С октября 1924 по сентябрь 1935 г. советское «офицерство» именовалось «начальствующим составом», а с 26 сентября 1935 г. по июль 1943-го – «командным и начальствующим» (во многих документах и устных выступлениях конца 30-х гг. продолжали употреблять старый термин «начсостав»). К командному составу при этом отнесли командиров подразделений, частей, соединений, а также лиц, занимавших должности, для исполнения обязанностей которых требовались командный стаж и соответствующая военная подготовка7. К начальствующему составу с 26 сентября 1935 г. стали относить военно-политический, военно-технический, военно-хозяйственный и административный, военно-медицинский, военно-ветеринарный и военно-юридический состав.

Мы будем именовать советское «офицерство» 20-х – 30-х гг. – применительно к периодам и до, и после 26 сентября 1935 г. – комначсоставом (командным и начальствующим составом, «командирами и начальниками»). А если речь будет идти только о командном или только о начальствующем (в значении, существовавшем после 26 сентября 1935 г.) составе, то мы будем использовать термины «комсостав» («командный состав», «командиры») и «начсостав» («начальствующий состав») соответственно.

Напомним, что командиры взводов, рот, эскадронов и батарей (а после введения 22 сентября 1935 г. персональных воинских званий – лейтенанты и старшие лейтенанты) относились к среднему комсоставу, командиры батальонов, дивизионов и полков (а затем капитаны, майоры и полковники) – к старшему, а командиры соединений (а затем те, кто имел персональное звание комбрига, комдива, комкора, командарма 2-го или 1-го ранга и Маршала Советского Союза или, с мая 1940 г., генеральское) – к высшему.

Та категория военнослужащих, которая в дореволюционной России именовалась унтер-офицерами, а с июля 1943 г. именуется в нашей стране сержантами (сержантским составом), в 1924-м – сентябре 1935 г. называлась «младшим начальствующим составом», а с 26 сентября 1935 г. по июль 1943 г. – «младшим командным и начальствующим составом».

Мы будем именовать ее младшим комсоставом (младшим командным составом, младшими командирами) и лишь в отдельных случаях – младшим комначсоставом. Ведь подавляющее большинство военнослужащих этой категории, оказывающихся в поле нашего зрения, занимало именно командные должности (командира отделения и помощника командира взвода).

И, наконец, напомним конкретные выводы, сделанные нами в результате анализа состояния боевой выучки РККА в 1935 – первой половине 1937 г. Ведь именно ситуацию, охарактеризованную этими выводами, нам предстоит объяснить в этой книге.

Выводы эти таковы8.

О «предрепрессионной» Красной Армии нельзя судить по достижениям советских военных теоретиков начала 30-х гг. Знаменитая теория глубокой операции и концепция «глубокого боя» действительно отражали природу и требования современной войны – но реализовать эту теорию и эту концепцию на практике, воплотить их в жизнь РККА даже к концу эпохи М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира и И.П. Уборевича (то есть к середине 1937 г.) была не в состоянии. Причиной тому была слабая выучка тех, кто воплощает военные теории в жизнь — командиров, штабов и войск.

Начать с того, что у основной массы комсостава «предрепрессионной» РККА отсутствовало современное, соответствующее высокодинамичному характеру боевых действий 30-х гг., этой «войны моторов», оперативно-тактическое мышление – тяготеющее к решительному маневру, к действиям во фланг и тыл противника и неразрывно связанное с проявлением разумной инициативы, с использованием малейшей возможности для того, чтобы навязать противнику свою волю. Необходимость выработки такого мышления подчеркивалась на каждом шагу – но на практике командиры, по меньшей мере тактического звена, и в 35-м, и в 36-м, и в первой половине 37-го, как правило, действовали в бою, не прибегая к смелому маневру, к охватам и обходам, не проявляли инициативы.

В итоге наступательный бой, как правило, выливался у них во фронтальное столкновение – не только излишне кровопролитное по сравнению с действиями во фланг и тыл, но и не приводившее к уничтожению противника (а лишь к его оттеснению – провоцировавшему, в свою очередь, все новые и новые фронтальные столкновения…). При подобном ведении боя должна была забуксовать и состоявшая из боев операция – в том числе и глубокая.

Отсутствие современного оперативно-тактического мышления проявлялось и в фактическом игнорировании основной массой комсостава «дорепрессионной» РККА еще одного требования «войны моторов» – достижения успеха на основе взаимодействия различных родов войск. О важности такого взаимодействия (как и решительности, дерзости и инициативы) в Красной Армии тогда говорили чуть ли не 24 часа в сутки – но на практике командиры, по меньшей мере тактического звена, сплошь и рядом не придавали достижению взаимодействия родов войск особого значения. Главные практические организаторы такого взаимодействия – командиры стрелковых батальонов – в массе своей не слишком заботились о нем еще и в 1936 г.

Еще в первой половине 1935 г. дефицит современного оперативно-тактического мышления был заметен и у командиров оперативно-тактического звена (уровня «дивизия/механизированная бригада – корпус»). Командиры танковых соединений (мехбригад и мехкорпусов) проявляли его еще и в 1936-м – когда ничтоже сумняшеся бросали свои танки в бой без поддержки пехоты и артиллерии. Уровень, на котором находились здесь в 1936-м (и в первой половине 1937-го) командиры оперативно-тактического звена в целом, достоверными источниками не освещен – но и в 35-м, и в 36-м, и в самый канун репрессий 37-го основная масса комсостава РККА всех звеньев страдала и куда более серьезным, чем непонимание требований современной войны, пороком – общей слабостью оперативно-тактического мышления.

Только такой диагноз можно поставить командирам оперативного (!) звена, которые в массе своей даже и в 1936 г. не понимали истины, открытой еще в IV в. до н. э., и вместо концентрации сил на направлении главного удара равномерно распределяли их по всему фронту. «Тот, кто желает быть сильным везде, не окажется сильным нигде»…

Только слабым можно назвать профессиональное мышление командиров оперативного и оперативно-тактического звена, которые еще и в 1935–1936 гг. (по началу 37-го данных нет) сплошь и рядом планировали операции и ставили задачи подчиненным, не учитывая ни особенностей местности, ни наличия сил и средств, ни времени, необходимого на подготовку боевых действий, – и не заботились об организации связи.

Только слабым можно назвать профессиональное мышление командиров тактического звена, которые и в 35-м, и в 36-м, и в первой половине 37-го сплошь и рядом не заботились о том, чтобы подготовить и поддержать движение своей пехоты в атаку огнем хотя бы пехотного оружия. В условиях насыщения обороны автоматическим оружием это было равносильно отправлению войск не в бой, а на убой…

Только слабым можно назвать профессиональное мышление командиров всех звеньев, которые и в 35-м, и в 36-м, и в первой половине 37-го поголовно и патологически не желали учитывать в своих решениях данные о противнике – словно принципиально не желая организовывать разведку! – и вопросы тылового обеспечения.

А значительное число командиров тактического звена «предрепрессионной» РККА вообще не умели тактически мыслить. Они не только не проявляли инициативы, не стремились навязать противнику свою волю, но и не могли найти новое решение даже тогда, когда к этому вынуждали действия противника. Не умея действовать в бою иначе как по шаблону, по раз зазубренной схеме, они зачастую доходили с этим своим неумением думать до полного абсурда – продолжая, например, вести свои подразделения в прежнем направлении даже после того, как те натыкались на изрыгающую ливень свинца огневую точку или попадали под кинжальный пулеметный огонь с фланга…

И это, заметим, при том, что главным вероятным противником «предрепрессионной» РККА была германская армия – вся тактика которой основывалась на активности, дерзости и инициативе и внезапности. Частых и быстрых изменений обстановки в борьбе с этой армией следовало ожидать буквально на каждом шагу!

Помимо отсталого или вообще дефективного оперативно-тактического мышления, воплотить в жизнь теорию глубокой операции и концепцию «глубокого боя» – да и просто успешно воевать – комсоставу «предрепрессионной» РККА мешало еще и слабое владение необходимыми командиру умениями и навыками — и обусловленное этим слабое умение управлять войсками.

«Мы много раз говорили о том, что нужно превратиться в хороших ремесленников, – напоминал 27 ноября 1937 г. на заседании Военного совета при наркоме обороны К.Е. Ворошилов. – Хороший ремесленник не может сделать, скажем, вот такую трибунку сегодня – так, а завтра – ножками вверх. Он делает уже всегда так, как она должна быть сделана. Надо быть хорошими военными ремесленниками»9. Вот этими «хорошими военными ремесленниками» командиры РККА времен Тухачевского, Якира и Уборевича в массе своей и не были. Командиры пехотных подразделений сплошь и рядом не знали команд, необходимых для управления огнем, способов подведения своих отделений, взводов, рот и батальонов к рубежу атаки, порядка движения подразделений в атаку; их коллеги-танкисты, как правило, не имели необходимых им для управления подразделениями навыков наблюдения из танка и работы на радиостанции; штабисты всех (!) уровней плохо представляли себе, как осуществлять те или иные свои конкретные функции на практике, сплошь и рядом не умели организовать работу на КП и перемещение его без потери связи с войсками, отработать как следует боевую документацию, довести ее до исполнителей, проконтролировать исполнение – и т. д.

Больше того, основная масса комсостава «предрепрессионной» Красной Армии слабо ориентировалась на местности, плохо умела работать с картой, слабо владела штабной графикой, а зачастую и командным языком…

При подобном качестве исполнения любые оперативные замыслы повиснут в воздухе и любая, даже самая передовая, военная теория не сможет быть воплощена в жизнь, не даст на практике ожидаемого эффекта.

Не случайно то же взаимодействие родов войск в РККА в 1935 – первой половине 1937 года если и достигалось, то только в начальной стадии боя/операции – а затем, когда изменившаяся обстановка требовала организовать взаимодействие заново, оно исчезало. Вновь проделать работу по его организации в ходе боя (то есть в напряженной обстановке и в сжатые сроки) командиры и штабы всех уровней были не в состоянии. (Тем более что из всех штабов и в 1935-м, и в 1936-м, и в первой половине 1937-го в РККА хуже всего были подготовлены как раз те, на чьи плечи ложилась основная практическая работа по организации взаимодействия родов войск – батальонные.)

Все сказанное выше относится к общевойсковым, пехотным и танковым командирам – главным организаторам современного боя/операции. Однако реализации теории глубокой операции и концепции «глубокого боя» в 1935 – первой половине 1937 года мешала еще и слабая подготовленность комсостава тех родов войск, которые обеспечивали действия пехоты и танков – артиллерии и войск связи.

Командиры-артиллеристы тогдашней РККА не умели обеспечить надежное поражение целей в часто встречающихся на войне условиях недостаточной видимости (ночью, в тумане, в лесистой местности и т. п.) и вообще были в состоянии решать только типовые, шаблонные огневые задачи – явно не соответствуя, таким образом, требованиям современной войны с ее разнообразием средств борьбы (а значит, и многообразием возникающих боевых ситуаций) … Комсостав батальонной и полковой артиллерии не только откровенно плохо знал правила стрельбы, но и не умел самостоятельно действовать на поле боя, где ему надлежало вовремя поддерживать огнем пехотные подразделения. А командиры и штабы артиллерийских дивизионов и групп и в 1935-м, и в 1936-м, и в первой половине 1937-го плохо умели массировать огонь артиллерии – то есть обеспечить одно из важнейших условий успеха глубокой операции. Ведь только мощный артиллерийский кулак мог надежно подавить огонь обороны и проложить путь пехоте и танкам.