– «Не волнуйся, Калла. Ничего страшного, Калла». Так сказал бы порядочный человек, – слабо бормочу я.

– Я здесь, чтобы доставить твою высокомерную маленькую задницу в Бангор, а не тешить твое эго.

«Высокомерную»? Мое «эго»? Я приоткрываю один глаз, чтобы кольнуть его взглядом в затылок. Все притворства вежливости исчезли.

– А мой папа знает, что ты такой огромный мудак?

Джона не отвечает, и я рада этому, потому что разговоры усиливают мою тошноту. Я отключаю гарнитуру и возвращаюсь к длинному вдоху через нос и медленному выдоху через рот, борясь с желанием тела эвакуировать его содержимое в любой момент, пока меня трясет и толкает во время нашего снижения к взлетно-посадочной полосе впереди.

Крошечный двухместный самолетик мотает из стороны в сторону, словно качели, прежде чем колеса касаются земли, он несколько раз подпрыгивает, а затем наконец приземляется.

Каким-то чудом во время всего этого мне удается удержать свои тако.

Я вздыхаю с облегчением, когда мы выруливаем на взлетно-посадочную полосу. Справа я вижу несколько больших прямоугольных зданий разных цветов – зеленого, как лес, красного, как пожарная машина, темно-синего – с двумя коммерческими самолетами, похожими на те, на которых я сегодня летала. Мы катимся налево, к ряду небольших зданий стального серого цвета, на самом большом из которых висит бело-голубая вывеска с надписью «Дикая Аляска».

Мое сердце начинает колотиться в груди.

Я была здесь двадцать четыре года назад. Слишком маленькая, чтобы помнить, но я была здесь, и с тех пор бесчисленное количество раз представляла себе этот момент.

Невысокий коренастый парень во флуоресцентном жилете небрежно взмахивает оранжевой палочкой, указывая Джоне на место в конце линии из шести самолетов.

Перед нами – четыре ряда таких. За ними еще два.

Все они больше, чем тот, в котором мы находимся, отмечаю я.

Мне хочется спросить: «Это все самолеты моего отца? В какой части аэропорта мы находимся? А эта коллекция разноцветных строений, похожих на склады, на самом деле городской аэропорт? Сколько людей здесь работает?», но очевидно, что Джона не хочет просвещать меня в чем-либо, поэтому я прикусываю язык. Я могу спросить Агнес. Я предполагаю, что с ней будет приятнее общаться.

Или я могу спросить своего отца, с которым скоро встречусь.

Меня охватывает внезапное желание пописать.

Не успев заглушить двигатель, Джона уже снимает гарнитуру, открывает дверь и выпрыгивает с удивительной ловкостью.

Я остаюсь еще некоторое время, наслаждаясь бодрящим прохладным ветерком, который проносится по моему лицу и действует словно бальзам на мой бурчащий желудок.

– Давай, пошли! – рявкает Джона.

Я почти избавилась от необходимости иметь с ним дело, напоминаю я себе, соскальзывая со своего места.

Я замираю в дверях самолета, чтобы оценить расстояние до земли, пытаясь понять, как мне спрыгнуть отсюда на своих высоких танкетках, удержав при этом сумочку на плече и шляпу на голове и не упав лицом вниз или не подвернув лодыжку. Мне следовало сменить обувь, когда я рылась в чемодане в поисках самого необходимого.

Без единого слова предупреждения Джона хватает меня за талию своими огромными руками и спускает вниз, словно я совсем ничего не вешу, вызывая мой удивленный взвизг. Поставив меня на землю, он ныряет обратно в самолет, чтобы достать нейлоновую сумку, спрятанную за сиденьем. Он бесцеремонно бросает ее к моим ногам, как если бы выбрасывал мусор на обочину. Сумка приземляется в лужу.

– Вот. Теперь блюй сколько хочешь.

В мою пустую руку он всовывает пластиковый пакет.

Я смотрю на его лицо – все еще скрытое маской из грязных волос, солнцезащитных очков и бейсбольной кепки, натянутой низко, несмотря на отсутствие солнца. Как долго он выращивал этот куст? Годы? Длинные, жилистые волосы торчат во все стороны. Гарантирую, что он никогда не видел ножниц или расчески. Никогда.

Мое искаженное гримасой отвращения лицо смотрит на меня из отражения его линз, и слова мамы о том, что я влюблюсь в пилота, внезапно настигают меня.

Я начинаю хохотать. Неужели Джона – тот самый «небесный ковбой»?

Как будто я когда-нибудь влюблюсь в этого парня.

Кожа между нижней частью авиационных очков Джоны и верхней частью его неухоженной бороды краснеет.

– Что смешного? – спрашивает он настороженно.

– Ничего. – От порыва прохладного ветра пряди моих длинных волос развеваются у подбородка, а шляпа грозит сорваться с головы. Я отмахиваюсь от них и прочищаю горло. – Спасибо, что доставили меня сюда, – вежливо говорю, сохраняя ровное выражение лица.

Он медлит. Я чувствую его тяжелый взгляд на своем лице, и от этого мне становится не по себе.

– Не благодари меня. Это была не моя идея, – отвечает он, затем сверкает натянутой, неискренней улыбкой, обнажая ровные, красивые белые зубы.

«Здесь, – предполагаю я, – он отбросил все свои базовые привычки по уходу и гигиене».

– Привет! – окликает меня женский голос, отвлекая от желания ударить Джону прямо в его безупречную грудную клетку.

Я с радостью отворачиваюсь от него, чтобы увидеть миниатюрную женщину, направляющуюся к нам.

Это, должно быть, Агнес.

Последние три дня я все представляла, как выглядит женщина, стоящая за спокойным, мягким голосом в телефонной трубке. «Подруга», которая явно не просто подруга. Наверное, я по глупости решила, что она будет похожа на мою мать.

Агнес настолько противоположна ей, насколько это вообще возможно.

Во-первых, она настолько мала, что выглядит почти ребенком, особенно в оранжевом защитном жилете, который по крайней мере на три размера больше нужного, мешковатых мужских джинсах и неуклюжих рабочих ботинках. Наряд, в котором мою мать не удастся застать даже в ее самый худший день. И, в отличие от гладкого и безупречно окрашенного боба моей мамы, вороненочерные волосы Агнес, слегка припорошенные сединой, обрезаны до немыслимой длины пикси, будто в один прекрасный день они ей надоели, и она остригла их сама и без зеркала.

Кроме того, Агнес – коренная жительница Аляски.

– У тебя получилось, – говорит она, останавливаясь передо мной и давая мне возможность рассмотреть ее черты.

У нее красивое круглое лицо, состарившееся благодаря тонким морщинкам на бровях и заметным «гусиным лапкам» в уголках глубоко посаженных, прикрытых глаз. Если бы мне нужно было угадывать, я бы дала ей около сорока лет.

– Получилось.

Она широко улыбается, демонстрируя ярко выраженные щеки и слегка кривые передние зубы цвета костяного фарфора.

Наконец-то. Хоть кто-то здесь, кажется, искренне рад меня видеть.

– Так он…

Мои слова сбиваются, пока взгляд блуждает от двери, из которой Агнес вышла несколько минут назад, к другим зданиям вокруг нас, где полдюжины рабочих в светоотражающих жилетах загружают грузы в самолеты. Я всматриваюсь в их лица, затаив дыхание, странная смесь нервных бабочек и тошноты соперничает за внимание внутри меня.

– Рену пришлось подняться на площадку возле Русской Миссии^[11], чтобы завезти припасы, – объясняет она, будто я знаю, где это. – Он скоро вернется.

– О, – заикаюсь я. Он не приехал меня встретить? – Он ведь знал, что я приезжаю?

– Да, разумеется. Он в предвкушении. – Широкая улыбка слегка вздрагивает, и этого достаточно, чтобы вызвать у меня подозрения.

Он знал, что его дочь, которую он не видел двадцать четыре года и с которой не разговаривал двенадцать лет, приедет сегодня вечером. Неужели он не мог найти кого-нибудь другого, чтобы завезти припасы, и поприветствовать ее? Неужели он не мог послать Джону вместо себя? Или одного из шести других свободных пилотов, если верить недавнему ворчанию пилота?

А еще лучше, раз уж он не слишком болен, чтобы летать, почему он не мог приехать за мной в Анкоридж?

Мой отец намеренно избегает меня?

Буду ли я иметь дело с еще одним Джоной, который не в восторге от моего пребывания здесь?

Я изо всех сил стараюсь сохранить спокойное выражение лица, пока внутри меня бушуют эмоции. После дня отсчитывания часов и минут до встречи с реальной версией фотографии, до того, как я снова услышу мягкий, непринужденный тембр его голоса, разочарование накатывает с новой силой. Но вместе с этим разочарованием приходит и волна той же ноющей обиды, что охватила меня так много лет назад, – мой способ справиться с осознанием того, что я никогда не буду для папы приоритетом.

А еще где-то в глубине этих переменчивых эмоций скрывается облегчение от того, что у меня есть еще немного времени, чтобы собраться с силами перед тем, как мне придется встретиться с ним лицом к лицу.

– Как прошли твои перелеты? – спрашивает Агнес, словно почувствовав мое внезапно испорченное настроение и желая сохранить легкость.

– Отлично. Большая часть, во всяком случае. – Я бросаю злобный взгляд через плечо. Джона возится с чем-то в самолете и, кажется, не обращает на нас внимания.

Глаза Агнес следят за моими, и, когда достигают рослого пилота, ее брови смыкаются. Но она быстро переключает свое внимание обратно, блуждая взглядом по моему лицу и задерживаясь на каждой черте.

– Ты так выросла. – Должно быть, она видит мое замешательство, потому что быстро добавляет: – Твоя мама каждый год посылала Рену твою школьную фотографию. Он хранил их в рамке на своем столе и менял местами, когда приходил новый снимок.

Если не считать моей университетской выпускной фотографии, последняя школьная фотография, которую отправила моя мама, была сделана в восьмом классе, что означает, что Агнес и мой отец знали друг друга очень давно.

Как-то неловко спрашивать об этом спустя несколько минут после знакомства с этой женщиной, и все же я не могу больше сдерживаться:

– Так вы с моим папой женаты?

На ее пальце нет кольца, но она и не выглядит человеком, который носит украшения.

– Я и Рен? Нет. Мы – просто мы. Это сложно.

Ее взгляд перемещается вниз, скользит по моим танкеткам на высокой платформе, а затем падает на потрепанную спортивную сумку.

– Твоя? – с сомнением спрашивает Агнес.

Не похоже, что сейчас я смогу узнать от нее что-нибудь еще об их отношениях.

– Нет. Мой багаж остался в Анкоридже. Он не поместился. Честно говоря, не могу поверить, что нашлось место для меня.

Я объясняю, что Билли обещал прислать мои вещи завтра.

Она качает головой.

– Мне жаль. Я говорила ему взять одну из «цессн».

Минуточку…

– Джона сказал мне, что этот самолет был единственным свободным.

– Не понимаю, о чем она говорит, – отзывается тот, хотя его внимание, кажется, приковано к планшету, пока его огромная рука водит по нему ручкой, небрежно ставя галочки.

Мой рот раскрывается, когда я смотрю на этого лживого ублюдка.

Агнес издает тихий вздох.

– Пойдем, Калла.

Она тянется вниз, чтобы ухватиться за ремень нейлоновой сумки, а затем перекидывает ее через плечо так, словно она совсем ничего не весит, хотя сумка, вероятно, меньше ее всего лишь вдвое.

– Давай устроим тебя до приезда твоего отца. Я уверена, что твоя мама хотела бы, чтобы ты заглянула.

– В доме же есть Wi-Fi, верно? – Я машу своим телефоном в воздухе. – Потому что я не могу поймать сигнал с самого Сиэтла.

– Ты, должно быть, умираешь, – бормочет Джона под нос, но достаточно громко, чтобы я услышала.

Я закатываю глаза.

– Нет, здесь нет сигнала. Здесь работает только GCI^[12]. Но да, ты сможешь подключиться из дома, – говорит Агнес. – Джона, позаботься здесь обо всем за меня, ладно?

Он ворчит в ответ, что, как я полагаю, означает согласие.

Агнес, кажется, принимает это за таковое. Она кивком головы приглашает меня следовать за ней в сторону небольшой группы машин, припаркованных у дальней стороны офисного здания.