Дерзкий, карауливший Оську у съезжего дома, успел озябнуть до костей, пока того наконец выпустили. Но вышел тот не один, а в обнимку с Прокопием. Следом за ними появилась в неизменном аленьком платочке Дашка. Дерзкий тут же отвернулся, чтобы, не дай Бог, Прокопий с кухаркой его не узнали. Но Оська так обрадовался, что кинулся к нему с объятиями.

– Нас выпустили. Давай я тебя с другом познакомлю. – Хвастун рукой подозвал Прокопия. – Вот мой друг Толик. А это Прокопий.

– Очень приятно. – Дерзкий, пряча за воротником лицо, пожал Прокопию руку.

– Ты что, тоже дворник? – спросил тот.

– Ага, в Рождественской части.

Прокопий обнял Хвастуна:

– Ну, брат, не забывай, заходи.

Дворник пошел по Коломенской, мазурики – по Кузнечному к рынку.

– Представляешь, меня-то сразу отпустили, стали мы прощаться, и вдруг пристав Прокопия вызвал. Я решил чуток задержаться, узнать зачем. А через секунду и его отпустили. Оказывается, сыскная ночью убийцу задержала. Меня чуть кондратий не хватил. Думал, тебя. Выхожу, а ты тут. Я так рад, так рад…

– А кого сыскная за убийство задержала, не выяснил?

– Крючочницу одну. Фроськой звать. И все заклады у неё нашли.

Дерзкий достал рубль и протянул Оське:

– На.

– Что? Опять рупь? Нет, мы так не договаривались. Ты ведь несгораемый шкап грабанул, я знаю. Деньжат там, говорят, было немерено.

– Если дам больше, всё за день пропьешь…

– То моё дело…

– А так год будешь пить.

– Что, правда?

– А то! Иди давай, отдыхай. Завтра сам тебя найду.

Глава третья

Погода была солнечной, а настроение хмурым. Ведь все друзья-приятели по-прежнему бултыхаются в Финском заливе, и только Володя Тарусов, словно агнец на заклание, бредёт в ненавистную гимназию.

– Мне всего восемь, – напомнил он матери срывающимся голосом, вытирая платочком пот, струившийся из-под фуражки.

– Умоляю, не начинай. За последний месяц все твои аргументы я выслушала сотню раз, – еле сдерживая гнев, процедила Александра Ильинична.

– Женька пошел в гимназию в десять лет…

– И потерял два года… Был бы сейчас уже кандидатом на судебные должности.

Брат Женька Володю и напугал. Оказывается, гимназисты занимаются не только на уроках, но ещё и дома: зубрят латынь, учат наизусть стихи, решают арифметические задачи и каллиграфическим почерком заполняют тетради по чистописанию. И если вдруг чего не сделать, в гимназии тебя назавтра накажут: оставят после уроков сидеть два-три часа, лишив обеда, а коли проступок сочтут более серьезным, то запрут в карцер на весь день или вызовут к директору родителей…

– Но это пустяки! – «успокоил» младшего брата Евгений, студент третьего курса юридического факультета Петербургского университета. – Когда я пошел в первый класс, нас за провинности розгами били. Но потом государь сие запретил. Теперь разве что линейкой звезданут…

– Линейкой? За что?

– Ну, за подсказку…

Для Володи, самого младшего и потому всеми в семье любимого, телесные наказания были немыслимы. И поэтому последний месяц мальчика мучили ночные кошмары: то он умирал от голода, запертый после занятий в классе, то стая злобных учителей, вооруженных линейками, накидывалась на него в коридоре… Володя тщетно пытался уговорить родителей отложить поступление в гимназию хотя бы на год. Ведь год – это долго, очень долго. А вдруг за это время император запретит сажать детей в карцер и отберёт линейки у учителей?

Но родители остались глухи к мольбам сына. И тогда Володя решил «помочь себе сам», провалив приемные испытания.

– Ты их не бойся, – советовал ему Женька. – Там всякую ерунду спрашивают. Например, что тяжелее, пуд сена или пуд железа?

Конечно, родители сильно расстроятся, если Володя не ответит на столь простой вопрос. И вполне вероятно, даже решат, что он это сделал нарочно. Но Володя, потупив виновато взор, объяснит сей казус охватившим его волнением… И уже завтра вернется в Терийоки, на залив, к друзьям…

* * *

Княгиню Тарусову у входа встретил лично директор гимназии, пожилой невысокий господин с седыми, зачесанными посередине на пробор волосами. Его отутюженный вицмундир источал табачный аромат и щедро был посыпан папиросным пеплом.

– Ваше сиятельство, для нас такая честь, – склонился он к ручке княгини в длинной до локтя замшевой перчатке. – Евгений ваш – сущий был вундеркинд. Уверен, что и младшенький станет первым учеником.

– Лично я в этом не сомневаюсь. Володя читает с пяти лет. И по-русски, и по-французски, – похвасталась Александра Ильинична.

Володя приуныл, поняв, что вопрос с его поступлением давно решен, а предстоящие испытания не более чем формальность.

– Какой же он милый, – фальшиво улыбнулся мальчику директор и потрепал по волосам. – А как на брата похож. Одно лицо.

Они вместе поднялись на второй этаж, где в длинном коридоре ожидали своей очереди на испытание мальчишки. Кого-то из них привела мать, кого-то отец. Дети были чрезвычайно взволнованны. Одни стояли, закрыв глаза, и шептали молитву, другие в который раз проверяли знания:

– Севочка! Повтори-ка «Буря мглою…».

И несчастный ребенок начинал скороговоркой бормотать опостылевшие строки.

Появление в коридоре директора родители почтили льстивыми кивками, а шедших с ним Тарусовых проводили злобным шепотком:

– Дочь миллионщика Стрельцова.

– Жена князя Тарусова.

– Того самого? Адвоката?

– Да-с.

– Таких берут без экзаменов.

– Ишь, уже и форму сыну купила.

– Арнольд Христофорович, а нельзя ли нам пройти испытания без очереди? – попросила княгиня, фраппированная шушуканьями за спиной. – Нам ещё в Пассаж за учебниками. И батюшку надобно навестить, почти месяц не видались.

– Конечно, конечно, – снова расплылся в улыбке директор и открыл дверь класса.

– Ну-с, прошу, – пригласил он Володю.

– Сейчас моя очередь, – тихо, но с достоинством произнес худенький мальчик в круглых очках, стоявший у двери.

– Неужели? – с ехидством спросил директор и выхватил экзаменационный листок, который сжимал в руке очкарик. – Федор сын Игнатьев Липов, из духовенства, кандидат на казеннокоштное место.

За обучение большинства гимназистов платили их родители. Однако были и те, кто учился за государственный счет. Называли таких казеннокоштными.

– Ну раз твоя очередь, проходи и ты, – совсем не по-доброму, вовсе не так, как Тарусовым улыбнулся очкастому директор.

Мальчишки вошли в класс, где за кафедрой восседал рыжий господин в пенсне и, самодовольно ухмыляясь, оглашал вердикт очередному претенденту, лопоухому парнишке в заношенной куртке и в стоптанных башмаках:

– Гимназия принять вас не может. Ваших знаний для обучения недостаточно.

– Но… – У ребенка навернулись слёзы.

– Приходите в следующем году. – Рыжий господин левой рукой сделал жест, мол, убирайся, разговор закончен, а правой поднес ко рту стакан чая. Но вдруг, заметив входящего в класс начальника, подскочил с места, едва не облившись кипятком.

– Арнольд Христофорович, Бога ради, простите, не заметил вас…

– Господин директор! Испытайте меня! Умоляю! Я всё знаю! – кинулся к нему лопоухий.

– Пшел вон! – гаркнул Арнольд Христофорович.

Лопоухий, утирая слезы, выскочил из класса, хлопнув напоследок дверью.

– Сын разносчика, – с нескрываемым презрением сообщил директору рыжий.

Разносчиками называли мелких торговцев, что ходили по квартирам, продавая продукты тем кухаркам, которым было лень самим посещать рынок.

– А вот вам на закуску попович, – усмехнулся директор, подтолкнув к рыжему Липова.

Поповичами называли сыновей священников.

– Проэкзаменуйте-ка его, а я займусь этим замечательным юношей. – Арнольд Христофорович сел за парту в первом ряду, указав Володе Тарусову на соседнее место. – Итак, мой друг, какой сегодня день недели?

Столь простого вопроса Володя уж никак не ожидал и потому запнулся с ответом. Изображать из себя круглого идиота ему точно не хотелось. Но и правильно отвечать было нельзя. Что же сказать? Что? Внезапно вспомнив вечно пьяного Степаныча, сторожа на пляже в Терийоки, он с удовольствием огласил любимую им прибаутку:

– Опца-дрица, оп-ца-ца, вот и тяпница пришла!

– Кто пришла? – искренне удивился директор.

– Пятница, – гордо объявил Володя.

– Сегодня не пятница, а понедельник, – неожиданно возразил мальчик в круглых очках.

– А вас, Липов, не спрашивают, – одернул его рыжий. – Вспомните-ка лучше, как звали полководца, что родился на Корсике, носил треуголку и умер на острове Святой Елены?

Володя едва не выкрикнул «Наполеон», но вовремя себя сдержал. Если валять дурака, то до конца. Иначе директор ни за что не поверит, что Володя – неуч.

Однако Федя Липов ответа явно не знал. Он долго молчал, переминался с ноги на ногу, а потом неуверенно выпалил:

– Александр Македонский…

– Александр Македонский носил шлем, – усмехнулся рыжий.

– Что ж, перейдем к арифметике, – произнес Арнольд Христофорович. – Что тяжелее: пуд сена или пуд железа?

Тарусов не успел и рта раскрыть, собираясь ответить, что железо, как Липов огласил:

– Пуд он и в Африке пуд. Вес у них одинаковый.

– Вас про то не спрашивали. И раз вы такой умный, – рыжий снова хмыкнул, – сосчитайте-ка: кружка молока стоит две копейки, сколько кружек можно купить за пять?

– Две, – с ходу ответил Липов. – И ещё копейка останется.

Директор и рыжий громко рассмеялись:

– Неправильно, – уняв смех, огорошил Липова Арнольд Христофорович.

– Как? Почему? – дружно удивились мальчики.

Липов даже расчет привел:

– Дважды два четыре. Пять минус четыре – копейка.

– На которую, между прочим, можно купить ещё полкружки, – ехидно заметил рыжий. – Ну и последний вопрос.

– Позвольте сперва я, – попросил директор. – Петух Ивана снёс яйцо на огороде у Петра. Кому принадлежит яйцо?

– Ну…. – Володя опять задумался. Загадки этой он не знал. И чуя подвох, хотел сперва додумать правильный ответ, чтобы затем выдать заведомо неверный.

Но Липов снова его опередил:

– Петух яйца не несет.

– Кто тебя спрашивал? – накинулся на него Арнольд Христофорович и обратился к рыжему: – Сергей Данилович, прошу, сделайте так, чтобы этот отрок нам не мешал.

– С превеликим удовольствием. Итак, Липов, последний вам вопрос. Яйца стоят две копейки за штуку. Сколько их можно купить на двадцать пять копеек?

Володя сразу понял, в чем подвох – ведь предыдущая задача была про молоко, которое можно было поделить на половинки кружек. А вот яйца так не разделишь. Не будь предыдущей задачи, Липов ответил бы правильно, но из-за волнения попался на уловку хитрого экзаменатора:

– Двенадцать с половиной.

– Что ж, юноша, приходите на будущий год, может, тогда судьба улыбнется и вам.

– Но…

– Пшел вон… Ну а вас, Тарусов, жду завтра к девяти утра на занятия, – сказал директор Володе, краем глаза наблюдая, как Липов, стиснув зубы, чтобы не разрыдаться, покидает кабинет.

– Это нечестно, несправедливо, – заявил Володя. – Я не ответил ни на один вопрос…

– Липов тоже…

– Но он ответил на мои…

– В гимназии надо отвечать лишь на те вопросы, что заданы лично вам. Запомните это. Всё, Тарусов, идите, обрадуйте вашу мать.

Володя выскочил из кабинета, не попрощавшись и не поблагодарив преподавателей.

– Ну что? Приняли? – спросила Александра Ильинична.

– Учиться здесь я не буду. Ни за что…

– Ты опять за свое?

– Потому что вон того мальчика, – Володя указал на уткнувшегося в материнское платье Федю Липова, – завалили. Нарочно завалили. Он ответил на все вопросы, которые задали мне. А я не ответил. Меня приняли, а его нет. Это нечестно. Я не желаю тут учиться…

– Действительно нечестно. Если я добьюсь, чтобы… как его там?

– …Липова…