– Ой, тоже мне, святая грешница. Сонечка меня больше всего бесит. У нее даже фамилия приторная – Мармеладова. Все ее используют, а она и рада, потому что дура. Была бы поумнее, научилась бы сама себя использовать.

– Такой персонаж важен для истории, – спокойно парирует Валентин. – Она именно такой и должна быть, святее святых при всем своем несовершенстве, чтобы дать Раскольникову осознать свою порочность, а потом обратиться к Богу и вылечиться.

– Вылечиться? – Анжелика чуть ли не плюется едой в сидящую напротив Еловскую. – Скорее, заразиться верой.

– А мне Соня понравилась, – я наконец могу вступить в их беседу, хотя боюсь ляпнуть глупость и упасть в глазах Валентина. – Она так любит Раскольникова, на все ради него готова. Жертвует своей жизнью, зато они остаются вместе. По-моему, это сильно.

Валентин смотрит на меня с недоумением, Еловская и Кузьмин – с насмешками, а Анжелика – с ехидством и презрением.

– Ты как будто «Сумерки» читала, а не «Преступление и наказание». Только ванильные сопли собрала с поверхности, – замечает она.

Ребята за столом выдавливают смешки, и я заливаюсь жаром по самые скулы. Мой мир рушится. Все-таки следовало промолчать.

– Да нет, я… – бегаю глазами по жирной куче непонятно чего в пиале перед собой. Понятия не имею, что взяла и что буду есть. Похоже на мимозу, которую я не люблю. – Я о том, что… любовь… любовь – это… прекрасно… любовь исцеляет.

А мысленно бью себя по лбу.

Мда уж, капец глубокий анализ. Сопли сейчас из меня потекут, наверное, такие же ванильные.

Но мне нечего добавить. Я поняла, что трагедию Раскольникова не поняла. Да и не пыталась, если честно. Мы с мамой тоже бедно живем, тоже в кредит, но убивать банковских работников нам обеим не хочется.

– Достоевский в этом произведении много сложных тем поднимает. Вопросы социального неравенства, жертвенности, вседозволенности, несправедливости, религии, – Валентин увлеченно продолжает. И я ему благодарна, что он легко перекрыл мой позор, не стал зацикливаться и не дал Анжелике его посмаковать. Мой рыцарь.

Расплываясь в улыбке, я так его и слушаю. Валентин говорит о трагедии личности Раскольникова, о постулатах христианства, о том, в какие времена для себя Достоевский писал этот роман. Ничего толком не понимаю, но мне нравится. Валентин всегда интересно рассказывает. Он вообще умный, заслушаешься.

Анжелике быстро надоедает, и она нагло перебивает его громким вопросом, окидывая взглядом всех, кроме меня:

– Вы уже нашли наряды для осеннего бала?

– Даа! Наконец-то! – Еловская тут же подхватывает и рассказывает о мучительных поисках подходящего платья, чтобы не роскошно, но и не скромно, не дорого, но и не дешево, романтично, но и не ванильно.

Бал проходит ежегодно для старших классов, начиная с восьмого. Туда все должны являться в вечерних платьях и смокингах. Я в целом люблю такие мероприятия, где можно побыть принцессой. Но… Девчонки на каждый бал готовят новый образ, а я уже третий раз подряд пойду в мамином свадебном платье, которое она не разрешает переделывать, будто собирается все-таки выйти в нем замуж. На новые наряды для одного вечера денег у нас нет, и я вынуждена позориться в который раз.

Я бы, наверное, не пошла, если не надо было всем классом танцевать краковяк, который мы целый месяц репетируем. Каждый класс обязан показать один танец. И я не могу подвести ребят и классную руководительницу. Бал в эту пятницу. Отказываться стоило раньше.

Участвовать в беседе мне тоже больше не хочется. Валентин на меня даже мельком не смотрит. Остальные с восторгом обсуждают предстоящий бал между собой, словно меня и нет за столом.

Я погружаюсь в собственную тоску. Пытаюсь понять, что теперь Валентин обо мне думает. Наверняка убедился, что я набитая ванилью кукла, которая не способна воспринимать философию и драму. Мне так хочется ему доказать, что я не только романтические сопли жую, а как, не знаю. «Сумерки» я, к слову, читала, и мне понравилось. Между прочим, там тоже есть своя философия и драма.

Сама не замечаю, как вываливаю набранную ложку салата на стол. Только чересчур громкий, почти писклявый, и неестественно задиристый смех Анжелики выводит меня из задумчивости. Искрящиеся глазки постоянно убегают куда-то в сторону и отскакивают обратно на ребят. Я прослеживаю траекторию ее взглядов и понимаю, в чем дело.

В столовой появляется высокая фигура в бейсболке с плоским козырьком. Бархатов носит бомберы и свободные джинсы карго, с резинкой на лодыжке. Огромные беспроводные наушники всегда висят на шее, как неотъемлемый атрибут. Я без них его никогда и не видела. Они с Ксюней настолько разные, что я бы и не заподозрила их в родстве, если бы не одинаковая и редкая фамилия.

Приглядываюсь к нему впервые. Да, Слава, симпатичен, строен, стилен. У него прямое лицо, чуть вытянутое, с выразительным носом и подбородком, мужественным не до брутальности. Но он не красавчик, чтоб все с ума сходили. Анжелика явно может заинтересовать кого поприличнее. Как Валентин, например.

И чего это я? Мне же только на руку.

Я метаю испуганный взгляд в Валентина, потом на Анжелику, которая не сводит с Бархатова глаз, и успокоительно выдыхаю.

Бархатов садится через столик в компании одноклассников и гогочет, не стесняясь показывать всю пасть целиком. Кадык выпирает на шее острым камнем. Я даже вижу язычок над глоткой. И радужки его глаз, на редкость зеленые с золотым ореолом вокруг зрачка. Мотаю головой и увожу взгляд в пиалу. Неприлично так смотреть на другого человека, хотя я такая незаметная, что порой кажется, могу творить любую дичь, никто и глазом не моргнет.

Валентин поднимается из-за стола первым. Кузьмин с Еловской сразу за ним вскакивают. А Анжелика не торопится, хотя слопала весь обед. На их вопросительное молчание отвечает:

– Я Леру подожду.

Мы все вчетвером удивляемся, потому что меня в этой компании никто и никогда не ждет. Я к этому привыкла и давно перестала обижаться. Остальные хмыкают, но уходят без лишних вопросов.

– Как продвигается? – спрашивает Коростылева, а сама то и дело поглядывает на Бархатова.

Он, действительно, тугодум. Совсем не замечает ни ее беспричинного смеха, ни ее стреляющих глазок, ни той волны феромонов, которую она запускает обильно, аж я чувствую.

– Пока никак. Я ведь только в выходные получила задание, – возмущаясь, защищаюсь.

– Хм. Запиши, что он сегодня взял на обед. Каждый день записывай. Хочу знать его любимое блюдо, – Анжелика кивает на мой смартфон.

Я выполняю ее приказ немедля и вношу в заметки: «ПН – пюре с котлетой, морс, творожная ватрушка». Мы обе смотрим на то, как Бархатов чуть не давится едой от смеха. Его сосед рассказывает что-то, не переставая хохотать, чем и смешит всех остальных. Бархатов только прикусывает круглую выпечку и склоняется над столом, качаясь. Выглядит как женщины из африканского племени мурси, которые растягивают нижнюю губу специальными дисками. Я недавно про таких ролик видела. И ватрушку выпустить не может, и посмеяться толком. Это вызывает улыбку.

– Да вынь ты ее уже! – не выдерживает соседка, сидящая с другого бока от Бархатова, и выдирает из его зубов половину лакомства. Вторая часть остается у парня во рту. Он запрокидывает голову, хохоча, а девушка прикрывает ему пол-лица ладонью, как себе. Потом еще помогает пальцами вытереть крошки со щек. А Бархатову хоть бы хны – только бросил смешливое «спасибо», ничуть не смутившись.

Я гляжу на Анжелику с любопытством и четко вижу под густыми ресницами кипучую ревность. Кошусь с опаской на телефон в ее кулаке – вот-вот треснет.

– В первую очередь узнай, кто она ему, – цедит мне в ухо Коростылева и уходит, задрав подбородок.

«Что так непонятно?» – хочется мне ответить вслух, но держусь, а внутри злорадствую, что Анжелику уделали. Пусть это и не отменяет задания и угрожающего мне позора, если я его не выполню.

Поэтому на следующем уроке я возвращаюсь к файлу со списком.

Итак, первый вопрос: дата рождения.

Она что соцсетями не пользуется? Ну, настолько очевидные вещи-то можно было не спрашивать.

Я сразу захожу в «ВК» и ищу Бархатова в Ксюниных друзьях. И не нахожу. Ищу по школе – все не те. Ищу по фамилии и имени. Ищу по диджейскому нику – DJ Барх. И опять не нахожу.

Разумеется, Анжелика все соцсети уже перелопатила, потому и дала мне это тупое задание, что самой ничего не узнать.

И где же мне взять его дату рождения?

Глаз цепляет сразу следующий вопрос – номер телефона. А затем и адрес. Ох. Такая информация абы где не вывешивается. Приходится разрабатывать целый план.

Глава 2.

«Ксюнь, ты сегодня после уроков занята? Можешь мне помочь с реквизитом?», – пишу ей в мессенджере. Марина Антоновна сказала подготовить к Хэллоуинскому спектаклю кучу черепов и много чего еще. Я вижу в этом отличный повод.

Ксюне тоже не повезло с природными данными и приходится лишь обслуживать весь наш кружок, как и мне. Розовощекая и круглолицая, с толстой синей косой до лопаток, она всегда носит широкие джинсы и безразмерные толстовки, чтобы скрывать полноту, над которой другие, особенно Коростылева, посмеиваются. Из-за лишнего веса Ксюне приходится брать на себя неприятных персонажей, будь то Водяной, Бабариха или Мойдодыр, а остальное время помогать мне с реквизитом. Но ей нравится играть на сцене в отличие от меня, даже в эти роли она вкладывается.

Иногда я ее жалею. Мне все-таки больше повезло, меня тупо не замечают, а ее замечают только для того, чтобы поиздеваться. Но она гордая, держится сильно. Не лебезит перед этими звездами, как я. Все их шуточки пропускает мимо ушей и на сцене, даже в дурацком костюме умывальника, показывает класс. Марина Антоновна хвалит ее за талант.

А я так не умею. Не умею быть гордой и сильной, и талантов никаких не имею. Поэтому мило улыбаюсь Анжелике каждый раз и выполняю ее мелкие просьбы, лишь бы она меня не гнобила и держала подле себя. Ведь и Валентин с ней тусуется. Так у меня есть шанс с ним общаться.

Сестра Бархатова равнодушно соглашается. И, когда школа пустеет, мы идем в мастерскую драмкружка – кладовую на минус первом этаже, выбитую Мариной Антоновной у директора. Здесь раньше находился склад мусора. Мы его целым кружком вытаскивали не один день. Потом все осенние каникулы приводили помещение в более-менее обитаемый вид. Расчищали и красили. Постепенно заполняли мебелью, костюмами, реквизитом и оборудованием. Теперь оно снова походит на склад, но уже не мусорный.

Черепа мы делали не раз. Поэтому для них в мастерской всегда есть необходимые материалы: газеты, фольга, вата, клей, краски и кисточки.

У нас с Ксюней уже отработанная схема. Она мнет формы из газет, обклеивает их фольгой и передает мне. А я послойно наклеиваю вату и придаю проточерепам анатомическую форму.

Когда все комки наделаны, я предлагаю Ксюне тоже клеить поверх вату.

– Блин, как у тебя так получается, – удивляется она. – У меня все почему-то размазывается, как сопли.

Я смеюсь и пожимаю плечами, а сама постоянно зыркаю на ее телефон. Ищу возможность как-нибудь туда заглянуть. Разумеется, там пароль.

Ей прилетает сообщение от Бро¹:

«Я сегодня с Дегтем и Люсей зависаю. Давай завтра? Или фотки кидай».

Ага, я сразу беру на заметку. Восьмым вопросом в списке идут «Друзья». Достав телефон, быстро печатаю имена: Люся Белкина и Деготь, Дегтярев Ваня. С ними он и сидел в столовой. Они вроде тоже музыкой увлекаются. Люся, по крайней мере, отлично поет, на всех школьных конкурсах побеждает. А Дегтярев вообще оркестр: и гитарист, и барабанщик, и даже на баяне когда-то играл.

Ксюня разблокирует экран отпечатком и отвечает: «Ладно. Не особо и рассчитывала». Она даже смайликом сообщение не сопровождает. Явно обиделась. Мне хочется узнать, куда ей так нужно и почему с братом. Или просто одной не хочется?