да-а-а… пошли дела-а-а, – неопределенно протянул Готфрид и, как всегда, нахмурился. – А я ведь предупреждал! На той неделе еще.

– Уезжать отсюда надо, – негромко предложил Айльф. – Домой, как и собирались ведь осенью. Так осень уже! Вот и поедем!

– Правильно! – тряхнув белобрысой башкой, Иоганн радостно поддержал коллегу. – Давно надо было ехать. Тут нас убьют всех скоро!

До того молчавшая Альма, поправив унизанный жемчугом воротник дорогого платья, встала и неожиданно улыбнулась:

– Уезжать да – надо. Но вовсе не из-за того, о чем сейчас сказал Иоганн. Дело в другом…

– В чем же?

– В Констанце ведь наверняка еще не ставят такие пьесы… Я спрашивала у наших купцов… Многие уже готовы платить! Но – в Констанце. Дома! Так что едем.

Взволнованно накрутив локон на палец, девушка посмотрела на Егора:

– Георг, ты с нами?

– Нет, – сказал, как отрезал, князь.

В конце концов, а чего ждать-то? Рвать так рвать, прощаться так прощаться. Тем более в Констанц ему по-любому нельзя – там император, да и люди голландца по всей округе – просто так из Аугсбурга не выберешься.

– Вы же знаете, у меня в Констанце могущественные враги… Я вам говорил уже, кажется.

– Да, говорил, – грустно кивнула Альма. – Потому я и спрашиваю, мало ли, вдруг ты все же надумал?

Вожников хмуро покачал головой:

– Нет. Хотя, поверьте, мне и грустно расставаться с вами.

– И нам…

– Тем более я научил вас всему… и еще дам кое-какие полезные указания, – молодой человек неожиданно подмигнул юной циркачке. – Альма, ты ведь обещала научиться читать и писать, нет?

– Умею уже! – скромно опустив глаза, девчонка даже покраснела от гордости.

Жонглеры очумело переглянулись:

– Альма умеет читать? И писать? Господи… неужели правда?

– А вы думали, я такая тупая, что ли?

– Тихо, любезнейшие господа, тихо! – успокоив всех, Егор вновь посмотрел на Альму. – Тебе я оставлю новую пьесу, покажу, что и как… Корнелиус, когда вы собрались ехать?

– Наш земляк Ульрих Трот, торговец тканями, как раз завтра собирается выехать. Вот и мы бы с ним – все веселее, да и безопаснее все же.

– Правильно, – улыбнулся Егор. – Тогда не будем сегодня работать. Просто закатим прощальную пирушку, ага?

Высказанную идею жонглеры подхватили с дружным энтузиазмом, напрочь прогнавшим всю грусть… лишь у Альмы глаза все равно были на мокром месте. Кстати, и юный Иоганн вроде как тоже всплакнул… впрочем, в те времена не стеснялись слез.

– Трудно нам будет без тебя, Георг.

– Ничего, прорветесь, мой мальчик… Главное – трудиться и… что?

– И не забывать делиться! – улыбнулся подросток. – Как ты и говорил – с сильными мира сего.

– Кстати, Иоганн… – князь вдруг вспомнил что-то важное, что-то такое, о чем как-то говорил мальчишка, и на что он сам почему-то не обратил тогда внимания. А следовало бы обратить!

– Слышь, мальчик… Помнишь, ты как-то обмолвился, что у кого-то занимал деньги?

– Так я совсем немного, – парнишка удивленно хлопнул ресницами. – Да почти сразу и отдал.

– А на что занимал, интересно узнать? – вклинилась в разговор Альма.

– На картинку, – почесав подбородок, юный жонглер опасливо посмотрел на девчонку. – Только ты не смейся, ладно?

– Да не буду. Что за картинка-то?

– А вот сейчас покажу!

Парнишка враз унесся в свой угол, вытащив из-под кровати дорожный сундучок, работы мастера… да пес с ним, с мастером, главное, что сундучок был удобным и весил-то всего килограмм десять (без поклажи, естественно) – настоящий дорожный сундук, такой и одному, при нужде, нести можно!

Видать, Иоганн давно хотел похвастаться, да прочему-то стеснялся… и Вожников сейчас понял – почему.

На пергаментном листе размерами примерно формата А-4 была изображена небесной красоты обнаженная девушка, чем-то похожая на Альму, только грудь побольше. Нимфа! Что и говорить – нимфа! Однако, кроме нимфы, по краям картины еще маячили достаточно натуралистично изображенные фигуры, мужские и женские… в таких позах, которых, по соображениям этики, никогда не мог бы себе позволить, к примеру, журнал «Плейбой», не говоря уже о «Максиме».

Такая вот средневековая порнография, причем – очень хорошего качества и нарисованная вовсе не без таланта, можно даже сказать – изысканно и добротно.