Анжелика явно недовольна, но нас настигают Валентин и остальные. Мы уже подходим к классу, поэтому я слышу в ответ только: «Ну ок».

Шпионаж – дело непростое. Трясучка не отпускает меня до следующей перемены. А мне еще размер обуви и одежды предстоит узнать.

Ладно, надеюсь, это я хотя бы незаметно проверну.

Чтобы не потерять, я записываю Бархатова в контакты. Мне сразу высвечивается его телеграм. Захожу в профиль. Там много фоток. Листаю от безделья, потому что и так все прослушала, а пять минут до звонка надо отсидеть.

Бархатов позиционирует себя диджеем. На большинстве аватаров он за пультом или на сцене в неоновых лучах светомузыки. Но есть и другие фотки, где он с друзьями, псом или сестрой.

Отлично, значит, французский бульдог – его любимый питомец.

Моя анкета пополняется. Каждый найденный ответ доставляет мне радости.

На всех кадрах Слава счастливо смеется, не улыбается, а прямо ржет с разинутым ртом. В друзьях опять мелькают Белкина и Дегтярев. Ксюня на фото, наоборот, грузная и недовольная. Ее как будто застали врасплох спросонок.

В профиле я нахожу ссылку на публичный канал. Там всего триста подписчиков, но комментируют его активно. Закрепленным висит сообщение со ссылкой на последний сет – подборка ремиксов на классику альтернативы. Мне даже любопытно послушать. Я под электронную музыку только танцую на школьных дискотеках, а для души предпочитаю МакSим, но на перемене включаю Славин сет.

Одноклассники со звонком мгновенно вскакивают и несутся по своим делам, а я остаюсь на месте и вставляю наушники.

Ритмично, динамично.

В музыке я совсем не разбираюсь, но мне нравится компоновка. То, как бесшовно одна песня перетекает в другую, не мешая наслаждаться сплошным потоком звучания.

Глава 6.

На вылазку за кроссовками я решаюсь лишь на последнем уроке. Тяну руку, отпрашиваюсь в туалет, а сама хватаю телефон и несусь на первый этаж, к спортзалу. Из приоткрытых дверей слышны крики парней и свисток. Мяч гулко стучит о пол. Девчонки визжат, как болельщицы.

Осмотревшись, я понимаю, что угрозы разоблачения в сию минуту нет. В коридоре пусто, а весь одиннадцатый «В» занят игрой в баскетбол. На цыпочках я захожу в мальчиковую раздевалку напротив спортзала. Маленькая коморка заставлена железными шкафчиками. Вся обувь валяется под скамейками. Я быстро нахожу горчично-фиолетовые кроссовки – они стоят у стены, рядом с окном.

Но сперва решаю записать размер одежды и раскрываю шкаф. В нем все в кучу. Рюкзак завален футболкой, свитшотом и джинсами. Поднимаю футболку, зачем-то нюхаю.

Что я творю?

Дергаюсь от собственной глупости и отшвыриваю футболку обратно в шкафчик. Хотя пахнет она приятно, чем-то похожим на жвачку, типа «Love is…».

«М» – вношу в Анжеликин файл самодовольно.

Любопытство, точнее, желание сорвать джекпот и найти ответы сразу на несколько вопросов, заставляет меня заглянуть в рюкзак. В дневнике ничего полезного. В тетрадке по алгебре дурацкие рисунки: фантастические монстры дерутся друг с другом, геометрические узоры переплетаются, улыбается солнышко. Под учебниками нахожу много мусора: стертые чеки, обертки шоколадок, уже высохшие салфетки, в общем, тоже ничего интересного. Вдруг натыкаюсь на что-то рукописное. Среди прочего валяется записка, измятая, рваная, явно давнишняя.

Сердце предвкушает нечто важное, ускоряет темп. Я разворачиваю записку и долго вчитываюсь в кривой почерк.

«Слава, пишу тебе так, потому что боюсь сказать в лицо. Ты мне очень нравишься, но, кажется, совсем этого не понимаешь. И я не могу определить, взаимно это или нет…».

Хе, как будто Анжелика писала.

«Но держать все в себе больше нет сил, поэтому признаюсь тебе вот так, по-дурацки, в любви. Жду твой ответ. Люся».

Ого! Надо сфоткать для Коростылевой. Хотя… что это доказывает?

Любовная записка валяется в его рюкзаке вместе с остальным мусором, как будто сама таким же мусором и является. Непонятно ведь, ответил он на ее чувства или нет. Блин. Вот интрига. И как же мне это узнать?

Я сокрушительно плюхаюсь на скамейку, провожу ладонью по лицу, выдыхаю.

Можно мне квест попроще?

Сижу так в размышлениях о несправедливости своего положения, забыв, зачем пришла. Потом замечаю время на экране блокировки и вскакиваю.

До конца урока осталась пара минут, а я до сих пор ничего не раздобыла. В спешке запихиваю весь мусор, тетрадки и учебники обратно в рюкзак, закидываю его сверху одеждой и наклоняюсь за кроссовками. На внешней подошве ничего нет. Заглядываю внутрь. Обычно размеры указываются где-нибудь поближе к пятке, но тут пусто, только бренд. Я раздвигаю язычок шире и заглядываю дальше, приходится почти нос туда запихивать, ибо ничего не видно.

Ага, вот оно – сорок три.

Китайское барахло. Додумались же разместить размер так глубоко.

– Что за… кринж⁴? – слышу от двери.

Блииин!

Оборачиваюсь и подпрыгиваю на месте. Бархатов передо мной во плоти. Морщит лицо в отвращении и протягивает долгое «эээ». А я немею. Буквально голос пропадает, и все тело цепенеет.

Капец я везучая!

Так и хочется взорваться, но у меня только пульс подскакивает. Сердце бешено бьется о ребра, аж грудная клетка трещит.

Какой стыыыыд…

– Зачем ты нюхаешь мои кроссовки? – выдает Бархатов, отойдя от шока. Лицо становится ровным, но морщинка на переносице не разглаживается до конца.

– Я их не нюхала! – отскакиваю к окну. – Я все сейчас объясню…

А у самой в голове перекати-поле. Причем такое безмятежное, будто ситуация вовсе не аховая. Мозг в самый нужный момент отключился. Только сердце работает, как заведенное, почти жужжит от невыносимого ритма. Ладони уже мокрые. И по позвоночнику стекает неприятный холодок. Кажется, я такой стыд не испытывала, даже когда Анжелика застукала меня с силиконом.

Бархатов склоняет голову набок. На его висках и шее блестит пот. Белая майка оголяет упругие плечи и мускулистые руки полностью. Они жилистые, схватят – не отпустят явно.

– Что ты вообще делаешь в мужской раздевалке? И ты не из нашего класса.

Он движется на меня, а я упираюсь в подоконник и дрожу, прижимая кроссовок к груди. Ожидаю его приближения, как неизбежной кары. Но глаза закрыть не могу, даже не моргаю, таращусь на него всем своим страхом.

– Ты вроде с моей сестрой в драмкружок ходишь, не? – Бархатов сужает взгляд и останавливается в целом шаге от меня. Руки к моей шее вроде не тянет.

Я медленно киваю и сухо сглатываю. Он меня знает?

В эту секунду в раздевалку заваливается целая толпа парней. Мокрые от пота, разгоряченные, они обсуждают прошедшую игру, но видят мое испуганное лицо и застывают. Все как один замолкают и застревают в проеме.

Бархатов оборачивается. Я хлопаю ресницами.

– Па-а-ардон, – первым не выдерживает Дегтярев и плохо скрывает смех, впечатывая подбородок в шею.

– Вот куда ты убежал, окаца, – вскрикивает кто-то из толпы. – С девушкой уединиться.

Уши у меня еще минуту назад сгорели, поэтому сейчас я просто остываю. А у Бархатова они краснеют, как и щеки.

Он не отвечает на смешки, переводит суровый взгляд на меня и, схватив за локоть, выводит из раздевалки. Парни перед нами расступаются, как воды Красного моря перед Моисеем. Сразу несколько одобрительно свистят вслед, а потом разражаются гоготом, когда мы заворачиваем на пожарную лестницу.

Здесь никого нет, зато холодно. Свежий ветер – самое то сейчас. Я чуть не задохнулась. От стыда, от смущения, от страха и от духоты. На Бархатова боюсь поднимать взгляд, потому что до сих пор не придумала разумного объяснения своему поступку.

Господи, нюхать чужие кроссовки – как это вообще объяснить? Реально, кринж.

Он скрещивает руки на груди. Так выглядит мощнее, как будто специально хочет продемонстрировать свою потенциальную опасность. Я совсем маленькая рядом с ним, даже на танкетке. Чтобы посмотреть в его глаза, задираю голову.

– Ты их украсть хотела? – Бархатов кивает на кроссовок, в который я вцепилась мертвой хваткой. – А нюхала зачем? БУ-шность проверяла, насколько свежие?

– Что?! – это меня уже возмущает. Голоса минуту назад еще не было, а теперь он вырос до сопрано. – Да за кого ты меня принимаешь?

– А за кого тебя принимать?

Я теряюсь, моргаю и опускаю взгляд.

– Ну, точно не за воровку, – бормочу уже спокойно и тихо.

Меня сильно оскорбляет такое предположение. Да, я бедная, но не настолько, чтобы обкрадывать других.

Хотя, пожалуй, ему пришло на ум самое правдоподобное объяснение ситуации. Действительно, что тут еще подумать?

Я ежусь от холода. Ветер пробивается порывами под юбку и за шею. В капронках уже прохладно. А Бархатову после физкультуры, кажется, жарко. Лицо еще красное. Я впервые вижу его без бейсболки. Под ней волнистые волосы темно-русого цвета. Спереди они длиннее, а сзади и по бокам – короткий ежик. Справа выбрита нота. Однако, модник.

– Тогда что это было? – внимательный взгляд не отпускает.

Щупальца стыда сжимают мне шею и грудь. Голос опять ломается. Я пытаюсь вздохнуть глубоко, чтобы выиграть время, и то не получается.

– Просто… я…

Ну же, соображай. Креативь. Напрягись. Спасайся.

– Просто… мне… понравились твои кроссовки, и я захотела подарить такие же своему парню. Хотела узнать бренд. Вот и все.

Бархатов успевает трижды моргнуть, прежде чем усмехнуться. Он выдергивает из моих рук кроссовок и показывает вид спереди. На язычке четко нарисована пантера в прыжке – логотип «Пумы».

– По-моему, для этого не обязательно их нюхать.

– Да не нюхала я их! – не выдерживаю и вскрикиваю.

Лицо опять заливается жаром. Уши сейчас отвалятся. Я их прижимаю к голове, будто это поможет. Они только горячее становятся. Благо ветер их тут же остужает.

Бархатов всматривается в меня несколько секунд. Сердитость постепенно сменяется улыбчивостью.

– Или ты фанатка моя? В ТикТоке на меня подписана? – ухмылка растекается по квадратному подбородку.

– Что?!

– Да ладно, не стесняйся. Я довольно известный диджей в узких кругах, – он рисуется, закидывая волосы набок свободной рукой.

Даже сквозь смущение мне смешно. Едва сдерживаю порыв расхохотаться. Бархатов, кажется, этого не замечает.

– Если ты хотела украсть кроссовок, чтобы поставить на фанатский алтарь в своей комнате, то простительно. Это все объясняет. Так и быть. Держи.

Он сует мне кроссовок обратно в руки. А я уже не беру. Просто столбенею от такой наглости. И тщеславия. И даже не знаю, что делать. Как-то очень не хочется записываться в его фанатки, но и правду раскрыть не могу. Анжелика меня убьет, если выдам ее. Все же эта версия лучше, чем быть воровкой.

В итоге сдаюсь.

– Ладно, думай что хочешь, – и принимаю кроссовок.

Бархатов усмехается и обнимает меня за плечи по-товарищески.

– Малышка, я все понимаю, я твой кумир, мечта твоих мечт, но не надо до такого безумия опускаться. Повзрослеешь, поймешь, что фанатская любовь – это глупость. Ты симпатичная, встретишь нормального парня, будешь счастлива. Сильно не страдай.

Он трет мне плечо утешающе, и мы входим обратно в школу. Шум коридора накрывает меня волной. Я как будто ото сна пробуждаюсь. От кошмара. Отпрыгиваю от Бархатова и убегаю прочь. Только прибегая в класс, понимаю, что до сих пор держу его кроссовок. Слава богу, в классе никого уже нет.

Какой кринж!

Глава 7.

Успокоение ко мне приходит спустя полчаса возни с платьем. То есть будущим платьем. В мастерской драмкружка есть удобное зеркало. Я верчусь перед ним, пытаясь придумать интересный и простой фасон. Но мне все не нравится, потому что мысли постоянно возвращаются к сегодняшнему позору.

Господи, кажется, это мой удел – вечно плошать и выставлять себя идиоткой.