У некоторых людей, наоборот, воспоминания не блокируются, а внутренний мир всегда «на взводе», всегда готов к неприятностям, всегда есть ощущение «угрозы», они не могут расслабиться и находятся в стрессовом состоянии – это тоже разновидность ПТСР (посттравматического стрессового расстройства). Такое состояние не проходит даром для организма: на его фоне развиваются все вышеперечисленные болезни – сердца, органов пищеварения и другие хронические заболевания, связанные с психосоматикой.

Подводя итог, хочется сказать главное: если вы узнали себя или кого-то из своих близких в этом тексте, обязательно обратитесь к психологу, причем лучше, если психолог будет разбираться в работе с кризисами и травмами. Эффективнее всего с темой неблагоприятного детского опыта работает метод EMDR (Eye Movement Desensitization and Reprocessing), расшифровывается как «десенсибилизация посредством движения глаз», квалифицированные специалисты в этом методе есть на сайте Ассоциации EMDR России. Метод EMDR рекомендован ВОЗ для работы с ПТСР, он эффективен для снижения острых стрессовых реакций, таких как тревога, паника, флешбэки.

Я желаю читателям набраться мужества и дочитать историю до конца. Перед вами книга, в которой звучит настоящая боль. Эти страницы непростые – в них живет тяжелый опыт, который может отозваться в вашей собственной душе. Я искренне желаю вам найти смелость пройти этот путь до конца. Потому что, несмотря на всё напряжение, тяжесть и внутреннюю бурю, такие истории иногда становятся поворотной точкой. Они не просто рассказывают – они открывают двери. Двери в новую, более осознанную и свободную жизнь.

В то же время, если во время чтения вы столкнулись с сильными чувствами или ваше физическое самочувствие стало ухудшаться – например, появилась тревога, слезы, слабость, онемение, тяжесть в теле, усталость, ком в горле, или вы почувствуете, что эмоции «накрывают» слишком сильно, – это нормально. Это не знак слабости, а высокий уровень вашей чувствительности.

Пожалуйста, дайте себе право сделать паузу. Остановитесь. Позаботьтесь о себе.

Есть способы, которые могут помочь вам стабилизировать свое состояние, вернуть ощущение опоры. На любом видеохостинге можно найти подборки с упражнениями по саморегуляции от Центра EMDR в Санкт-Петербурге. Это простые, доступные техники, которые можно выполнять самостоятельно, даже в одиночестве.

Может случиться так, что не каждое упражнение откликнется именно вам. Это тоже нормально. Каждый из нас уникален, и поиск «своего» способа заботы о себе может занять время. Главное – пробовать, искать, быть в контакте с собой. Но однажды попробовав и запомнив то, что действительно помогает, вы сможете использовать это в любых сложных моментах жизни.

Не торопите себя. Вы уже сделали храбрый шаг, открыв эту книгу. Теперь дайте себе право пройти ее с уважением к своему внутреннему состоянию. Слушайте себя. Берегите себя. Вы – не одни.

С наилучшими пожеланиями физического и ментального здоровья вам и вашим близким,

Ульяна Ходовецкая,

психолог, гештальт-терапевт

(специализация «Кризисы и травмы»), процессуально-соматический терапевт, EMDR-практик

Глава первая
Настя

– Насть! Братьев покорми!

Громкий крик мамы заставил меня вздрогнуть и поспешно убрать тетрадь в стол. Я давно научилась понимать по интонациям ее голоса, что произойдет в ближайшее время. А если она найдет тетрадку, то мне конец. Однако годы, прожитые с ней под одной крышей, научили хитрости и осторожности.

У моего ящика было двойное дно. Сделала, пока мама с отчимом были на рынке, а мелкие в школе. Помимо моей тетрадки с мыслями там лежало немного денег, накопленных за время подработок, пара писем от Ваньки из деревни и мои кассеты с музыкой. Музыку тоже приходилось прятать, как и все, что маме «не нравилось»…

– Настя, блядь! – на этот раз крик куда громче. Визгливее. Страшнее.

– Настя – блядь. Настя – блядь, – ехидно повторял влетевший в комнату Матвей. А следом за ним в дверном проеме появился и Андрей. Мои братья.

– Насть, кушать хочется, – тихо буркнул Андрей, а Матвей, подойдя ко мне, гадко улыбнулся и резко схватил за грудь, сдавив так сильно, что к глазам подступили слезы. Я сдержала и крик, и удар. Стоит поднять на него руку и мне придется простоять в углу на коленях пару часов, а то и больше, если мама не в настроении.

– Пошли, – поморщилась я и, помассировав грудь, подтолкнула Андрея в сторону выхода из комнаты. Матвей уже умчался на кухню, чему я была только рада.

Ну а на кухне меня ждала мама. Она сидела за столом, разгадывала кроссворд и пила кофе. Когда я вошла, она даже не подняла на меня взгляд, зато улыбнулась и ласково потрепала по голове Матвея, который прильнул к ее бедру.

– Кушать хочешь, сына? – спросила она. Брат кивнул, и мама наконец-то посмотрела на меня. – Ну! И чего стоишь? Забыла, где суп лежит?

– Помню, мам, – тихо ответила я и подошла к холодильнику. Открыв его, я с трудом вытащила огромную кастрюлю горохового супа и водрузила ее на плиту. Механизм кормления братьев был отработан годами, и я могла бы проделать все это с закрытыми глазами, не пролив ни капли супа. Зажечь конфорку, поставить на нее большую металлическую тарелку с холодным супом, через пять минут помешать, еще через три минуты попробовать и снять с огня. Потом нарезать хлеб, разлить суп по тарелкам и усадить братьев за стол. Младшенький всегда обедал без капризов, а вот с Матвеем приходилось возиться. Гаденыш, казалось, только и ждал, чтобы устроить мне очередную пакость. То швырнет в меня подмоченным хлебом, то тайком плеснет суп на пол, а пока я вытираю лужу, стукнет ложкой по голове. Стоит огрызнуться, как он сразу начинал ныть, а дальше по классике: мама замахивается, моя голова трещит от удара, во рту металлический привкус, а в глазах блестят слезы.

– Чайник поставь, – добавила мама, когда я усадила братьев за стол. Матвей скорчил мне рожу, но я равнодушно хмыкнула и повернулась к плите, услышав, как она уговаривает брата скушать ложечку. Со мной так не нянчились.

– Давай, Мотя. Кушай. Будешь большой и сильный космонавт.

– «Космонавты не мучают собак на пустыре за домом», – подумала я, ставя чайник на огонь. Затем повернулась к маме и спросила: – Что-то еще надо, мам?

– Уроки сделала?

– Да.

– Полы помыла?

– Да.

– Отец придет, одежу его постирать не забудь, – чуть подумав, сказала она.

Я кивнула и ушла из кухни, пока еще чем-нибудь не озадачили. Отчим придет с работы в семь вечера, а значит, можно доделать алгебру. Маме нельзя говорить «нет» – это я уяснила давно, поэтому на все вопросы отвечала «да». Но так было не всегда.

Вернувшись в комнату, я снова вытащила тетрадку из тайника. У многих в детстве был дневник, и я не исключение. Правда мой дневник разросся до трех тетрадей, каждая по девяносто шесть листов, и полностью вмещал всю мою жизнь. Почти всю, конечно. В первом воспоминании, которое я записала в тетрадку, мне было семь лет. Первый раз, когда мама подняла на меня руку.

* * *

– Сука! – рявкнула она и, размахнувшись, влепила мне подзатыльник. Рисунок, лежащий на столе, расплылся и на бумагу упали слезы. – Это что?

– Паровозик… – жалобно протянула я, пытаясь вытереть слезы с листа бумаги. Получилось плохо, поэтому следом прилетел второй подзатыльник. Рука у мамы была тяжелой.

– Вот рисунок в книжке! – слюни летят мне в ухо, но я, не замечая их, сгорбилась, ожидая еще одного удара. – Это паровозик! А у тебя, прости Господи, хуйня какая-то! Дебилы рисуют лучше!

Подзатыльник. Слезы. Рисунок, превращающийся в мокрое, размазанное месиво. Утром учительница спросит, почему рисунок такой мятый. Я совру и отвечу, что пролила воду. Врать я буду часто. Учителям, подруге и себе. Себе врать больнее всего, но и эта боль со временем притупляется.

Я нарисовала еще пять паровозиков, но маме ни один из них не понравился. Голова гудела от ударов, глаза чесались и покраснели, а рисунки, все как один: мятые, влажные и некрасивые. В итоге решено было оставить первый паровозик, которому досталось сильнее всего: сопли, слюни, слезы. И безуспешные попытки от всего этого избавиться.

Но мама не успокоилась. Она заставила меня два часа писать имя и фамилию в черновике, пока буквы не стали ровными и красивыми. Затем я подписала рисунок, пусть и вздрагивая изредка, ожидая еще одного подзатыльника и крика «сука». Но так тоже было не всегда.

Когда мама была в настроении, она рассказывала мне о детстве. Моем детстве. Порой улыбалась, когда вспоминала, как папа приезжал забирать ее и меня из роддома. Но ее голос грубел сразу же, стоило перейти к моей нелюбимой части. Когда ушел отец.

Нет, он не умер. Просто ушел. Одним январским утром собрал вещи, покидал их в чемодан и, оставив на кухонном столе клочок бумаги с запиской, исчез из моей жизни.

В Грязи много таких: брошенных, одиноких и озлобленных. Мама поменялась не сразу, а может, я просто ищу ей оправдание. Сначала были попытки осознать, подстроиться и начать жить дальше, но они обернулись тем, что мама до утра сидела с тетей Таней, нашей соседкой, на кухне. Они звенели стаканами, иногда смеялись, а утром маме всегда было плохо. Тогда я не понимала, что происходит. Понимание пришло гораздо позже.

Поначалу мама просто огрызалась на мои вопросы. Могла обругать, но никогда не била. Не знаю, чем ее так взбесил мой паровозик, но она словно с катушек слетела. А я плакала и не понимала, что сделала не так.

– Можно было и лучше, – фыркнула мама, когда я подписала рисунок и убрала его в портфель. Я ничего не ответила. Просто кивнула и пошла умываться. Ну а увидев себя в зеркале в ванной, снова разревелась. На этот раз тихо. Мне еще не раз придется плакать тихо, чтобы мама не услышала. Потому что если живешь в Грязи, то должен быть сильным. Не важно, пацан ты или девчонка.

Грязь – это не город, хотя я бы поспорила с этим утверждением. Грязь – это район города, в котором я живу. Не самый плохой, есть еще Речка и Окурок, куда даже днем забредать не рекомендуется. Во времена Советского Союза туда ссылали химиков, дебоширов, хулиганов и прочую шпану. В Грязи этого добра тоже хватало, но, по крайней мере, днем можно было гулять относительно спокойно. За исключением весны. В это время года Грязь словно с ума сходила. Отовсюду вылезали онанисты, наркоманы, буйнопомешанные и им подобный сброд. Однажды я шла со школы через парк и увидела, как в кустах стоит странный человек. Он, не мигая, смотрел на меня и дрочил. Я испугалась, помчалась домой со всех ног, а когда влетела в квартиру, то увидела, что мама трясется на кровати, сидя на тощем мужике. Вместо сочувствия и помощи я получила кулаком по лицу, а потом еще три дня не могла нормально сидеть, потому что жопу неплохо так исполосовали ремнем, когда мужик ушел и мама сорвала свою злость на мне.

Со временем я привыкла к странным обитателям Грязи. Извращенцы в парках больше не пугали, местные наркоманы обходили стороной, стоило схватить с земли камень и злобно на них рявкнуть. Конечно, были и исключения, но в целом Грязь не худшее место для жизни, если смотреть на другие районы.

Мы жили в неплохом месте, как мне казалось. Рядом с домом был парк, а через сто метров от него небольшой пруд, в котором когда-то водились утки. Уток в начале девяностых сожрали бомжи. Мы с Катькой, моей подружкой, жившей по соседству, видели, как они ловят пернатых, потом ловким движением сворачивают им шею и суют в мешок.

– Хочешь жить – умей вертеться, – философски заключила тогда Катька. У нее всегда была наготове какая-нибудь умная мысль, и она постоянно этим пользовалась. Такая мелочь, как утки, ее не волновала, что она успешно доказала, вернувшись к игре в «классики».