Спустя пять лет (страница 4)
Впрочем, провал парня так или иначе решал проблему, и король только постановил помочь ему пристроиться где-то в Анджелии после того, как его выгонят из университета.
Естественно, анжельским за два месяца Ней овладеть не смог, но упрямство не позволило ему сдаться. Он исправно посещал все лекции, на слух записывал совершенно непонятную ему тарабарщину и потом так же её и заучивал, по мере сил пытаясь разобрать хоть что-то. Первую сессию он так и сдал – на чистом зазубривании. Пару раз даже сам не понял, о чём именно его спрашивали преподаватели и что именно он им отвечал – просто выдавал заученные наборы незнакомых слов.
Как ни странно, это шарлатанство никто так и не разоблачил.
Возможно, потому что преподаватели делали некоторую скидку старательному иностранцу, который проявлял такое рвение.
Так что весь первый год обучения прошёл для Нея как в чаду – в попытках овладеть одновременно и самим языком, и тем материалом, который на нём излагали.
Несколько раз Ней писал Лее письма. Поскольку возможности писать прямо во дворец у него не было, он адресовал их в канцелярию Его Величества. Письма эти благополучно оседали в ящике стола короля-консорта и до Леи не доходили.
На втором году обучения, осознав, что письма его не доходят – поскольку от Леи он так и не получил ни ответа, ни весточки, – Ней стал изобретать иные способы с ней связаться. Он узнал, кто из его преподавателей собирается читать лекции в университете Райанци, и постарался произвести на него хорошее впечатление.
Как оказалось, преподаватель как раз и занимался изучением электричества, так что два фанатика нашли друг друга. Весь второй год Ней занимался опытами – энергия из воды у него, определённо, не получалась, но получалось много чего другого, не менее интересного. Преподаватель был в восторге от его пытливого ума и азарта, так что письмо передать согласился.
Конечно, у него тоже не было выхода на дворец, поэтому в Райанци он передал его ректору местного университета – самому высокому должностному лицу из тех, кого знал. Ректор охотно согласился поспособствовать, и позже передал письмо министру науки, вхожему во дворец. Министр науки посчитал, что самый короткий путь передачи письма принцессе, с которой он так-то пересекался разве что на балах и приёмах, – это передать его на совете через её родителей. Так что с таким трудом доставленное письмо не дошло до Леи лишь чуть-чуть, и осело в том же ящике стола, что и предыдущие.
Третий год прошёл для Нея в угаре опытов с электричеством. Он не ел, не спал и не вылезал из лаборатории. Письма он уже отправлять и не пытался, сообразив, что всё равно – не дойдут. Однако время от времени он их всё-таки писал, оставляя у себя. Образ Леи отнюдь не померк в его сердце за все эти годы.
Свидетельством тому был тяжёлый выбор, который Нею пришлось совершить к середине третьего курса.
И Ней, и его преподаватель были абсолютно уверены, что из энергии, создаваемой электричеством, можно получить устойчивый световой источник. Их коллеги отнюдь не разделяли их энтузиазма, поскольку все опыты их в этом направлении упрямо проваливались. Однако смелые экспериментаторы не желали опускать рук, и придумывали всё новые и новые способы получения света из электричества.
Опыты их, конечно, финансировал университет; но идей у них было гораздо больше, чем выделялось финансов, а где взять денег – было решительно неясно. Не раз и не два Ней думал продать если не крестик принцессы, то хотя бы цепочку к нему – в конце концов, что толку в той цепочке? Лея наверняка одобрила бы его решение, потому что она знала, как важна ему наука!
Однако ж, каждый раз, когда он уже было решался, и даже направлялся в город для совершения сделки – его что-то останавливало.
Крестик и цепочка были единственным, что у него осталось от Леи; и потому он наделял их ценностью куда большей, чем те деньги, которые он мог бы за них получить.
Скрепя сердце, он снова и снова отказывался от этой идеи, и, в конце концов, решил, что нипочём не расстанется ни с крестом, ни с цепочкой – до самой своей смерти.
Так закончился уже и третий курс, и Ней показывал себя талантливым и перспективным студентом.
К тому времени король-консорт начал испытывать некоторое беспокойство по поводу упрямства и настойчивости проблемного кавалера – с такого станется и впрямь явиться после выпуска со сватовством! И как он это явление королеве объяснять будет?
В очередной раз листая папки с донесениями, он бурчал и возмущался: подумать только, парень не был замечен ни в чём предосудительном! Студенческие гулянки и попойки стабильно проходили без его участия; его вообще никто ни разу не видел пьяным, да и горячо любимые остальными студентами леди известной профессии его тоже совершенно не привлекали. Ничего компрометирующего! Сплошная учёба да научные опыты!
– Да что ж такое! – раздражался король-консорт, не зная, за что бы зацепиться.
Однако мозги его прочно были настроены на многоуровневые интриги, поэтому, в конце концов, он решил, что возвращение парня им не грозит, если он обретёт в Анджелии свою настоящую любовь.
Кандидатка в настоящие любови были подобрана его агентами весьма скоро, и не составило труда через подставных лиц устроить дело так, чтобы она получила возможность поступить в университет, а там – подтолкнуть молодых людей к знакомству и сближению.
Судя по отчётам агентов, дело пошло на лад: девушка и Ней и впрямь сошлись на почве бешеной любви к электричеству, и всё свободное время проводили вместе за опытами.
Король довольно потирал руки, считая, что эта интрига ему удалась как по нотам. Два хороших дела разом! Помог парню и хорошее образование получить, и любимой женой обзавестись!
…на пятом курсе Нея выяснилось, что радовался король преждевременно.
Девушка замуж вышла – но не за Нея, а за своего однокурсника.
– Да как же так! – раздражённо воскликнул король, когда ему доложили об этом тревожном обстоятельстве.
Руководитель анжельского направления внешней разведки лишь растеряно разводил рукам: сами не знаем, ведь и впрямь всё время вместе были, кто ж знал!..
– Прошляпили! – резюмировал король-консорт с глубоким недовольством.
Интрига не выгорела, пять лет подходили к концу, и оставалось лишь уповать на то, что за это время новоявленное светило науки и думать забыло о какой-то скучной райанский принцессе.
Король вполне справедливо полагал, что за пять лет, наполненных новыми знакомствами, яркими событиями, учёбой и опытами, первая юношеская любовь просто обязана была поблекнуть и забыться.
А даже если и нет – она наверняка поблекла и забылась в сердце самой Леи, так что проблема, так или иначе, всё-таки была решена.
Глава пятая
Для Леи эти пять лет тянулись чрезвычайно медленно.
Сперва она писала Нею письма два, три раза в неделю, передавая их через министерство внешней разведки.
Письма эти тоже оседали у короля-консорта; сперва в ящике, позже он выделил отдельный шкаф под них – их оказалось слишком уж много.
Первые полгода разлуки ознаменовались для Леи изменениями в отношениях с семьёй.
Во-первых, она помирилась с матерью. Та столь явно пыталась наладить контакт с дочерью и столь открыто демонстрировала свои переживания по поводу ссоры, что сердечко Леи не выдержало и оттаяло. В конце концов, она понимала мать: та была правящей королевой, и это накладывало свой отпечаток на её характер. Глупо было требовать от мамы особого понимания к чувствам; она была строга в первую очередь к самой себе, и строгость эта невольно распространялась и на близких. Лея знала эту черту мамы, знала и то, что та и сама переживает из-за таких вот конфликтов, поэтому ей приятно было проявить великодушие и совсем по-взрослому показать, что она не держит обид.
Во-вторых, она несколько раз ссорилась со старшей сестрой: ту раздражала верёвочка, на которой Лея носила крестик. Верёвочка эта, и впрямь, совершенно не шла к её нарядам, но отец и мать только переглядывались и ничего не говорили, а братьям было, решительно, безразлично. А вот сестра – которая, видите ли, считала, что, раз она старшая, то её обязанность – наставлять Лею, – вечно лезла не в своё дело и читала нотации!
В конце концов, отстала сестра только тогда, когда в дело вмешалась мама и велела её оставить Лею в покое. Это добавило маме ещё очков симпатии в глазах Леи: ей подумалось, что они наконец обрели понимание.
А вот третий пункт вышел очень грустным.
Спустя несколько месяцев Лея поняла, что Ней не отвечает ей не потому, что очень занят в дороге, и не потому, что первые месяцы учёбы оказались слишком сложными – уж на короткое письмо он нашёл бы время! Очевидно стало, что её письма не доходят до него, а его – они ведь наверняка, наверняка обязаны были быть! – не доходят до неё.
Кого винить в этом, было очевидно: конечно, в деле был замешан отец.
Лее долго не хотелось в это верить. Пару месяцев она тешила себя объяснениями о фантастических штормах, в которых разбивались корабли, везущие их письма, или о жестоких разбойниках, которые грабили гонцов. Но, в конце концов, самообман такого рода не мог длиться вечно, и ей пришлось признать: письма перехватывает отец.
Первым побуждением Леи было устроить скандал; но что этот скандал бы изменил? Папа явно был настроен решительно, а у неё не было ни единого козыря в рукаве.
Однажды Лея просто перестала относить свои письма в министерство; отец ничего по этому поводу не сказал, и это убедило её в его виновности. Всегда наблюдательный и чуткий к деталям папа никогда не оставил бы без внимания такую смену поведения; всю душу вытряс бы расспросами! А тут – ни словечка!
Лея затаила обиду глубокую и сильную. Поведение отца она расценила как предательство; и это предательство в её глазах делало его человеком недостойным объяснений, скандалов и выяснений отношений.
Она дистанцировалась от него; обеспокоенный этим, он пытался пару раз вызвать её на разговор, но она отвергала любые попытки, а он, очевидно, понимая причину её холодности, настаивать не стал. Это было, пожалуй, ещё больнее: получалось, что, дабы отвадить её от неподходящего, по его мнению, жениха, он был готов пожертвовать добрыми отношениями с нею.
Папа был политик и дипломат; было логично, что он расставлял приоритеты рационально и жертвовал и собственными чувствами там, где полагал нужным; но Лее почему-то было обиднее и больнее, чем от нотаций мамы.
Из этой обиды и боли родилось чувство глубокого протеста: раньше Лее хотелось радовать родителей и быть достойной представительницей их семьи, а теперь, напротив, ей хотелось перестать быть частью этой этикетной холодности, пекущейся лишь о чувстве собственного достоинства.
Лея стала манкировать своими обязанностями и отказываться участвовать в официальных мероприятиях; к её большому удивлению, мама пошла ей в этом навстречу и позволила отойти от активной светской жизни.
Уединившись в своих покоях, Лея совсем ушла в себя, и только писала Нею бесконечные письма – которые хранила в своём столе за неимением идей, как их отправить так, чтобы внутренняя разведка не перехватила.
На второй год разлуки такой образ жизни стал ей совсем невыносим и ненавистен, и она стала потихоньку возвращаться к делам семьи.
Первое время балы, приёмы, благотворительные мероприятия весьма её развлекали – и она даже перенадела крестик Нея на нормальную цепочку, чтобы выглядеть на них сообразно своему статусу. Верёвочку, впрочем, она трепетно спрятала в свою шкатулку с заветными памятными вещицами.
Третий год ознаменовался празднованием её совершеннолетия. Лея чрезвычайно боялась, что после этой даты родители перейдут в активное наступление и станут искать ей «подходящего» жениха – но ни через месяц, ни через два, ни через полгода ничего подобного не случилось.