Отсюда, из частного сектора, не был виден ни Дом, ни Лес. Но он чувствовал, как пахнет хвоей и дикими первоцветами. Слышал, как журчит река Тишинка. Видел склизкий туман над полем.

Из того, нереального, детства пришло странное воспоминание. Район, над которым возвышалась Кунсткамера, почему-то назывался Заречьем. А городок – Затишьем. Будто первой точкой отсчета было что-то внутри заповедника, по ту сторону неглубокой реки.

2. Ромашка

Утро выдалось яркое, жмуристое, смешливое. Солнечный луч долго шарил в кровати, лизал руки и шею, щекотал под веками. Майкл отворачивался, удивляясь, что забыл зашторить в комнате окна, ведь всегда устраивал полумрак, полночи играя на ноутбуке, а теперь придется в такую рань… Он повернулся на бок, пружины скрипнули, матрас впился в ногу какой-то особо неприятной складкой.

Майкл открыл глаза и помрачнел.

Он не в Белокаменске. Он в Затишье. И останется здесь на месяц, если хорошего адвоката найдут.

Вспомнился сон. Сумбурный и стрёмный. В нем беловолосая девушка выла, манила в лес. Дедок-ветеран в красной краске погрозил Майклу скрюченным пальцем и обернулся вдруг древней бабкой, прошипевшей: «Гнилушек не видел?»

«Не ходи в заповедник!» – визжала мама, вцепившись в кого-то большого и теплого, а маленький Майкл, тогда просто Мишка, прятался под скрипучей кроватью и грыз украденный с кухни пряник. «Там же дети, Настенька!» – невидимый кто-то отвел в стороны мамины руки, взял из шкафа плащ и вышел из комнаты. «Ванечка!» – прошептала мама. И заплакала, завыла совсем как гнилушка.

Приснится же на новом месте!

Но вкус пряника до сих пор ощущался во рту, сладкий, мятный, с малиновым джемом. Самый вкусный пряник из детства.

Майкл потянулся и выглянул в сад. Кое-где в тенистых низинах еще лежал снег, рыхлый и грязный, но в проталинах вылезла мать-и-мачеха, задорная и по-цыплячьи пушистая. Вовсю цвели садовые крокусы, выпустили бутоны тюльпаны. Май сиял и манил теплом, весенними запахами и птичьим базаром. Воробьи расчирикались в кустах смородины, воюя за место под солнцем. На подоконник вскочил рыжий кот, внимательно посмотрел на Майкла, оценивая сквозь стекло, фыркнул, пожал плечами, как умеют только коты. Вернулся в сад, греться на солнышке и охотиться на воробьев. По весне у котов масса дел, не до Майкла с его городскими запросами.

Майкл улыбнулся коту, достал из сумки джинсы, толстовку. Умылся над треснувшим умывальником в ванной, вычистил зубы и прошел на кухню.

Ни матери, ни тетки не было дома, исхитрились в такую рань убежать по каким-то женским делам. Под салфеткой на захламленном столе высилась горка сырников, стояла банка магазинной сметаны и яблочное варенье с лимоном из остатков зимних запасов. Майкл вскипятил на конфорке чайник, с удовольствием угостился сырниками, пышными, румяными, вкусными. Мама так не умела. Она брала магазинные, чтобы меньше стоять у плиты, и Майкл разогревал их в микроволновке. Интересно, тетка печет блины?

Поймав себя на нелепой мысли, что готов променять протестные акции на блины, пирожки и сырники, Майкл по-быстрому допил чай, вымыл тарелку и вышел на улицу. Нужно пофоткать город и выложить в блог с заголовком: «Так живет наша глубинка!» Пока власть имущие набивают карманы и отправляют отпрысков в Оксфорд, в маленьком городке жизнь остановилась в девяностых годах, будто кто-то выключил таймер.

Рыжий кот сидел на ступеньках и деловито вылизывал лапу. Он был пушист, апельсинов, и Майкл не удержался: вместо разрухи Затишья взялся фоткать кота. Кот – это тоже полезно для блога, котиков любят все.

Кот посмотрел презрительно и так стремительно дернулся с места, что в кадр попал лишь кончик хвоста. От калитки звонко хихикнули.

Майкл обернулся и замер. У забора стояла девчонка и насмешливо улыбалась, вприщур глядя на Майкла.

Странная девчонка, сродни майскому утру: вроде солнечно, а в лужах ледок. «Невзрачная, но притягательная», – придумал подпись для блога Майкл.

Соломенные косички, челка. И лицо, как усыпанный мать-и-мачехой склон, в пятнах то ли пыльцы, то ли веснушек. Глаза серые, с карамельной замазкой. «Родниковые!» – снова мысленно сделал Майкл заготовку. Но вообще – ничего особенного, по сравнению с одноклассницами, в модных лейблах, девочка-ни-о-чем. Таких в городе не замечали в упор и обходили сторонкой.

– Силен же ты спать! – фыркнула девочка, совсем как давешний кот. – Одевайся, соня, у нас куча дел.

– А ты кто такая? – возмутился Майкл. Этого еще не хватало: незнакомая девочка-ни-о-чем будет тут им командовать! И в смысле – силен? Двенадцати нет! Он, считай, и не спал, подскочил до будильника. По меркам города, ни свет, ни заря.

– Я-то? Машка! – удивилась девчонка. – Я по соседству живу. Тетя Таня просила показать тебе город, а у меня и так дел по горло.

– Машка-Ромашка, – огрызнулся Майкл.

А девчонка вдруг расцвела, заулыбалась от уха до уха:

– Вспомнил, ну надо же! Так что, идем?

Майкл вернулся за курткой и кроссами, потоптался нерешительно на пороге:

– Слушай, у меня нет ключа. Как тут все запирается?

– А зачем запирать? – удивилась соседка. – Амулеты развешаны, обереги закопаны. Охранная черта – вон она, по забору двойным слоем краски. Да и ясный день на дворе!

«Издевается, – обиделся Майкл. – Хотя, может, им терять нечего? Что у тетки взять, кроме сырников? Разве что мой ноутбук…»

Машка, в нелепом пуховичке, которым явно гордилась, торопливо зашагала по улице, размахивая руками, как пугало:

– Смотри, вспоминай. Ты ведь тут жил! Это наш район, Огородный. Улица Садовая, твой дом – шестой. Вон там Санька живет, вы раньше дружили. Но сейчас он стал жутким занудой. Это – центр, Кирпичный город. Здесь в квартирах живут.

– Да ладно! – не удержался Майкл. – В нашем веке – и вдруг в квартирах! Небось и вода горячая есть, вытекает из крана на кухне.

– Не выпендривайся, – попросила Машка. – А то сам себе экскурсию проводи!

– Ладно, извини, – смутился Майкл. – Кирпичи, квартиры – не интересно, что я в квартирах не видел. Лучше покажи мне тот дом, что построили на въезде в город. Такое прикольное сооружение, прям Кунсткамера над рекой.

– Дом-на-сваях? А ты его видел? – Машка-Ромашка смотрела странно, и Майкл заподозрил издевку. Это что же, местный фольклор? Дом является только избранным?

– Ну, мы ж ехали мимо него! – буркнул он недовольно.

И сразу вспомнил, что мама на Дом не заметила вовсе, смотрела себе на дорогу.

– Значит, тропка сама отыщется, раз Дом тебя поманил, – Машка смотрела вприщур. – Шустрый ты, Мишка, хоть и засоня. Я тебе школу покажу, дом культуры. Там концерты, танцы, кружки интересные. А потом мне в больницу нужно. И на собрание клуба успеть.

– А в больницу тебе зачем?

Глупее вопрос не придумать. Мало ли, кто там у этой Ромашки, пусть навещает, ему-то что? Но Майкл не смог удержаться, показалось невежливым промолчать.

– Девочка одна, – отмахнулась Машка. – Мне задание дали: приходить и беседовать. Говорят, с головой у нее не в порядке, придумала, что она – эльф.

– Ух ты! – загорелся азартом Майкл, вспомнив, что хотел сделать фотку в скорой. – Это та барышня из заповедника, что вчера нашли у реки? Слушай, Машка, а можно с тобой? Она меня видела, эта эльфийка. Там еще была бабка с котом…

– Может, все потому, что ты местный? – невпопад ответила Машка. – Как-то быстро Затишье тебя признало.

Они зашагали по Кирпичному городу, иногда Ромашка махала руками:

– Там музыкальная школа. Ты играешь на чем-нибудь? Песни поёшь?

Майкл не пел и не играл, разве что на ноутбуке.

– А вот там Светинка, приток Тишинки. В излучине художники пишут этюды, говорят, живописный вид.

Майкл не умел рисовать.

Кирпичный город был на редкость уютным, таким теплым, что Майкл забыл про смартфон. Должен был делать снимки жуткой разрухи в глубинке, а вокруг царила пасторальная тишь. Разноцветная герань на подоконниках, резные ставни на окнах. Даже в цокольных этажах, пробивавшихся к свету полуоконцами, яркие наличники и зелень в горшках – тысячелистник и стрелы алоэ.

Асфальт в трещинах, со следами колясок, то в грязи, то в снежной слякоти. Фонари с советской символикой. А зачем их менять, если работают?

Мирный совковый уклад. Снова фраза для блога. Иногда Майклу казалось, что он думает только цитатами и заголовками для статей. Ладно, при Машке неудобно снимать, он потом пройдет тем же маршрутом…

– А это школа, тут будем учиться. У нас замечательный кружок математики.

Математику Майкл уважал. А школу оглядел с затаенной болью. Вряд ли там есть компьютерный класс. И вай-фай наверняка не работает.

– Слушай, – не удержалась Машка. – А чем же ты занимаешься? У тебя интересы есть? Может, спорт? Футбол, бадминтон?

– Киберспорт, – огрызнулся Майкл. Замучила уже вопросами. – Мне некогда развлекаться, я участник группы «Активисты Эрефии». Выхожу на митинги в знак протеста…

– Против чего?

– А против всего! Я за равные права для граждан! Баннеры делаю для соцсетей, листовки расклеиваю с призывами.

– Листовки – это сойдет, – снова некстати ляпнула Машка.

Что она, темная, понимает! Сидит в обнищалой глубинке и не борется за улучшение жизни. А свое возмущение нужно высказывать. Демонстрировать, что не согласен с властями, открывать равнодушным вроде этой Ромашки глаза на царящий хаос…

– Глупое какое-то увлечение, – подытожила поскучневшая Машка. – Ходишь, машешь чужими плакатами. Нарываешься на неприятности.

Майкл онемел от возмущения. Да он! Да она… Ничего не поняла, ни слова. Он ей про подвиг, про вызов, про извечную борьбу с произволом…

– Не исправить жизнь криком на митингах. Оглянись вокруг, помоги соседу! Сделай хоть маленький шаг вперед.

– Я же в глобальном масштабе!

– А не надо в глобальном, Миша! Видишь, больница? Нет, ты посмотри! Там в палате, совсем одна, сидит девочка и ей страшно. У нее погибли друзья. Этой девочке нужна помощь, не любопытство, простое сочувствие!

С подобным подходом Машка сфотографировать эльфийку не даст. Нужно придумать повод, мол, он даст в сети объявление, вдруг кто-то ищет беловолосую!

Они прошли в ворота больницы и словно из прошлого вернулись в реальность. Все ухоженное, современное, тротуары, бордюры, фонтан у входа. Электрический замок на дверях, вход по пластиковым пропускам.

Машка порылась в кармане, вынула карточку, сунула в щель. Расстегнула ворот пуховика, достала бейджик на длинном шнурке.

«Марья Ромашкина. Волонтер» – успел прочесть Майкл и удивился.

Двери больницы открылись, словно хищная пасть чудовища. Холл тоже был современный, стерильный, с пластиковой стойкой в приемном покое, с доской информации и турникетом, с корзинкой, забитой бахилами. Видимо, скинули денег с высот, кто-то очень хотел победить на выборах.

Им навстречу вышел дежурный врач, седой, в идеально белом халате:

– Здравствуй, Марьюшка, а это кто?

– Наш стажер, – не моргнув, соврала Ромашка. – Новенький, Михаил Лемехов. У меня поручение, дядя Боря.

Ромашка протянула заполненный бланк с оттиском печати, как на рецепте. Дежурный врач «дядя Боря» внимательно прочитал. Майклу почудился в руке лорнет, к «дяде Боре» хотелось обращаться – профессор!

– Боюсь, Марьюшка, не получится. Я уважаю Сергея Данилыча, но сегодня был звонок от Гордея: к новенькой никого не пускать.

– Жаль, – огорчилась Ромашка. – Ладно, зайдем в другой раз.

«Дядя Боря» черкнул на бланке отказ и ушел куда-то в глубины больницы, видимо, делал обход. Машка повертела в руках бумагу.

– Ну, куда теперь? Есть два часа…

Майкл с изумлением наблюдал и пытался понять, что происходит. Их впустили, потом не впустили, какой-то Гордей позвонил… Что за бред?

– Знаешь, в какой палате эльфийка?

– В восьмой на втором этаже.

Майкл оглянулся в поисках лифта, нашел лестницу, потащил Машку: